Миссия в Сараево

Глава 7 Встреча

Я стоял неподвижно, держа визитку в руках. Сердце стучало ровно, размеренно, мои навыки не давали телу выдать эмоции. Даже сейчас, когда я в одиночестве. Но внутри все сжалось.

Урбах.

Он или его люди были здесь. В моей квартире. Прошел через запертую дверь, оставил послание и ушел, не оставив следов. Показал, что может проникнуть куда угодно, когда захочет.

Показал, что я открытая книга.

Я медленно опустил визитку на стол рядом с бутылкой. Посмотрел на коньяк, на бокалы, на изящную надпись.

Взял бутылку, повертел в руках. Тяжелая, полная, печать не сорвана. Настоящий французский коньяк, который стоит больше, чем я плачу за эту квартиру за месяц.

Послание было ясным. Урбах не просто знал обо мне. Он наблюдал, оценивал, изучал. И решил, что я достаточно интересен, чтобы с ним играть.

Он мог арестовать меня сегодня. Мог подстроить «несчастный случай» по дороге с вокзала. Мог передать информацию сербской полиции, и меня выслали бы из страны как нежелательное лицо.

Но он этого не сделал.

Потому что хотел большего.

Я поставил бутылку обратно на стол. Взял визитку, поднес к пламени лампы. Бумага вспыхнула, сгорела за несколько секунд, я бросил пепел в пустой таз на умывальнике.

Но послание осталось.

Я подошел к окну, осторожно отодвинул занавеску, посмотрел на темную улицу. Фонарь освещал мостовую, отбрасывая круг желтого света на булыжники. Никого. Только кошка перебежала дорогу, скользнув серой тенью вдоль стены.

Я отпустил занавеску. Снял пиджак, повесил на спинку стула. Лег спать и заснул быстро, без сновидений.

Проснулся от церковных колоколов. Звон разливался над Дорчолом, медленный, торжественный, призывающий верующих на утреннюю службу.

Я открыл глаза, посмотрел на часы на каминной полке. Половина седьмого. Солнечные лучи пробивались сквозь щели в ставнях, расчерчивая пол золотыми полосами.

Встал, прошел к умывальнику. Плеснул холодной водой в лицо, вытерся грубым полотенцем.

Надел чистую белую рубашку, застегнул манжеты на запонки, простые, серебряные, без вензелей. Темный жилет, галстук в тонкую полоску, темно-синий костюм. Вычистил ботинки до блеска тряпкой с ваксой. Причесался перед зеркалом, пригладил волосы.

Александр Дмитриевич Соколов, журналист «Нового времени». Респектабельный, но не богатый. Образованный, но не аристократ. Человек, который мог появиться в любом обществе, не вызывая подозрений.

На кухне поставил турку с водой на керосиновую плиту. Пока вода закипала, отрезал ломоть черного хлеба, намазал тонким слоем масла из глиняной крынки.

Сварил крепкий кофе, разлил в чашку, добавил два куска сахара. Позавтракал стоя у окна, глядя на просыпающийся Дорчол.

Улица Дубровачка оживала. Женщины с ведрами шли к колодцу. Торговец молоком ехал на телеге, выкрикивая свой товар.

Мальчишки гнали стадо коз к выгону за городом. Из соседнего дома вышел мужчина в рабочей блузе и кепке, закурил трубку, зашагал в сторону табачной фабрики.

Обычное утро. Мирное утро.

Допил кофе, вымыл чашку, убрал на полку. Проверил браунинг, полный магазин, патрон в патроннике, предохранитель. Засунул в кобуру под мышкой, надел пиджак. Оружие не выделялось.

В карман положил блокнот и карандаш, журналист должен делать заметки. В другой карман кошелек с небольшой суммой, несколько динаров и австрийских крон.

Крупные деньги остались в тайнике под половицей. Коньяк пока оставил на столе. Я еще не решил вылить или выпить его.

Запер квартиру, спустился по скрипучей лестнице на улицу.

Утренний Белград встретил запахом свежеиспеченного хлеба и конского навоза. Солнце поднималось над крышами, окрашивая желтые и розовые фасады домов в теплые золотистые тона.

Извозчики выезжали на главные улицы, хлопая кнутами над лошадиными крупами. Трамвай прогромыхал по рельсам на соседней улице, выпуская искры из-под пантографа.

