Миссия в Сараево

Глава 5 Побег

Проснулся я в девять вечера. Спал весь день, готовясь к ночи. Еще успел приготовить лошадей и отправить весточку контактам, которые дали мне Чирич и Артамонов. Они понадобятся потом.

За окном темнота, улица освещена редкими газовыми фонарями. Дождь кончился, но воздух влажный, пахнет сыростью.

Я встал с кровати. Зажег свечу на столе. Оделся в темную одежду: черные брюки, темно-синяя рубашка, старый пиджак без пуговиц. Ничего светлого, ничего, что может выдать в темноте.

Подошел к умывальнику. Зачерпнул ладонью воду, плеснул на лицо. Холодная, освежающая. Вытерся полотенцем.

Открыл шкаф. Достал приготовленное снаряжение. Веревку смотал в тугой сверток, привязал к поясу. Крюк-кошку засунул за пояс сзади, под пиджаком. Ломовую лапу в мешок из грубой ткани, мешок на плечо.

Складной нож в карман брюк. Спички в другой карман. Темный платок для лица в нагрудный карман.

Все готово.

Задул свечу. Открыл дверь, прислушался. В коридоре тихо, слышен храп из соседней комнаты. Хозяин внизу за стойкой, наверное, дремлет над книгой, как обычно.

Спустился по лестнице бесшумно, ступая на носки. Доски скрипнули один раз, я замер, подождал. Никто не вышел, не окликнул.

Внизу хозяин действительно спал, голова на сложенных руках, книга под локтем. Масляная лампа на стойке горела тусклым светом. Я скользнул мимо, вышел на улицу.

Холодно. Ветер с гор, пронизывающий. Поднял воротник пиджака. Пошел темными переулками, избегая главных улиц.

Город спал. Окна темные, изредка мерцал свет в одном-двух домах. Кто-то не спит, читает при свече, или больной стонет. Собака залаяла из-за забора, замолчала.

Прошел мимо кафаны, откуда доносились голоса, пьяный смех. Оттуда свернул в узкий проулок между домами, вышел на окраину.

Здесь темнее. Фонари не горят, дома низкие, покосившиеся. Под ногами грязь, лужи после дождя. Ступал осторожно, обходя лужи. Промочишь сапоги, будет хлюпать, выдаст.

Дошел до реки Миляцка. Вода темная, быстрая, шумела о камни. Пошел вдоль берега на север, к тюрьме. Двадцать минут ходьбы. Никого не встретил.

Подошел к тюрьме с тыловой стороны. Остановился в тени складского здания напротив. Достал часы, поднес к глазам. Луна выглянула из-за облаков на секунду, я разглядел циферблат. Без четверти три.

Время.

Осмотрелся. Улица пуста. Окна тюрьмы темные, кроме одного на первом этаже, караульное помещение, там горит свет. Видно силуэт в окне, кто-то движется. Милош? Или другой жандарм?

Подождал. Силуэт исчез, свет остался.

Нужно отвлечь караул. Дать им повод выйти из тюрьмы, отвлечься хотя бы на пять минут. Этого достаточно.

Я обошел квартал, держась в тени. В двух домах от тюрьмы нашел то, что искал, склад пиломатериалов. Высокий деревянный забор, за ним штабеля досок, бревен.

Калитка на замке, простой висячий замок. Достал нож, вставил лезвие в дужку замка, надавил. Дужка поддалась, замок щелкнул, открылся.

Я вошел во двор. Пахло свежей древесиной, смолой, опилками. Штабеля досок сложены у дальней стены, под навесом. Рядом куча сухих стружек и щепок, готовых вспыхнуть.

Подошел к куче. Достал из кармана спички и бутылку с керосином, купил днем в лавке, сказал, что для лампы. Плеснул керосин на стружки, пропитал их. Резкий запах ударил в нос.

Чиркнул спичкой. Огонек вспыхнул желтый, дрожащий. Бросил в кучу.

Стружки вспыхнули мгновенно. Пламя побежало по куче, яркое, жадное. Огонь полез вверх, языки пламени лизнули нижние доски штабеля.

Я быстро отошел, вышел через калитку. Закрыл за собой, замок повесил обратно, пусть думают, что поджог изнутри, бродяги или поджигатели.

Побежал обратно к тюрьме другой дорогой, через параллельную улицу. За спиной послышался треск огня, он быстро разгорался. Сухое дерево вспыхивает, как порох.

Вернулся к тюрьме, спрятался в тени того же складского здания. Достал часы. Прошла минута с момента поджога.

Еще минута. Огонь разгорелся, я видел отсвет на облаках, красноватое зарево над крышами домов. Дым пополз в небо, темный столб на фоне ночи.

Где-то закричали. Потом еще крики. Квартал проснулся. Заметили огонь.

