Миссия в Сараево

Глава 9 Явка

Белград просыпался медленно, сквозь туман с Дуная. Я шел по улице Кнеза Милоша, держа в кармане сложенную записку с адресом. Конверт вчера вечером передал Чирич, перед тем как мы с Еленой ушли из кафаны.

Адрес вел в тихий район, где селились государственные чиновники среднего звена. Двухэтажные дома с аккуратными палисадниками, чугунные решетки, выкрашенные в черный цвет. Нужный дом стоял в конце улицы, неприметный, с штукатуркой серого цвета и ставнями, закрытыми наглухо.

Я поднялся по трем ступенькам крыльца и постучал в дверь. Дважды, потом раз, потом снова дважды. Пароль.

Дверь открылась почти сразу. На пороге стоял мужчина лет тридцати пяти, широкоплечий, с приплюснутым носом боксера и маленькими, внимательными глазами. Одет просто: темная рубашка без галстука, черные брюки. На поясе под рубашкой угадывалась кобура.

— Соколов? — спросил он, изучая меня взглядом.

— Да.

Он кивнул и отступил, пропуская внутрь. Я переступил порог. Прихожая узкая, пахло табаком и кофе. Мужчина закрыл дверь на засов и повернулся ко мне.

— Руки вверх.

Я поднял руки. Он быстро, профессионально обыскал меня, проверяя каждый карман, ощупывая пояс, щиколотки. Забрал мой складной нож, который всегда носил при себе, положил на консольный столик у стены.

— Чисто, — сказал он и указал на лестницу. — Второй этаж, последняя дверь налево.

Я поднялся по скрипучей деревянной лестнице. Перила были холодными. На втором этаже коридор вел вглубь дома, две двери слева, одна справа. Все закрыты.

Я остановился у последней двери, постучал.

— Войдите.

Голос спокойный, низкий, с хрипотцой курильщика.

Я повернул ручку и вошел в кабинет.

Комната была небольшой, но светлой. Два высоких окна выходили во двор, где росли старые липы, еще не поросшие листвой. Утреннее солнце пробивалось сквозь ветви, отбрасывая дрожащие тени на деревянный пол.

Обстановка аскетичная. Письменный стол из потемневшего дуба, два кресла с потертой обивкой, книжный шкаф у стены. На стенах висели три большие карты в рамках: Балканы, Австро-Венгерская империя, Османская империя. Карты были исколоты булавками, помечены карандашными линиями, исписаны заметками на полях.

За столом сидел полковник Дмитриевич.

Я видел его однажды раньше, мельком, в кафане «Златна моруна», когда он встречался с Чиричем. Но тогда Дмитриевич был в гражданском, курил сигару, разговаривал вполголоса. Сейчас он сидел прямо, руки сложены на столе, и смотрел на меня взглядом человека, привыкшего оценивать других.

Высокий, жилистый, лет сорока пяти. Лицо худое, с резкими чертами и глубокими морщинами у рта. Усы седые, подстриженные по-военному, коротко, щеткой. Волосы тоже седые, зачесаны назад. Глаза темно-карие, почти черные, проницательные. Взгляд тяжелый, изучающий, безжалостный.

Одет в штатское: темный костюм хорошего покроя, белая рубашка, черный галстук, завязанный аккуратно. На левом лацкане сюртука маленький значок, сербский национальный флаг и скрещенные пистолеты. Символ «Черной руки».

На столе перед ним лежала раскрытая папка. Даже с расстояния я разглядел несколько листов бумаги, испещренных текстом, и фотографию. Моя легенда.

Дмитриевич не встал, не поздоровался, не предложил сесть. Просто продолжал смотреть на меня молча. Психологическое давление, классический прием допроса. Создать напряжение, заставить человека нервничать, говорить первым.

Я стоял неподвижно, держа котелок в руках, и молчал. Смотрел в ответ спокойно, без вызова, но и без заискивания. Встреча двух профессионалов, каждый из которых оценивает другого.

Молчание затянулось. За окном каркнула ворона. Где-то внизу скрипнула половица, телохранитель у двери передвинулся с ноги на ногу.

