Миссия в Сараево

Глава 3 Первая встреча

Я не спал всю ночь.

Сидел за столом у окна, керосиновая лампа горела тускло, отбрасывая тени на стены моей комнаты на Дорчоле.

За окном постепенно замолк Белград. Сначала стихли голоса из кафан, потом прошел последний извозчик, потом даже собаки перестали лаять. Только где-то вдалеке бил колокол на Саборной церкви, отсчитывая часы до рассвета.

Передо мной лежал чистый лист бумаги и флакон симпатических чернил, замаскированный под пузырек с одеколоном.

Я начал писать обычное письмо. Почерк ровный, строчки аккуратные. Адресат редакция «Нового времени» в Петербурге. Текст невинный, прошу выслать последние номера газеты, интересуюсь реакцией читателей на мою статью о славянском вопросе, сообщаю о планах написать материал о боснийских землях под австрийской властью.

Каждое слово тщательно подобрано. Если письмо перехватят австрийские или сербские цензоры, они не найдут в нем ничего подозрительного. Обычная деловая переписка корреспондента с редакцией.

Но между строк я писал другое.

Тонкое перо, смоченное в невидимых чернилах. Легкие движения, без нажима, чтобы не оставлять вдавленных следов на бумаге. Крылов учил меня этому в Варшаве, и я практиковался неделю, прежде чем мои тайные послания стали неразличимы.

«Артамонову. Чирич дал задание. Еду в Сараево. Цель заключенный Неделько Чабринович. Официальный запрос на интервью. Проверка или ловушка неясно. Срок три дня. Если не вернусь, провал. Прошу не предпринимать никаких действий до моего возвращения. Соколов».

Коротко. Емко. Никаких лишних деталей. В разведке многословие враг безопасности.

Я дождался, пока чернила высохнут, сложил письмо в конверт, заклеил сургучом. Адрес на конверте тот же, что давал Артамонов при встрече в читальном зале. Почтовый ящик в центре города, проверяемый нашими людьми дважды в день.

Письмо я положил во внутренний карман пиджака. Опущу его утром по дороге на вокзал.

Потом я взял мел, самый обычный белый мел, какие используют школьные учителя. Артамонов объяснил систему условных знаков при нашей первой встрече.

Три вертикальные черточки на условленном месте означали «срочная встреча требуется». Крест «опасность, прекратить контакты». Круг «все в порядке, продолжаем».

Сейчас мне нужно было оставить другой знак. Две параллельные линии с точкой между ними: «Отбытие. Вернусь в срок».

Я убрал мел в карман жилета. Место для знака фонарный столб на углу улицы Краля Петра и Французской, в двух кварталах от читального зала. Артамонов проходит мимо него каждый день по дороге в посольство. Увидит, поймет.

Часы на стене показывали половину пятого утра. До отхода поезда оставалось два с половиной часа.

Я встал, подошел к умывальнику, плеснул холодной водой в лицо. Посмотрел на свое отражение в маленьком зеркале над тазом. Бледное лицо, серо-голубые глаза, светло-русые волосы. Александр Соколов, журналист. Спокойный, вежливый, безобидный.

Я оделся. Белая рубашка с жестким воротничком, темный галстук, жилет, темно-серый костюм. Проверил документы: паспорт на имя Соколова, журналистское удостоверение от «Нового времени», вырезка со статьей о славянском единстве. Все на месте.

В портфеле блокнот для записей, несколько чистых листов бумаги, два заточенных карандаша, экземпляр «Нового времени» за прошлую неделю. Образ корреспондента должен быть безупречен.

Деньги я разделил на три части. Основную сумму спрятал в потайной кармашек, зашитый в подкладку пиджака, там австрийские жандармы вряд ли станут искать. Среднюю сумму положил в бумажник в нагрудном кармане, ее можно показать при проверке, она не вызовет подозрений. Мелочь оставил в кармане брюк для мелких расходов.

Револьвер остался дома. Везти оружие через границу в Боснию это самоубийство. При малейшей проверке меня арестуют как шпиона или террориста. Оружие бесполезно, когда ты один против австрийской жандармерии.

Я запер дверь квартиры, спустился по скрипучей лестнице на улицу.

Белград просыпался. Рассвет окрасил небо серо-розовыми полосами. Первые извозчики выезжали на улицы. Где-то открывалась булочная, запах свежего хлеба смешивался с запахом конского навоза и речной сырости. Летнее утро, прохладное, обещающее жару к полудню.

Я шел быстрым, но не торопливым шагом. Привлекать внимание нельзя. Обычный господин, спешащий по делам.