Окно караульного помещения в тюрьме распахнулось. Жандарм высунулся, посмотрел в сторону зарева.

— Пожар! — крикнул он внутрь. — Там горит что-то!

Голоса изнутри, быстрые, взволнованные. Дверь тюрьмы распахнулась, из калитки выбежали двое жандармов. Побежали в сторону пожара.

Третий остался. Наверное это Милош. Так и договорились, он не вышел из караулки.

Жандармы скрылись за углом. Я услышал колокол пожарной команды, быстрый, тревожный звон. Сейчас сбегутся люди с ведрами, приедет пожарная телега. Суета, шум, паника.

Идеальное прикрытие.

Я быстро перешел улицу, прижимаясь к стенам. Нырнул в боковой переулок. Темнота здесь густая, луна не достает. Стены нависают с обеих сторон, почти смыкаются сверху.

Прошел до середины переулка. Остановился под нужным окном. Второе справа, второй этаж. Решетка чернела на фоне стены.

Поставил мешок на землю. Достал ломовую лапу. Тяжелая, холодная. Сунул за пояс. Размотал веревку, привязал один конец к крюку-кошке. Проверил узел, дернул. Держится крепко.

Посмотрел вверх. Окно в пяти аршинах над землей. Стена старая, камни неровные, между ними щели. Можно лезть.

Подошел вплотную к стене. Нащупал руками выступ, зацепился пальцами. Нога нашла углубление между камнями, уперлась. Я подтянулся, перехватил выше.

Медленно полез, проверяя каждую опору. Камни крошились под пальцами, осыпались мелкой пылью. Замер, прислушался. Внизу тихо.

Поларшина. Аршин. Полтора. Пальцы онемели от напряжения, холод сковал кисти. Дышал ровно, неглубоко, через нос. Не торопился.

Два аршина. Еще аршин. Близко.

Нога соскользнула, я повис на руках. Сердце екнуло. Быстро нащупал новую опору, уперся. Выдохнул.

Еще поларшина. Рука дотянулась до подоконника. Схватился, подтянулся. Ноги нашли опору на широком выступе между камнями. Встал на него, держась за подоконник.

Добрался.

Перевел дыхание. Посмотрел вниз. Темнота, земля далеко. Я отвел взгляд, уставился в стену перед собой.

Решетка на расстоянии вытянутой руки. Протянул правую руку, взялся за железный прут. Холодный, влажный от ночной сырости. Потянул. Решетка не шевельнулась.

Тогда я достал ломовую лапу из-за пояса. Держась левой рукой за подоконник, правой засунул плоский конец лапы между решеткой и каменной рамой окна. Лапа легко вставилась, щель широкая.

Надавил на рукоять вниз, используя рычаг. Железо скрипнуло тихо, металл заскрежетал о камень. Я остановился, прислушался.

Внутри за окном тишина. Никто не шевелится, не кричит.

Я надавил сильнее. Решетка поддалась чуть-чуть, один болт скрипнул, сдвинулся. Еще рывок, болт вышел с глухим хрустом, камень осыпался.

Замер. Слушал.

Внутри камеры раздалось движение. Шорох, скрип кровати. Кто-то сел, задышал громче.

Потом голос, хриплый, сонный:

— Что это?

Я не ответил. Подождал.

— Эй, ты слышал? — тот же голос, теперь громче. — Франц, ты слышал?

Другой голос, более молодой:

— Что?

— Шум. У окна.

— Крыса, наверное.

— Крысы так не шумят.

Пауза. Слышно, как кто-то встал с кровати, босые ноги шлепали по холодному полу. Шаги к окну.

Я висел неподвижно на стене, держась за подоконник и лапу. Не дышал.

За решеткой появилось лицо. Темное, неясное в темноте камеры. Глаза смотрели наружу, не видели меня, я висел ниже, в тени.

— Ничего нет, — сказал голос. — Спи.

Лицо исчезло. Шаги обратно вглубь комнаты, скрип пружин.

Я выдохнул тихо. Подождал еще минуту. Тишина.

Снова вставил лапу в щель, теперь у другого болта. Верхний правый, самый проржавевший. Надавил. Болт вышел почти без сопротивления, тихо, только камень чуть осыпался.

Два болта из четырех.

Третий болт внизу слева. Я потянулся вниз, вставил лапу. Этот сидел крепче. Давил, напрягаясь, железо гнулось в руках. Болт не поддавался.

Я уперся ногой в стену, держась левой рукой за подоконник, правой потянул лапу изо всех сил. Мышцы горели, руки дрожали от напряжения.

Болт сдвинулся с громким скрежетом.

В камере снова движение.

— Опять! — крикнул тот же хриплый голос. — Точно не крыса!

Быстрые шаги к окну. Два человека, судя по звукам.