Наконец Дмитриевич заговорил:

— Садитесь, господин Соколов.

Я опустился в кресло напротив стола. Обивка провалилась под весом, пружины скрипнули. Положил котелок на стул рядом, руки сложил на коленях.

Дмитриевич закрыл папку, откинулся в кресле. Достал из кармана жилета серебряный портсигар, открыл, предложил мне.

— Турецкие. Хорошие.

— Благодарю не курю.

Он чиркнул спичкой, поднес огонь. Потом прикурил сам. Дым поднялся к потолку тонкой струйкой.

— Майор Танкович хвалит вас, — сказал Дмитриевич, глядя на меня сквозь дым. — Говорит, что вы человек серьезный. Что статья ваша в «Новом времени» произвела впечатление. Что вы не просто журналист, которому нужна сенсация, а человек, понимающий суть вещей.

Он сделал паузу, затянулся.

— Особо впечатляет операция с Чабриновичем. Не каждый журналист способен на такое. Вы очень талантливый, умеете работать не только пером но и руками. Видимо майор Танкович не знает вас так хорошо, как следует. А я привык доверять только тем, кого знаю лично. — Взгляд стал острее. — Поэтому я хочу, чтобы вы рассказали мне о себе. С самого начала. Всю правду. Кто вы, господин Соколов? Откуда? Зачем приехали на Балканы? Что вас связывает с нашим делом?

Он постучал пальцем по закрытой папке.

— У меня здесь есть информация о вас. Но я хочу услышать из ваших уст. Потому что то, как человек рассказывает о себе, говорит больше, чем любые документы. — Еще одна затяжка. — Итак, начинайте. И не торопитесь. У нас есть время.

Я продолжал сидеть неподвижно.

— Александр Дмитриевич Соколов, — начал я ровно. — Двадцать три года. Родился в Москве, в семье коллежского асессора. Отец служил в губернском правлении, мать из мещан, держала небольшую лавку. Учился в гимназии, потом год в университете, историко-филологический факультет. Увлекался историческим трудами, читал Хомякова, Аксакова, Данилевского.

Дмитриевич слушал неподвижно, лишь изредка пуская дым. Лицо непроницаемое.

— Университет не окончил, — продолжил я. — Деньги кончились после смерти отца. Начал работать, сначала переводчиком, потом корректором в типографии. Подрабатывал статьями в газетах. В тысяча девятьсот десятом году опубликовал очерк о сербско-болгарских отношениях. Редактор заметил, пригласил писать регулярно. Потом «Новое время» предложило сотрудничество.

Я затянулся, выдохнул дым.

— Я освещал Первую балканскую войну для русской прессы. Знаю, как сербы воюют с турками. Знаю, как австрийцы и немцы пытаются поставить Сербию на колени. — Голос мой стал тверже. — Это было… откровением. Я понял, что славянский вопрос не просто тема для статей. Это вопрос выживания. Наших народов, нашей культуры, нашей свободы.

Дмитриевич приподнял бровь.

— И что вы решили делать с этим откровением?

— Писать, — ответил я просто. — Рассказывать русским читателям правду о том, что происходит здесь. О том, что Австрия душит славян. О том, что Германия готовится к войне. О том, что если Россия не поддержит Сербию, мы все окажемся под немецким сапогом. — Я встретил его взгляд. — Но потом я понял, что одних статей мало. Нужны дела. Реальные дела.

— Какие дела?

— Помощь тем, кто борется за освобождение. — Я сделал паузу, выбирая слова. — Я не солдат, господин полковник. Я не умею стрелять и бросать бомбы. Но я умею писать. Умею говорить с людьми. Умею находить информацию и передавать ее. — Пепел упал на мои брюки, я смахнул его. — Когда мне предложили встретиться с Чабриновичем, я понял, что это шанс. Шанс сделать больше, чем просто печатать слова в газете. Шанс спасти его. И вот я здесь.

Дмитриевич докурил папиросу, раздавил окурок в пепельнице. Наклонился вперед, сложил руки на столе, сцепив пальцы.