На углу Краля Петра и Французской я остановился, будто бы поправляя шнурок на ботинке. Вокруг никого. Торговец газетами только разворачивал свой лоток в тридцати шагах, спиной ко мне.

Я достал мел, быстро нарисовал на фонарном столбе две параллельные линии с точкой между ними. Движение заняло три секунды. Спрятал мел обратно в карман, выпрямился, пошел дальше.

Знак оставлен. Артамонов узнает.

Почтовое отделение на Теразиях открывалось в шесть утра. Я опустил письмо в ящик для корреспонденции в столицу, наблюдая, как конверт исчез в темной щели. Связь с куратором установлена.

Теперь я один.

Вокзал встретил суетой и паром. Черный дым валил из труб двух паровозов, готовых к отправлению. Грузчики катили тележки с багажом. Пассажиры толпились у билетных касс. Жандармы в зеленых мундирах патрулировали перроны.

Я купил билет второго класса до Сараево. Первый класс привлек бы внимание, третий не соответствовал образу столичного корреспондента. Второй класс золотая середина. Мелкие чиновники, торговцы, учителя, журналисты.

Билет стоил двенадцать динаров. Я протянул купюру, получил сдачу и билет с надпечаткой: «Белград-Сараево, 6 мая 1914 года, отправление 7:00».

У входа на платформу стоял жандарм, проверявший документы. Молодой, с усами, напоминающими щеточку. Он взял мой билет, бросил беглый взгляд на паспорт.

— Русский? — спросил он по-сербски с заметным акцентом. Серб, служащий в австрийской жандармерии. Таких здесь немало, служба позволяет получать неплохое жалование.

— Да, — ответил я спокойно. — Корреспондент из Петербурга.

— Зачем в Сараево?

— Статья о Боснии. Достопримечательности, культура, жизнь под австрийской администрацией.

Жандарм смерил меня подозрительным взглядом, но вернул документы. Пропустил на платформу.

Я нашел свой вагон, второй класс, четвертый от паровоза. Поднялся по железным ступенькам, прошел по узкому коридору мимо купе.

Мое место было в третьем купе, у окна. В купе уже сидели двое, пожилая женщина в черном платке и мужчина лет сорока в добротном сером костюме, с портфелем на коленях. Торговец или мелкий чиновник.

Я поздоровался, убрал портфель на верхнюю полку, сел у окна напротив женщины.

Она молчала, глядя в окно. Лицо усталое, морщинистое, в глазах тихая скорбь. Возможно, ехала к родственникам в Боснию.

Торговец кивнул мне, открыл газету «Политика». Заголовок на первой полосе: «Австрийские власти усиливают репрессии в Сараево после убийства гауптмана Шульца».

— Неспокойно на Балканах, — заметил торговец, не поднимая глаз от газеты. — То одно, то другое. Убийства, аресты. Скоро совсем взорвется.

Я промолчал. В поездах не стоит вступать в политические дискуссии. Любой попутчик может оказаться осведомителем.

Паровоз дал протяжный гудок. Вагон дернулся, медленно тронулся. За окном поплыли перроны, здания вокзала, крыши Белграда.

Мы выехали из города. Пошли сербские поля, холмы, редкие деревни. Солнце поднималось выше, лучи били в окно, заставляя щуриться.

Торговец читал газету. Женщина дремала, покачиваясь в такт движению поезда. Я смотрел в окно, но видел не пейзаж, а карту Боснии перед глазами.

Поезд набирал скорость, стуча колесами по рельсам. Монотонный, убаюкивающий ритм. Я закрыл глаза, но не спал. Просто ждал.

Когда открыл глаза, пейзаж за окном сменился. Сербские равнины сменились холмами, холмы становились выше, вдали проступали горные хребты. Июнь одел землю в яркую зелень, солнце поднималось выше, обещая жару к полудню.

Торговец напротив развернул газету «Политика» и углубился в чтение. Пожилая женщина дремала, покачиваясь в такт движению состава. Я смотрел в окно, не фокусируясь на деталях пейзажа.

Через полчаса поезд начал замедляться. За окном показались строения станции. Табличка на платформе, «Добој» первая остановка в Боснии.

— Уже Босния, — заметил торговец, откладывая газету. — Быстро едем.

Поезд остановился. На платформе сновали носильщики, торговцы с лотками предлагали воду, фрукты, горячие пирожки. Австрийские жандармы патрулировали перрон парами.

В наше купе никто не заходил. Через десять минут поезд снова тронулся.

Торговец достал из портфеля бутерброды, завернутые в бумагу, предложил мне.