Я рванул лапу. Болт вылетел, решетка накренилась, провисла на одном последнем болте сверху слева.

В окне появились лица. Двое. Смотрят прямо на меня.

— Там кто-то есть! — кричит один. — Эй! Караул!

Некогда прятаться. Я схватился за решетку обеими руками, дернул на себя изо всех сил. Последний болт не выдержал, вырвался с треском.

Решетка упала мне на грудь, я едва удержался, чтобы не упасть вниз с грохотом. Перехватил, откинул в сторону. Решетка ударилась о стену, зазвенела, соскользнула вниз, грохнулась о землю внизу.

Шум. Громкий шум.

— Караул! — орали внутри. — Побег!

В камере три человека. Двое кричали у окна, размахивали руками. Третий, худой, бледный, стоял у дальней стены. Смотрел на меня. Молчал.

— Чабринович? — спросил я по-сербски.

Худой кивнул.

— Да.

— Быстро. Сюда.

Он шагнул вперед. Двое других заключенных попытались схватить его, но он вырвался, ударил одного локтем в лицо. Тот отшатнулся с криком.

Подбежал к окну. Теперь при лунном свете я ясно видел его лицо. Молодой, лет двадцать пять, худой, болезненный. Глаза лихорадочно горят. Губы сухие, потрескавшиеся.

— Кто ты? — спросил он, цепляясь за подоконник.

— Потом. Лезь.

Он неуклюже полез в окно. Тощий, слабый, движения медленные. Застрял грудью на подоконнике, закашлялся. Кашель сухой, надрывный, с хрипом.

Я схватил его за руку, потянул. Он вывалился из окна наполовину, повис. Я держал его за запястье, не давая упасть.

— Держись за меня!

Перехватил его под мышки, прижал к стене. Он обвил руками мою шею, вцепился.

В камере двое заключенных орали не переставая. Слышу топот ног в коридоре, голоса жандармов, свист.

— Там! Вторая камера! Быстро!

Некогда. Надо спускаться. Сейчас.

Я достал веревку, быстро обмотал вокруг груди Чабриновича, под руками. Завязал узел. Он захлебывался кашлем, но не отпускал меня.

— Держись крепко. Я буду спускаться, ты держись. Если сорвешься, я удержу.

Он кивнул, не в силах говорить.

Я начал спуск. Левой рукой держался за край подоконника, правой придерживал Чабриновича. Нога нащупала выступ в стене, уперлась. Отпустил подоконник, схватился за выступ ниже.

Чабринович повис на мне, руки сжали шею. Тяжелый. Не очень тяжелый, но когда висишь на стене, ощущается каждый пуд.

Еще немного вниз. Нога соскользнула, я качнулся, Чабринович дернулся, начал сползать. Веревка натянулась, врезалась мне в плечо. Я держал его, напрягаясь изо всех сил.

— Найди опору ногой! — прошипел я. — Быстро!

Он пошарил ногой по стене, нашел выступ, уперся. Вес чуть уменьшился.

Мы полезли дальше. Медленно. Руки горели, пальцы онемели, скользили по мокрым камням. Я тяжело дышал, сердце быстро колотилось.

Еще два аршина. Один.

Вверху в окне появилось лицо жандарма. Фуражка, усы, злое лицо.

— Стой! Или стреляю!

Револьвер в руке, направлен вниз.

— Прыгай! — крикнул я Чабриновичу.

Оттолкнулся от стены, мы полетели вниз. Земля ударила в ступни, я упал, перекатился, Чабринович рухнул рядом.

Выстрел. Пуля ударилась в булыжник рядом, со звоном высекла искры.

Я вскочил, потянул Чабриновича за руку. Он поднялся, кашляя безостановочно.

— Бежим!

Второй выстрел. Пуля просвистела мимо, ударилась в стену склада.

Мы побежали из переулка. Чабринович спотыкался, я поддерживал его, волоча за собой. Веревка болталась, путалась в ногах.

Выскочили из переулка на улицу. Темно, но не пусто. Люди бегут в сторону пожара, кричат, суетятся. Никто не обращал на нас внимания.

Свернули направо, в сторону окраины. Бежим вдоль домов, придерживаясь тени.

За спиной крики, свист, топот сапог. Жандармы выбежали из тюрьмы. Колокол снова забил тревогу, громко, отрывисто. Побег обнаружен.

Половина города сбежалась на пожар. Толпа, хаос. Жандармам придется пробираться через толпу.

— Быстрее! — закричал я Чабриновичу.

Он задыхался, кашлял на бегу, на губах выступила кровь. Слабый. Очень слабый. Долго не протянет.

Мы свернули в узкий проулок между домами. Темнота, грязь, вонь помоек. Пробежали насквозь, вышли на другую улицу. Здесь тише, жандармов не слышно. Пока что не слышно.