— Красивые слова, господин Соколов. Искренние, я даже готов в это поверить. — В голосе прозвучала сталь. Он откинулся назад, и солнечный свет упал на его лицо, высветив морщины, шрам над левой бровью, седину в усах. — Я видел много людей, которые приходили к нам с горящими глазами и большими словами о свободе. Половина из них были трусами, которые убежали при первой опасности. Четверть идиоты, которые погибли, потому что не умели думать. Остальные… — Он помолчал. — Остальные оказались агентами австрийской контрразведки.

Молчание. Тяжелое молчание

— Скажите мне, господин Соколов, — продолжил Дмитриевич тихо, — почему я должен верить, что вы не агент? Что русская разведка не прислала вас следить за нами? Что вы не продадите нас австрийцам, когда они предложат достаточно денег?

Вопрос прямой, жесткий, без обиняков.

Я смотрел ему в глаза, не отводя взгляда.

— Потому что я здесь, — сказал я просто. — Если бы я был агентом, я бы не пришел. Я бы собирал информацию издалека, через третьих лиц, оставаясь в тени. Я бы не рисковал встречей с вами лично. — Я положил котелок на стол. — Но я спас Чабриновича. Потому что хочу помогать. И потому что понимаю: без доверия дело не будет.

Дмитриевич не ответил сразу. Просто сидел, изучая меня тем же тяжелым взглядом.

За окном пролетела птица, тень скользнула по полу.

— Хорошо, — наконец произнес он. — Посмотрим.

Он открыл папку, достал несколько листов бумаги, положил передо мной.

— У меня для вас есть поручение, господин Соколов. Проверка, если хотите. Проверка вашей искренности, вашей надежности, вашей готовности служить делу. Еще одна.

Я наклонился вперед, глядя на бумаги. Список имен, написанных четким почерком. Боснийские фамилии.

— Через три дня, — продолжал Дмитриевич, — вы поедете за город. В учебный лагерь. Там группа молодых людей из Боснии готовится к важной миссии. — Он сделал паузу. — Они учатся стрелять. Обращаться с взрывчаткой. Готовятся к действиям против австрийских властей.

Я поднял глаза на него.

— Ваша задача, — сказал Дмитриевич, — сопроводить их туда. Остаться с ними несколько дней. Оценить их готовность. Понять, кто из них надежен, а кто может сломаться под давлением. — Он постучал пальцем по одному из имен. — Особенно вот этот. Гаврило Принцип. Худой, фанатичный юноша. Майор Танкович считает его лучшим. Я не уверен. Хочу, чтобы вы посмотрели на него своими глазами.

Я кивнул медленно.

— Это подготовка к покушению.

— Да.

Прямой ответ, без недомолвок.

— На кого?

— Это вы узнаете позже, если пройдете проверку. — Дмитриевич закрыл папку. — Пока что вам достаточно знать, что эти люди важны для нашего дела. Их нужно подготовить правильно. Они слишком горячие, слишком молодые. Могут наделать глупостей. — Его взгляд стал жестче. — Вы должны стать для них голосом разума. Не остужать их пыл, но направлять в нужное русло. Научить думать, а не только чувствовать.

Он встал, подошел к окну, стал спиной ко мне.

— Если вы справитесь, — сказал он, глядя в окно, — вы станете одним из нас. Полноправным членом организации. Получите доступ к планам, к связям, к ресурсам. — Повернулся, посмотрел на меня. — Но если вы провалитесь или если я пойму, что вам нельзя доверять… — Он не закончил фразу, но смысл был ясен.

Я встал тоже, взял котелок.

— Я понял, господин полковник.

— Хорошо. — Дмитриевич подошел к столу, написал адрес на листке бумаги, протянул мне. — Запомните. Явитесь сюда послезавтра, в шесть утра. Будьте готовы к нескольким дням вне города. Возьмите минимум вещей.

Я взял листок, прочитал, и вернул.

— Есть вопросы? — спросил Дмитриевич.

— Нет.

— Тогда идите. Майор Радович внизу проводит вас.

Я повернулся к двери, но голос Дмитриевича остановил меня:

— Господин Соколов.

Я обернулся.

Дмитриевич стоял у окна, силуэт против света. Лицо в тени, но взгляд различим.