— Не откажетесь? Жена готовила, всегда кладет слишком много. Один не осилю.

— Благодарю.

Я взял бутерброд. Хлеб свежий, ветчина нарезана толстыми ломтями. Ел медленно, методично.

Торговец жевал, запивая вином из фляги, потом заговорил:

— Вы в Сараево впервые?

— Впервые.

— Красивый город. Восток и Запад вместе. Мечети рядом с католическими церквями. Турецкие кварталы и австрийские проспекты. Но напряженно там сейчас. После того убийства.

— Какого убийства?

— Гауптмана Шульца. Австрийский офицер. Его застрелил серб, Чабринович. Говорят, террорист из «Младой Босны». Австрийцы арестовали его брата, Неделько. Теперь держат в тюрьме. — Торговец покачал головой. — Плохое дело. Убийства порождают убийства. Сейчас австрийцы схватят десятерых сербов, завтра сербы убьют еще одного австрийца. Так до войны недалеко.

— Вы думаете, будет война?

— Не знаю. — Он отпил из фляги. — Но в Сараево жандармов вдвое больше, чем месяц назад. Проверяют всех подряд. Каждого серба подозревают в терроризме. Вам, русскому, будет проще. Русских австрийцы побаиваются. Не хотят портить отношения с Петербургом. Но все равно будьте осторожны.

Я кивнул.

Торговец убрал остатки еды обратно в портфель, снова развернул газету. Я продолжал смотреть в окно.

Поезд шел дальше. Станции мелькали одна за другой: Маглай, Зеница, небольшие городки с австрийскими флагами над административными зданиями. Везде жандармы, везде напряженные лица местных жителей.

Женщина напротив проснулась, перекрестилась, посмотрела в окно. Губы шевелились беззвучно, читала молитву. Лицо печальное, глаза красные. Возможно, едет к кому-то из родных. Возможно, хоронить.

Я не спрашивал.

После полудня поезд замедлился снова. На этот раз остановка длиннее. Станция Високо. Австрийские пограничники поднялись в вагоны.

Торговец вздохнул:

— Опять проверка. Третья за день. Совсем озверели.

Дверь купе открылась. Вошел жандарм, молодой, с аккуратными усиками, взгляд бдительный, но без злобы.

— Документы, господа, — сказал он по-немецки.

Торговец первым протянул паспорт. Жандарм проверил, кивнул, вернул.

Женщина дала свой паспорт дрожащими руками. Жандарм открыл, прочитал, взглянул на нее.

— Еде́те в Сараево к сыну? — спросил он мягче, по-сербски.

— Да, господин жандарм. Навестить.

— Понятно. Проезжайте.

Он вернул ей документ, повернулся ко мне.

Я протянул паспорт и журналистское удостоверение. Жандарм взял, открыл паспорт, посмотрел на фотографию, потом на меня.

— Русский корреспондент?

— Да.

— Цель визита в Сараево?

— Статья о Боснии. Культура, архитектура, повседневная жизнь.

Он перелистнул паспорт, проверил печати, изучил удостоверение. Потом вернул.

— Хорошо. Приятного путешествия.

Все. Никаких дополнительных вопросов, никакой подозрительности. Проверка заняла меньше минуты.

Жандарм вышел из купе, дверь закрылась. Поезд тронулся.

Торговец усмехнулся:

— Видите? Вам повезло. Русский паспорт творит чудеса. Меня проверяют пять минут каждый раз.

Я промолчал. Действительно странно. Ожидал большего подозрения, более тщательной проверки.

После убийства австрийского офицера контроль должен был ужесточиться. Но жандарм даже не спросил, где остановлюсь, с кем планирую встречаться.

Слишком легко.

Торговец снова углубился в газету. Женщина опять задремала. Я продолжал смотреть в окно, но мысли ушли далеко.

Либо мне действительно повезло. Либо австрийцы не считают русского журналиста угрозой. Либо они уже знают о моем прибытии и решили не препятствовать. Последний вариант самый тревожный.

Но размышления бесполезны без фактов. Нужно ждать.

Поезд шел через горы. Тоннели сменялись мостами над ущельями, склоны покрыты густым лесом. Красивый край. Суровый, но красивый.

Через два часа показалась долина. Широкая, зеленая, с рекой Миляцкой, петляющей серебряной лентой. За рекой город. Белые минареты поднимались к небу, красные черепичные крыши теснились на холмах, австрийские здания в имперском стиле выделялись строгими фасадами.

Сараево.

Торговец отложил газету, посмотрел в окно, кивнул удовлетворенно:

— Вот и приехали. Два часа дня. Точно по расписанию.

