В кафе царила тишина, нарушаемая лишь отдалённым звоном фарфора да периодическим шипением кофемашины. Рафаэль и Матео сидели друг напротив друга в мягком свете, их чашки были наполовину полны, а беседа незаметно перетекала в ту область, где обыденная болтовня начинала приоткрывать более глубокие смыслы.
— Знаешь, что я вчера увидел нечто странное, — произнёс Матео, рассеянно помешивая свой кофе. — Просто наткнулся на видео «Производство в Индии» на YouTube. Не знаю, чего я ожидал — может, роботов, современных станков и прочего. А увидел босоногих детей, которые собирали мягкие игрушки. Половина из них выглядела младше моей племянницы.
Рафаэль не сразу ответил. Он позволил словам осесть, словно листьям, опускающимся на дно чашки. Затем кивнул.
— Иногда, — мягко сказал он, — мы не осознаём, насколько незаметной может быть боль, пока она внезапно не становится очевидной.
Матео наклонился вперёд.
— Это безумие. Мы называем это оптимизацией, верно? Просто сокращением издержек. Но в какой-то момент это означает посадить девятилетнюю девочку за швейную машинку.
Рафаэль приподнял бровь — не осуждающе, а скорее приглашая к дальнейшему размышлению.
— Знаешь, как раньше строили города? — спросил он. — Более успешные жили в центре — ближе к власти и безопасности. Все остальные естественным образом тяготели к окраинам, где жизнь была дешевле.
Матео медленно кивнул.
— Да, центр и окраины.
— Теперь представь этот же принцип, — продолжил Рафаэль, — но в масштабах всей планеты. У нас есть богатые страны в центре, а так называемые развивающиеся страны — на периферии. Но есть одна хитрость: развивающиеся страны всегда развиваются. Финишная черта постоянно отодвигается.
Глаза Матео сузились.
— Подожди, так хоть одна страна когда-нибудь вышла из категории развивающихся?
Рафаэль слегка улыбнулся.
— Некоторые приближаются. Но система не рассчитана на то, чтобы все достигали успеха. Если труд становится слишком дорогим, производство перемещается в другое место. Это как игра в музыкальные стулья — всегда должен оставаться кто-то, кто останется без стула, когда музыка остановится.
Матео откинулся на спинку стула, давая этим мыслям улечься.
— Ты когда-нибудь задумывался, что стоит за пятнадцатидолларовой мягкой игрушкой? — спокойно спросил Рафаэль. — В одной стране ребёнок обнимает её перед сном в тёплой уютной спальне. А другой ребёнок, возможно, того же возраста, шьет их. Часами. Каждый день. В помещении без вентиляции, с нормой, которую нужно выполнить, прежде чем можно будет уйти домой.
Матео молчал, глядя на завихрения в своей чашке.
— Если бы такую игрушку делали в условиях, которые мы ожидаем в наших странах, — продолжал Рафаэль, — она бы стоила не пятнадцать долларов. Возможно, сто пятьдесят. Двести. И тогда мир переполненных игрушечных магазинов и распродаж выглядел бы совсем иначе.
— Значит, доступность, которой мы наслаждаемся…
— …платится ценой чьего-то детства, — закончил Рафаэль.
Наступила долгая пауза.
— Это не вопрос вины. Ты не плохой человек, покупая игрушку или телефон. Вопрос в том, какие ценности вознаграждает наш мир? Что он предпочитает не замечать?
Матео потёр лоб.
— И ведь те, кто управляет этими фабриками, не обязательно злодеи, — сказал он тихо. — Они просто играют по установленным правилам.
— Именно, — согласился Рафаэль. — Это и тревожит. Жестокость не преднамеренна. Это побочный эффект стремления к прибыли любой ценой.
Снова воцарилась тишина. Матео посмотрел в окно на людей, идущих в чистых рубашках и свежих ботинках, в наушниках, ничего не замечающих.
— Знаешь, — тихо произнёс он, — этот разговор начался с простого поиска на YouTube.