— Мы ведем смертельную игру, — сказал он тихо. — Против империи, у которой тысячи агентов, огромная армия, неограниченные ресурсы. Мы можем победить только если будем умнее, быстрее, беспощаднее. — Пауза. — Если вы с нами, то до конца. Назад дороги нет. Понимаете?

— Понимаю.

Дмитриевич кивнул.

— Тогда идите. И помните: я буду наблюдать за вами. Всегда.

Я вышел из кабинета, спустился по лестнице. Телохранитель в прихожей вернул мне нож, открыл дверь. Я вышел на улицу, где утро уже разогналось, солнце поднялось выше, туман рассеялся.

Я зашагал прочь от дома. Теперь я не просто наблюдатель. Я соучастник. Соучастник подготовки теракта, который может изменить историю.

Русский читальный зал находился на Теразиях, в двухэтажном здании с выцветшей вывеской «Руска читаоница». Я пришел туда через час после встречи с Дмитриевичем, когда солнце уже припекало, и улицы наполнились белградцами, спешащими по своим делам.

Дверь скрипнула, когда я вошел. Внутри пахло старыми книгами, воском и табачным дымом.

Я прошел между стеллажами, мимо двух студентов, склонившихся над томом Достоевского. В дальнем углу, у окна, стоял Артамонов.

Он изучал корешки книг, будто выбирая что почитать. Одет был в темный костюм, жилет с золотой цепочкой часов, мягкую фетровую шляпу держал в руке. Широкие плечи, жилистое телосложение, смуглое лицо с короткой бородой, начинающей седеть. Выглядел как преуспевающий купец или чиновник средней руки.

Я остановился рядом, сделав вид, что тоже изучаю полки.

Артамонов достал книгу, раскрыл, сделал вид, что читает. Я встал чуть позади, глядя в окно. Со второго этажа открывался вид на Теразийский парк, где гуляли горожане, играли дети, продавцы выкрикивали свой товар.

— Как прошла встреча? — спросил Артамонов, листая страницы. — Как прошла поездка в Сараево. Вы говорят сделали больше чем требовалось.

— Теперь я у них в почете. Что и требовалось от меня верно? А Дмитриевич осторожен. Умен. Профессионал. — Я говорил едва слышно, почти шепотом. — Проверял легенду, задавал вопросы. Психологическое давление. Пытался вывести на чистую воду.

— И?

— Прошел. Дал задание.

Артамонов перевернул страницу.

— Какое?

— Через три дня еду в учебный лагерь за городом. Там группа боснийских студентов. Их готовят к покушению. — Я сделал паузу. — Нужно оценить их готовность.

Артамонов застыл. Книга в его руках замерла на полуобороте страницы.

— Фанатики, готовые на все. — Он закрыл книгу, поставил обратно на полку. — На кого готовят покушение?

— Не сказал. Только после проверки.

Артамонов достал портсигар, закурил. Дым поплыл к потолку, смешиваясь с пылью, танцующей в солнечных лучах.

— Катастрофа, — произнес он после долгой паузы. — Это катастрофа, Соколов.

Я повернулся к нему. Его лицо было мрачным, морщины углубились, глаза потемнели.

— Если они провоцируют войну, — продолжал Артамонов тихо, но с яростной силой, — Австрия раздавит Сербию. Германия поддержит Вену. Франция встанет за Россию, потому что у нас союз. Англия втянется следом. — Он затянулся, выдохнул дым сквозь ноздри. — Европейская война. Мясорубка. Миллионы погибших. И Россия не готова. Армия не вооружена, флот слаб после Цусимы, экономика не выдержит долгой войны.

Он повернулся ко мне, и в его взгляде я увидел отчаяние, редкое для такого опытного разведчика.

— Нам нужно время. Хотя бы два года. Модернизировать армию, укрепить союзы. Но если эти горячие головы заварят кашу снйчас… — Он не закончил.

— Что делать? — спросил я.

Артамонов долго молчал. Курил, глядя в окно. За стеллажами слышались шаги, чей-то кашель, шелест страниц.