Я шел неторопливо, останавливаясь у витрин, разглядывая вывески, будто прогуливаясь без определенной цели. Маршрут продуман заранее. Петлял по переулкам, делал круги, возвращался назад, проверяя, нет ли слежки.

У табачной лавки на углу улицы Краля Петра остановился, купил пачку сигарет «Herzegovina Flor». Лавочник, пожилой серб с седыми усами, завернул сигареты в тонкую бумагу, взял монету, кивнул. Я сделал вид что прикуриваю прямо у лавки, зажег спичку, разглядывая улицу в отражении витрины.

Никого подозрительного. Прохожие спешили по своим делам, не обращая на меня внимания.

Дошел до площади Теразие. Здесь центр города, широкие бульвары, многоэтажные здания в австрийском стиле, памятник князю Михаилу на коне в центре площади.

Вокруг монумента разбит небольшой сквер с чахлыми деревьями и скамейками. Газетчик выкрикивал заголовки: «Австрия усиливает войска на границе! Сербия готова к обороне!»

Я купил газету «Политика», свернул, сунул под мышку. Прошел через сквер, вышел на улицу Краля Милана.

Здесь начинались богатые кварталы, трех- и четырехэтажные особняки с лепниной, балконами, коваными решетками. Первые этажи занимали дорогие магазины, кафе с мраморными столиками и официантами во фраках.

Я свернул в боковой переулок. Здесь тише, меньше людей. Старые дома турецкого периода, узкие улочки, мощеные неровным булыжником. Запах речной сырости усиливался, Дунай близко.

Чирич сейчас в старом квартале у реки. Двухэтажный дом с белой штукатуркой, деревянными ставнями на окнах, тяжелой двустворчатой дверью. Над дверью номер, выцветший от времени.

Я огляделся. Улица пустая. Старуха в черном платке несла корзину с овощами, скрылась за углом. Двое мужчин стояли у кузницы через дорогу, курили, разговаривали о чем-то своем.

Подошел к двери, постучал три раза, пауза, два раза. Условный сигнал.

За дверью послышались шаги. Тяжелые, медленные. Дверь приоткрылась, показалось лицо Чирича.

Широкое лицо с густой черной бородой, карие глаза смотрели настороженно. Узнал меня, лицо расплылось в улыбке.

— Александр! — Чирич распахнул дверь, шагнул вперед, обнял меня по-братски, похлопал по плечам. — Ты вернулся! Слава Богу, цел и невредим!

Он говорил по-русски с заметным сербским акцентом, раскатисто произнося «р», растягивая гласные. Голос низкий, глубокий, голос человека, привыкшего командовать.

— Вернулся, — ответил я, отстраняясь от объятий. — Как и обещал.

— Заходи, заходи! — Чирич взял меня за локоть, потянул внутрь. — Все уже собрались, ждут тебя. Хотят услышать, как ты вытащил Неделько из лап австрийцев.

Я переступил порог. Чирич закрыл дверь за мной, повернул тяжелый ключ в замке.

Коридор узкий, темный, пахнущий табачным дымом и кофе. Стены голые, побелка пожелтела от времени. Под ногами скрипели половицы.

Чирич провел меня через коридор в комнату в глубине квартиры. Комната небольшая, окна завешены плотными занавесками, свет проникал только через щели.

Посреди комнаты массивный дубовый стол, покрытый пятнами от вина и ожогами от сигарет. Вокруг стола несколько стульев с облезлой обивкой.

У стены старый комод с выдвижными ящиками. На стене портрет короля Петра I в военном мундире и большая карта Балкан с отмеченными границами Сербии, Боснии, Герцеговины.

За столом сидели четверо мужчин. Все обернулись, глядя на меня.

Первый, справа от входа, Владимир, которого я видел на прошлой встрече. Худощавый юноша лет двадцати с лишним, темные волосы взъерошены, глаза горят фанатичным огнем. На нем потертый студенческий пиджак, расстегнутая рубашка без галстука. Он встал, протянул руку.

— Александр Дмитриевич! Ты герой! Вытащил нашего брата из австрийского ада!

Я пожал его руку. Ладонь сухая, горячая, рукопожатие крепкое.

Второй, слева, Петар, тоже знакомый. Среднего роста, темные волосы, печальные глаза. Одет скромно, темная рубашка, жилет. Он кивнул молча, не вставая, но в глазах читалась благодарность.