Поезд замедлился, подходя к вокзалу. Платформа заполнена людьми, носильщиками, торговцами. Австрийские флаги развевались над зданием вокзала. Жандармы стояли у выходов.

Состав остановился с протяжным скрипом тормозов. Паровоз выпустил облако белого пара.

Торговец встал, снял чемодан с верхней полки, повернулся ко мне:

— Удачи вам, господин Соколов. И будьте осторожны. Сараево опасный город для тех, кто задает неправильные вопросы.

— Благодарю за совет.

Он кивнул и вышел из купе. Женщина тоже собралась, медленно, с трудом, взяла небольшой узелок, перекрестилась снова и пошла к выходу.

Я остался один. Достал портфель с верхней полки, проверил содержимое. Все на месте. Встал, вышел в коридор, направился к выходу.

На перроне пахло углем, пылью и чем-то восточным, специями, может быть, или благовониями с рынка. Солнце било в глаза. Температура выше, чем в Белграде, воздух суше.

Я прошел мимо жандармов. Они смотрели на пассажиров, но никого не останавливали. Один бросил на меня взгляд, но ничего не сказал.

Вышел из здания вокзала на площадь. Извозчики предлагали услуги, торговцы выкрикивали цены на газеты и воду. Обычная вокзальная суета.

Мне нужно найти гостиницу. Остановиться, оставить вещи, потом идти в тюремную администрацию. Официальный запрос на интервью с Неделько Чабриновичем. По правилам, по закону.

Я подошел к ближайшему извозчику, пожилому боснийцу с седой бородой.

— Порекомендуете гостиницу? Недорогую, но приличную.

— «Европа» на Аппел-Кай, — ответил он по-немецки с сильным акцентом. — Три кроны за ночь. Чисто, хозяин честный.

— Довезете?

— Конечно, господин. Садитесь.

Я сел в дрожки. Извозчик тронул вожжи, лошадь пошла рысью по мощеной улице.

По дороге осматривал город. Узкие улочки Старого города с турецкими лавками и мечетями. Широкие проспекты австрийского квартала с европейскими фасадами. Смешение эпох, культур, религий. Действительно, Восток и Запад вместе.

Но над всем этим висело напряжение. Я чувствовал его в лицах прохожих, в настороженности торговцев, в частых патрулях жандармов.

Город, готовый взорваться.

Извозчик остановился у трехэтажного здания с вывеской «Hotel Europa».

— Вот, господин. Три кроны за ночь. Хороший хозяин, немец, но честный.

Я расплатился, взял портфель, вошел в гостиницу.

Холл небольшой, чистый, пахнет воском и табаком. За конторкой сидел мужчина средних лет в жилете, с круглыми очками на носу.

— Добрый день, — сказал я по-немецки. — Есть свободные комнаты?

— Есть. На второй или третий этаж?

— Второй.

— Три кроны за ночь. Завтрак включен. Сколько ночей?

— Пока одну. Возможно, продлю.

Он записал данные, взял паспорт, переписал информацию в журнал регистрации. Вернул паспорт, протянул ключ с деревянным брелоком.

— Комната двенадцать. Вторая дверь справа по лестнице. Если нужно что-то, обращайтесь.

Я поднялся на второй этаж, нашел комнату. Открыл дверь.

Небольшая комната: кровать, стол, стул, шкаф, умывальник. Окно выходит на улицу. Чисто, просто, достаточно.

Я положил портфель на стол, снял пиджак, повесил на спинку стула. Подошел к окну, посмотрел на улицу. Напротив лавка мясника, дальше кафе, еще дальше жандармский пост.

Сараево. Я здесь. Следующий шаг тюремная администрация.

Проверил часы. Половина третьего. Административные учреждения работают до пяти. Есть время.

Я умылся холодной водой из кувшина, привел себя в порядок. Надел пиджак, взял портфель с документами, вышел из комнаты.

На улице жара усилилась. Солнце прямо над головой, тени короткие. Я спросил у лавочника дорогу до тюремной администрации. Он объяснил, что надо идти пятнадцать минут пешком, через мост, затем налево по набережной.

Я шел не торопясь. Изучал город, запоминал улицы, расположение зданий. Надо всегда знать пути отхода.

Мост через Миляцку узкий, каменный. Река внизу мутная, течет быстро. На другом берегу австрийский квартал. Здания выше, улицы шире, людей меньше.

Тюремная администрация располагалась в массивном сером здании рядом с самой тюрьмой. Высокие стены, решетки на окнах, флаг Австро-Венгрии над входом.

