За ужином Том почти не разговаривал. Стейк был хорош, пиво холодным, компания — привычной. И всё же что-то свербело в голове, как нитка, застрявшая в молнии. Что-то из Гаваны.
Они с отцом уже убрали мангал. Билл ушёл спать пораньше, пробормотав что-то о ранней рыбалке. А Том остался во дворе, с вторым пивом и странным, почти виноватым ощущением ясности.
В голове всё снова и снова прокручивался тот короткий разговор на набережной. Парень — Рафаэль, так он представился — не пытался ему ничего продать. Даже не спорил. Просто... объяснял. Спокойно, с интересом и с такой уверенностью, которая не раздражала, а будто говорила: «Я просто знаю».
Рафаэль рисовал карту. Не для Google, не для туристов. Для себя. Пытался понять город, прочертить его артерии, уловить его память. А когда Том — вспотевший, скептичный, с наполовину осушенным Big Gulp — спросил, есть ли у него Wi‑Fi, тот лишь улыбнулся и протянул бумажную карту.
Том рассмеялся. Конечно рассмеялся. Бумажная карта? В 2025 году?
Но теперь, спустя несколько недель, вернувшись в Огайо, шутка уже не казалась смешной.
Потому что тот парень — странный, приземлённый, как будто живущий уже после всего — сказал вещи, которые никак не выветривались из головы. Про систему, где люди зарабатывают не деньги, а смысл. Не яхты, а отдых. Не больше вещей, а больше покоя.
Тогда Том только закатил глаза и ушёл, решив, что Рафаэль — просто болтливый мечтатель из какой-то коммуны, который не понимает, как устроен «реальный мир». Но этот самый реальный мир — тот, за который Том с таким трудом цеплялся — теперь медленно душил его. Новыми подработками, новыми ценниками, новыми недостижимыми планами.
Он подумал, как трудно стало продать хоть что-то без десятка реклам, бесплатной доставки, скидочного кода, бонуса за рекомендацию и какой-нибудь геймифицированной программы лояльности — лишь бы сдвинуть товар, который раньше продавал себя сам. Он думал об увольнениях, закрытых магазинах, растущих ценах, долгах, которые жонглировал, будто горящими булавами. Он думал о том, как каждая победа становилась всё меньше, короче и тяжелее.
И всё не давала покоя одна фраза.
«Это не перераспределение денег. Это перераспределение смысла».
Том закрыл глаза. Пиво в руке успело нагреться.
Рафаэль не то чтобы его переубедил. Он просто задал вопрос, от которого Том бегал уже много лет.
А работает ли это всё ещё?
Он посмотрел на окрестности. Газоны подстрижены. Машины в лизинге. Улыбки — вежливые и усталые. Все стараются держаться. Никто не спрашивает — зачем.
Может, система и не сломалась. Может, она просто лучше работала, когда было куда расти. Когда его отец открывал мастерскую. Когда каждая новая семья нуждалась в машине, в холодильнике, в будущем. А теперь? У многих друзей Тома нет ни детей, ни сбережений, ни планов — только подписки.
Даже правительство вело себя так, будто спрос — хрупкая вещь, требующая защиты: тут — пошлины, там — субсидии. Лишь бы люди продолжали покупать, чтобы двигатель не заглох.
И тут его осенило.
Дело не только в долгах, технологиях или Китае. Это что-то глубже. Что-то настолько очевидное, что стало невидимым.
Просто... в мире не хватает покупателей...
Потому что больше нет детей. Почти нет.
Том застыл. Мысль обдала, как холодный ветер сквозь тёплую одежду.
Не хватает покупателей... потому что не хватает семей. Не хватает детей. А без новых людей, которым можно что-то продать, всё это — мечта, гонка, система — может идти только вбок, а не вперёд.
Он уставился в тихое небо, охваченный беспокойством.
Это была уже не рыночная проблема.
Это была проблема существования.
Которую не решишь промокодом.