Третий, напротив двери, Милош, самый старший из студентов. Невысокий, плотного телосложения, умное настороженное лицо. Светлые глаза изучали меня внимательно, оценивающе. Он не улыбался. Просто смотрел.

И четвертый.

Мужчина лет сорока, сидевший во главе стола. Крепкого сложения, широкие плечи, мощная грудь под темным пиджаком. Густая черная борода с проседью, короткие темные волосы.

Лицо загорелое, обветренное, с глубокими морщинами у глаз. Карие глаза смотрели спокойно, но с такой силой, что казалось, этот человек видит насквозь любую ложь.

На столе перед ним лежал револьвер. Просто лежал, рукоятью к нему, стволом в сторону. Не угроза, просто демонстрация того, что правила здесь устанавливает он.

Майор Войислав Танкович. Второй человек в «Черной руке» после полковника Дмитриевича. Организатор, боевой командир, человек, который превратил студенческие мечты в реальные теракты.

Он не встал. Продолжал сидеть, положив руки на стол, пальцы переплетены. Изучал меня долгим, внимательным взглядом. Никакой улыбки.

— Значит, ты тот самый русский, — сказал он наконец. Голос низкий, хрипловатый, с командными нотками. Говорил по-русски почти без акцента, только легкое раскатистое «р» выдавало серба. — Александр Соколов. Корреспондент из Петербурга.

— Да, — ответил я спокойно, встречая его взгляд. — Из Петербурга.

— Чирич рассказывал о тебе. Говорил, что ты рискнул жизнью, чтобы спасти Неделько Чабриновича из австрийской тюрьмы. — Танкович наклонил голову, не сводя глаз. — Большой риск для журналиста. Почему ты это сделал?

Вопрос прямой. Первая проверка.

— Потому что не могу стоять в стороне, когда душат свободный народ, — ответил я ровно. — Я журналист, но я не бездушный. У меня есть совесть. Чабринович борец за свободу. Его нельзя оставлять на растерзание австрийским палачам.

— Совесть, — повторил Танкович, и в голосе его прозвучала насмешка. — Многие говорят о совести. Но когда дело доходит до действий, совесть куда-то испаряется.

— Я свои слова доказал делом, — сказал я. — Чабринович свободен. Это факт.

Танкович помолчал. Потом кивнул.

— Расскажи, как было.

Чирич придвинул стул, сел рядом со мной. Налил из глиняного кувшина воды в стакан, протянул мне. Я отпил глоток. Вода холодная, с привкусом железа.

— Ну? — Танкович ждал.

Я рассказал. Коротко, без лишних деталей. Как узнал о Чабриновиче от Чирича. Как решил помочь. Как поехал в Сараево под видом корреспондента, пишущего статью о Боснии. Как нашел жандарма Милоша Йовановича, завербовал его через деньги и сочувствие к жене. Как Милош помог устроить побег. Как я вывел Чабриновича, переправил через границу с помощью Войислава.

Говорил спокойно, без эмоций. Факты, а не героические рассказы.

Танкович слушал, не перебивая. Лицо его оставалось непроницаемым. Только глаза смотрели внимательно, ловя каждое слово, каждую паузу, каждую интонацию.

Когда я закончил, в комнате повисла тишина. Владимир смотрел на меня с восхищением. Петар кивал одобрительно. Милош по-прежнему настороженно изучал меня.

Танкович откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди.

— Ты говоришь, что завербовал жандарма через деньги, — сказал он медленно. — Сколько заплатил?

— Сто крон сразу, обещал еще сто после побега. Вторую половину передал через Войислава.

— Откуда у журналиста такие деньги?

Вопрос острый. Очередная ловушка.

— Накопил. Жалование в «Новом времени» неплохое. Плюс гонорары за статьи. Я не транжира, живу скромно.

— Двести крон, — Танкович усмехнулся. — Это три месяца жалования умелого рабочего. Ты потратил состояние на человека, которого даже не знал.

— Я потратил деньги на дело, в которое верю. Освобождение народа важнее личного богатства.

— Красивые слова. — Танкович наклонился вперед, положил руки на стол. — Но я не верю красивым словам, Александр Соколов. Я верю делам. Ты совершил дело. Это хорошо. Но я должен убедиться, что ты не австрийский агент, притворяющийся русским славянофилом.

Воздух в комнате сгустился. Владимир и Петар переглянулись. Милош не отрывал взгляда от меня. Чирич застыл, держа руки на столе.