Я вошел внутрь. Коридор длинный, пах сыростью и карболкой. У дежурного стола сидел жандарм, проверял документы посетителей.

Я подошел, достал паспорт и журналистское удостоверение.

— Добрый день. Александр Соколов, корреспондент «Нового времени». Хочу подать запрос на интервью с заключенным Неделько Чабриновичем для статьи о тюремной системе.

Жандарм посмотрел на документы, потом на меня. Взгляд недоверчивый.

— Подождите здесь.

Он встал, ушел в одну из дверей. Я остался стоять в коридоре. Прошло пять минут. Десять. Пятнадцать.

Наконец жандарм вернулся. С ним шел чиновник, худощавый австриец в темном костюме, с острым лицом и холодными глазами.

— Герр Соколов? — спросил он по-немецки. — Следуйте за мной.

Мы прошли по коридору, поднялись на второй этаж, вошли в кабинет. Просторный, строгий, портрет императора Франца Иосифа на стене.

Чиновник сел за стол, указал мне на стул напротив.

— Я обер-лейтнант Майер, заместитель начальника тюрьмы. Вы хотите интервью с политическим заключенным?

— Да. Для статьи о тюремной системе Боснии. Мои читатели в России интересуются…

— Невозможно, — перебил он холодно. — Политические заключенные, особенно подозреваемые в терроризме, не дают интервью. Это запрещено правилами.

— Я понимаю. Но я готов подать официальный запрос через…

— Через российское консульство? — Майер усмехнулся. — Можете подать. Рассмотрение займет три-четыре недели. Решение скорее всего будет отрицательным.

Я сидел молча. Ожидаемый результат.

Майер внимательно глядел на меня.

— Герр Соколов, вы приехали из Белграда сегодня утром. Поезд прибыл в два часа дня. Вы остановились в гостинице «Европа». — Он говорил медленно, с нажимом. — Мы знаем о вас.

Я мгновенно подобрался. Слежка. Они следили за мной с момента прибытия. Может быть, даже раньше, из Белграда.

— Я законопослушный журналист, — сказал я ровно. — Я прибыл сюда по заданию редакции.

— Возможно. Но Сараево не подходящее место для любопытных журналистов. Особенно сейчас.

Дверь кабинета открылась. Вошел офицер жандармерии, капитан, судя по погонам. Лицо суровое, седые виски, шрам на левой щеке.

— Капитан Браун хочет с вами поговорить, герр Соколов, — сказал Майер. — Несколько вопросов.

Ситуация перешла на новый уровень.

Капитан Браун сел за стол Майера. Майер отступил к стене. Я остался сидеть на стуле.

Браун открыл папку, полистал страницы. Потом посмотрел на меня.

— Александр Дмитриевич Соколов, двадцать три года, корреспондент «Нового времени». Прибыл в Белград две недели назад. Опубликовал статью о славянском единстве. — Он читал монотонно, без эмоций. — За это время встречался с несколькими лицами, интересными для нас.

Он знает. Знает о моих контактах в Белграде.

— Михаил Чирич. Владимир Перич. Елена Стоянович. — Он перечислял имена, глядя в папку. — Все они связаны с организацией «Млада Босна». Все они представляют интерес для австрийской контрразведки.

Он закрыл папку, посмотрел прямо мне в глаза.

— Зачем вам Неделько Чабринович?

— Профессиональный интерес. Резонансное дело. Читатели хотят знать.

— Или вас послали сербские заговорщики. Узнать, где его держат. Что он сказал на допросах. Можно ли его освободить.

— Я журналист, не агент.

— Возможно. — Браун встал. — Но советую вам покинуть Сараево на ближайшем поезде. Завтра утром есть рейс в Белград. Советую воспользоваться им.

— А если я останусь?

— Тогда в следующий раз вы окажетесь не в этом кабинете, а в камере рядом с вашим Чабриновичем.

Прямая угроза, без обиняков.

Я встал.

— Благодарю за откровенность, господин капитан.

— Свободны. Жандарм проводит вас.

Я вышел из кабинета. Жандарм молча повел меня обратно по коридору, вниз по лестнице, к выходу.

На улице я остановился, вдохнул горячий воздух. Солнце клонилось к закату, тени стали длиннее.

Официальный путь закрыт. Меня чуть не арестовали. За мной установлена слежка. Если останусь, арестуют уже всерьез.

Я пошел обратно к гостинице. Медленно, обдумывая ситуацию.

Три дня. Вернуться с пустыми руками нельзя. Чирич решит, что я струсил или предал. Конец легенде. Конец миссии.

Остается одно.

Вытащить Чабриновича из тюрьмы.