— Узнай детали, — наконец произнес он. — Дату, место, план. Имена всех участников. Откуда оружие, кто финансирует, кто стоит за этим. — Он повернулся ко мне. — Войди в доверие полностью. Стань одним из них. Чтобы они не просто терпели тебя, а считали своим.

— А потом?

— Потом мы постараемся предотвратить. — Голос стал жестче. — Петербург уже направил запросы в Белград по дипломатическим каналам. Предупреждаем сербское правительство. Но «Черная рука» не подчиняется правительству, у них свои люди в армии, в полиции, в министерствах. Официальные пути не сработают.

Он раздавил окурок в медной пепельнице на подоконнике.

— Значит, нужны неофициальные, — сказал я.

Артамонов посмотрел на меня долгим, оценивающим взглядом.

— Ты понимаешь, о чем я говорю.

— Понимаю.

Молчание. Где-то внизу звякнула дверь, вошли новые посетители.

— В Петербурге изучили твое дело, — медленно заговорил Артамонов. — Читали отчеты Редигера. Твоя подготовка… необычная. Ты не просто разведчик. Ты обучен другому. — Пауза. — Обучен убивать.

Я не ответил. Не подтвердил, не опроверг.

— Откуда эти навыки, не мое дело, — продолжал Артамонов. — Может, Редигер знает, может, нет. Но факт остается фактом: ты можешь делать то, чего не могут другие офицеры разведки. — Он достал новую папиросу, покатал ее в пальцах, не закуривая. — И сейчас, возможно, эти навыки понадобятся.

Он повернулся ко мне полностью, говорил теперь прямо, глядя в глаза:

— Если предотвратить покушение мирными способами не получится… Если дипломатия не сработает, если сербское правительство не остановит заговорщиков, если не будет другого выхода… — Он сделал долгую паузу. — Тогда нужно будет действовать самому.

Я молчал, понимая, к чему он ведет.

— Устранить организаторов, — произнес Артамонов тихо, но отчетливо. — Или исполнителей. Или всех, кто необходим для успеха покушения. Сделать так, чтобы оно сорвалось. Любой ценой.

— Вы говорите об убийстве.

— Я говорю о спасении миллионов жизней, — жестко ответил Артамонов. — Если убить двух-трех фанатиков значит предотвратить войну, в которой погибнут миллионы, это не убийство. Это долг.

Он закурил, дым окутал его лицо.

— Петербург дал разрешение. Полковник Редигер согласовал. — Голос стал официальным, как будто он зачитывал приказ. — Тебе предоставляется право действовать по обстановке. Включая применение крайних мер против лиц, представляющих угрозу государственным интересам Российской империи.

Карт-бланш. Разрешение на убийство.

— Без суда, без следствия, — добавил Артамонов. — На твое усмотрение. Ты станешь судьей и палачом одновременно. — Он смотрел на меня тяжело. — Это большая ответственность, Соколов. И огромный грех, который ты возьмешь на душу.

Я стоял молча, переваривая услышанное. Это просто работа. Цель, план, исполнение.

— А если я не справлюсь? — спросил я. — Если никак не получится предотвратить?

Артамонов долго молчал. Потом ответил, и в голосе его прозвучала усталость:

— Тогда… будем спасать что можем. Готовиться к войне. Надеяться, что выживем. — Он посмотрел в окно, где дети играли в парке, не зная, что над ними нависла тень будущей бойни. — Но постарайся справиться, Соколов. Ради них. Ради всех, кто еще не знает, что их жизни висят на волоске.

Он повернулся ко мне последний раз:

— Связь только через условные знаки. Не приходи сюда без крайней нужды. Австрийцы следят за мной, и если заметят наши встречи, твое прикрытие рухнет. — Он протянул руку, мы пожали друг другу руки, крепко, по-военному. — Береги себя. И помни: ты не один. Я здесь. Петербург следит. Но решения принимать тебе.

Я кивнул.

Артамонов убрал книгу на полку, надел шляпу, вышел из-за стеллажей. Я слышал, как скрипнула дверь, как его шаги удалились по мостовой.

Я остался стоять у окна, глядя на Теразийский парк. Ну что же наконец-то я смогу заняться тем ради чего прибыл в это время и в это место.