— Я не работаю на австрийцев, — сказал я твердо, глядя Танковичу в глаза. — Я ненавижу их за то, что они делают с нашими братьями в Боснии. Я рискнул жизнью, чтобы доказать это.

— Рисковал, — согласился Танкович. — Или это была блестящая провокация. Австрийцы умеют играть вдолгую. Они могли пожертвовать одним заключенным, чтобы внедрить своего человека в нашу организацию.

Он взял револьвер со стола, повертел в руках. Проверил барабан, щелкнул курком вхолостую. Положил обратно.

— У меня есть вопросы, Александр Дмитриевич. И ты ответишь на них. Все до одного. Потому что если я почувствую ложь, ты не выйдешь из этой комнаты живым.

Он говорил без угрозы. Просто констатировал факт.

— Спрашивай, — сказал я спокойно. — Я отвечу на любые вопросы.

Танкович кивнул. Достал из кармана пиджака сложенный лист бумаги, развернул. Список вопросов, написанных убористым почерком.

— Где ты родился?

— В Москве, в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году.

— Семья?

— Отец мелкий чиновник в городской управе, умер пять лет назад. Мать из купеческого рода, живет в Москве у сестры. Младший брат служит в армии, подпоручик в Киевском полку.

— Образование?

— Окончил московскую гимназию, затем историко-филологический факультет Московского университета. Специализация история Балкан.

— Когда начал работать в «Новом времени»?

— В тысяча девятьсот десятом году. Сначала внештатным корреспондентом, потом штатным.

Танкович задавал вопросы методично, один за другим. О моих статьях, о редакторах газеты, о знакомых в Петербурге. О поездках за границу, о знании языков, о политических взглядах.

Я отвечал спокойно, следуя легенде, которую выучил наизусть еще в Варшаве под руководством Редигера. Каждая деталь продумана, каждый факт проверяем. Настоящая газета, настоящий университет, настоящие статьи, опубликованные под псевдонимом.

Допрос продолжался больше часа. Танкович не спешил. Он искал несоответствия, провалы в памяти, моменты, когда я ошибусь или скажу что-то, что противоречит предыдущим ответам.

Но я не колебался. В прошлой жизни я научился придерживаться легенды даже под пытками. Сейчас просто разговор.

Наконец Танкович сложил лист, спрятал обратно в карман.

— Последний вопрос, — сказал он, глядя мне прямо в глаза. — Если завтра Россия откажется поддержать Сербию в войне с Австрией, на чьей стороне ты будешь?

Ловушка. Самая опасная ловушка.

— Россия не откажется, — ответил я твердо. — Потому что ваше освобождение это наш священный долг. Это записано кровью наших предков, которые столетиями боролись против турецкого ига. Но если, — я сделал паузу, — если вдруг произойдет невозможное, и Россия предаст славянское дело, тогда я буду на стороне тех, кто борется за свободу. Потому что совесть выше паспорта.

Танкович долго смотрел на меня. Потом медленно кивнул.

— Хорошо сказано. — Он встал, подошел ко мне, протянул руку. — Добро пожаловать в «Черную руку», Александр Дмитриевич Соколов. Ты один из нас.

Я пожал его руку. Рукопожатие крепкое, жесткое, рука натруженная, мозолистая. Рука солдата.

— Спасибо, майор.

— Зови просто Войислав. Мы здесь не церемонимся с званиями.

Чирич выдохнул с облегчением, улыбнулся широко.

— Ну вот и славно! Теперь мы братья по крови! — Он хлопнул меня по плечу. — Налью-ка я ракии, отметим!

Он достал из комода бутылку мутноватой жидкости и несколько маленьких рюмок. Разлил по рюмкам крепкую сливовую водку. Резкий фруктовый запах ударил в нос.

— За свободу Сербии! — провозгласил Чирич, поднимая рюмку.

— За освобождение! — подхватил Владимир.

— За братство! — добавил Петар тихо.

Танкович поднял свою рюмку, посмотрел на меня.

— За тех, кто готов умереть за идею, — сказал он. — И за тех, кто готов убивать за нее.

Мы выпили залпом. Ракия обожгла горло, ударила в голову жаром. Крепкая, градусов пятьдесят, не меньше.

Чирич налил вторую. Танкович отказался, покачав головой.