Остановились на секунду. Чабринович согнулся пополам, кашляет, хватает ртом воздух. Я взял его за плечо, прислушался.

Топот копыт. Лошади. Конный патруль.

— Дальше. Быстро.

Мы побежали дальше. Переулками, дворами, через заборы. Чабринович падает, я поднимаю его. Падает снова, я волоку за собой.

Мы добрались до реки. Миляцка шумит в темноте, вода быстрая, холодная. Вдоль берега заросли ив и кустов.

Нырнули в кусты. Присели, затаились. Дышим тяжело, хрипим.

Чабринович откашливается, сплевывает кровь.

— Не могу больше, — прохрипел он. — Оставь меня.

— Тихо, молчи.

На улице за нашей спиной раздался топот копыт. Лошади проскакали мимо. Жандармы кричали друг другу:

— Видел кого?

— Нет! Поехали к мосту!

Умчались.

Мы сидели в кустах. Ждали. Минуту. Две. Тишина, только шумит река.

Чабринович смотрел на меня в темноте.

— Кто ты? — спросил он снова. — Зачем спас?

— Александр Соколов. Русский.

— Зачем?

— Тебя ждут в Белграде.

Он молчит. Потом кивает.

— «Черная рука»?

— Да.

Он криво усмехнулся.

— Значит, я еще нужен им.

Я не ответил. Встал, выглянул из кустов. Улица пустая. Вдалеке огни, слышны крики, звон колокола. Город проснулся. Пожар отвлек многих.

— Поехали. Лошади за городом, в лесу. Дойдешь?

— Попробую.

Я помог ему встать. Мы пошли вдоль реки, прячась в зарослях. Медленно, осторожно. Он держался за меня, тихо кашлял, стараясь сдержаться.

Прошли с полмили. Город остался позади, огни далеко. Здесь темно, лес подступает к реке. Нашел место, где спрятал лошадей днем. Две лошади привязаны к дереву, жуют траву. Услышали нас, фыркнули.

Я подвел Чабриновича к лошади, помог сесть в седло. Он еле держался в седле, качался, как по ветру.

— Держись за гриву. Крепче.

Сам сел на вторую лошадь. Развязал поводья, тронул пятками бока. Лошадь тронулась шагом. Вторую я вел за поводья.

Мы поехали через лес на юг, к сербской границе. Темно, ветки били по лицу, цеплялись за одежду. Лошади шли медленно, спотыкались о корни.

Чабринович сполз с седла. Я остановился и поймал его. Посадил обратно, привязал веревкой к седлу, чтобы не упал.

— Потерпи. До границы три часа езды.

Поехали дальше.

Выбрались из леса на дорогу. Широкая грунтовая дорога вела на юг. Здесь можно двигаться быстрее, я пустил лошадей рысью.

Чабринович качался в седле, голова опущена. Без сознания или спит.

За спиной, далеко, Сараево. Огни города мерцают в темноте. Красное зарево пожара еще виднелось над крышами. Я слышал далекий звон колоколов. Ищут. Будут искать до утра.

Но мы уже далеко.

Скачем час. Два часа. Небо посветлело на востоке. Впереди горы, темные силуэты на фоне неба.

Граница близко.

Дорога петляла между холмов, поднималась в горы. Воздух холоднее, пахло хвоей и сыростью. Лошади устали, шли медленнее, храпели.

Чабринович тяжело дышал. Жив. Пока жив.

Впереди на дороге появились силуэты. Трое мужчин. Стоят, ждут. Одеты по-крестьянски, темные куртки, шапки. Но стоят как солдаты, напряженно, руки под куртками. Там наверняка оружие.

Я натянул поводья. Лошадь остановилась. Вторая лошадь с Чабриновичем остановилась рядом.

Один из мужчин шагнул вперед. Высокий, широкоплечий, темная борода, шрам через левую щеку. Лет тридцати пяти.

— Стой! — крикнул он по-сербски. — Кто идет?

— Соколов. Александр Соколов. Русский корреспондент. Меня ждут.

Бородатый прищурился, подошел ближе. Изучал меня, потом посмотрел на Чабриновича.

— Это он? Чабринович?

— Да.

— Живой?

— Пока да. Болен. Чахотка. Ему нужен врач.

Бородатый кивнул двум другим. Они подошли, сняли Чабриновича с седла, осторожно, как мешок. Он застонал, не открывая глаз.

— Отнесите в домик, — приказал бородатый. — Уложите, дайте воды. Врача пошлем из ближайшей деревни. Мы переправим его через границу.

Двое понесли Чабриновича в сторону леса. Там виднелась маленькая хижина, охотничий домик или сторожка.

Бородатый повернулся ко мне.