— Мне еще работать сегодня. — Он посмотрел на меня. — Александр, нам нужно серьезно поговорить. Один на один.

Он кивнул остальным.

— Выйдите на минуту.

Владимир, Петар и Милош встали, вышли из комнаты. Чирич задержался, вопросительно глядя на Танковича. Тот махнул рукой.

— Ты тоже, Яков. Это между мной и Александром.

Чирич пожал плечами, вышел, закрыл дверь.

Мы остались вдвоем.

Танкович молчал, изучая меня. Потом заговорил, тихо, но отчетливо.

— Скоро произойдет нечто большое, Александр. Нечто, что изменит судьбу Балкан. Может быть, судьбу всей Европы.

Он достал из внутреннего кармана пиджака портсигар, открыл, протянул мне. Турецкие сигареты, крепкие, с золотистым табаком. Я покачал головой. Танкович взял себе, прикурил от спички.

— Мы готовим акцию возмездия, — продолжал он, выпуская дым. — Удар, который заставит Австро-Венгрию понять, что сербы не рабы. Что мы готовы бороться за свою свободу до последней капли крови.

Он смотрел мне в глаза, ожидая реакции.

— Что за акция? — спросил я.

— Пока не могу сказать. Слишком рано. Но скоро ты узнаешь. — Танкович стряхнул пепел в блюдце. — А сейчас у меня к тебе вопрос. Самый важный вопрос.

Он наклонился вперед.

— Если мы нанесем этот удар, Австрия ответит жестоко. Возможно, объявит войну Сербии. И тогда всё будет зависеть от России. Поддержит ли Россия Сербию, если начнется война? Вступит ли она в конфликт на нашей стороне?

Вот оно. То, ради чего меня сюда прислали.

Танкович хотел знать, что сделает Россия. Будет ли она защищать Сербию или оставит ее один на один с Австрией.

Я подумал.

— Россия не бросит Сербию, — сказал я. — Это я знаю точно. У нас в Петербурге сильны славянофильские настроения. Общество требует защиты славянских братьев. Царь не может игнорировать это.

— Общество это одно, — Танкович покачал головой. — А политика другое. Царь может сказать красивые слова о братстве, но когда дело дойдет до войны, он призадумается. Война с Австрией это война с Германией. Это большая европейская война. Россия к ней готова?

Вопрос острый. Слишком острый.

— Не знаю, готова ли Россия, — ответил я честно. — Я журналист, а не военный министр. Но я знаю, что если Россия предаст Сербию сейчас, она потеряет весь свой авторитет на Балканах. Австрия и Германия станут полными хозяевами региона. Россия этого не допустит.

Танкович долго смотрел на меня. Потом медленно кивнул.

— Надеюсь, ты прав, Александр. Потому что мы идем ва-банк. Либо свобода, либо смерть. И мы хотим знать, что когда придет время, Россия будет с нами.

Он затушил сигарету, встал.

— Ладно. Достаточно на сегодня. Скоро тебя вызовут снова. Будь готов.

Я встал тоже.

— Я готов.

Танкович подошел к двери, распахнул ее. В коридоре ждали остальные.

— Идите, — сказал он. — Все хорошо.

Чирич, Владимир, Петар и Милош вернулись в комнату. Атмосфера разрядилась. Чирич снова налил ракии, на этот раз всем, включая Танковича.

— За нового брата! — провозгласил Владимир, подняв рюмку.

Мы выпили.

Танкович посмотрел на часы, массивные серебряные часы на цепочке.

— Мне пора. Дела. — Он взял со стола револьвер, засунул за пояс, накрыл пиджаком. — Александр, будь осторожен. Австрийцы усилили слежку после побега Чабриновича. Если заметишь что-то подозрительное, сразу сообщай Чиричу.

— Хорошо.

Танкович кивнул всем на прощание, вышел из комнаты. Тяжелые шаги в коридоре, скрип двери, стук засова.

Чирич облегченно выдохнул.

— Ну, слава Богу! Танкович тебя принял. Это много значит. Он обычно никому не доверяет сразу.

— Он долго проверял меня, — заметил я.

— Ещё бы! — Чирич усмехнулся. — После того, что случилось в прошлом году, он стал еще подозрительнее. Один наш человек оказался австрийским шпионом. Танкович лично его устранил. С тех пор проверяет каждого по десять раз.

Я не успел ответить. В коридоре послышались торопливые шаги и к нам ворвалась Елена.