Миссия в Сараево

Глава 15 Доклад

Исповедальня церкви Святого Марка встретила меня привычной прохладой и запахом ладана. Я прошел по центральному нефу, стараясь не стучать каблуками по каменным плитам, и скользнул в деревянную кабину слева от алтаря. Резная решетка скрывала лицо, но я узнал бы силуэт Артамонова в любой темноте.

— Трифко мертв, — сказал я без предисловий, устраиваясь на жесткой скамье. Печально что приходится говорить об этом в церкви. — Не оставил мне выбора. Пытался завербовать, но он отказался. Есть риск что он мог меня сдать.

За решеткой послышался тихий вздох.

— Понимаю. И что дальше?

— Дальше продолжаю работу. У меня есть план. — Я наклонился ближе к решетке, понизив голос до шепота, хотя в церкви не было ни души. — Дискредитировать их перед Дмитриевичем. Посеять недоверие. Если сработает, операция развалится сама собой.

— Как? — В голосе Артамонова прозвучал неподдельный интерес.

Я откинулся на спинку скамьи, складывая руки на груди.

— Три удара. Первый психологический доклад. Я расскажу Дмитриевичу, что наблюдал за боевиками в лагере, и представлю каждого из них в самом невыгодном свете. Посею сомнения в их надежности.

— Дмитриевич не дурак, — возразил Артамонов. — Простого доклада будет мало.

— Потому и нужен второй удар, компромат. Подброшу письмо, якобы от австрийской разведки к одному из агентов Черной руки. Не конкретно к кому-то из боевиков, а вообще, к агенту организации. Письмо будет туманным, но достаточно конкретным, чтобы вызвать панику. Упоминание денег, обещание защиты после провала операции. Дмитриевич начнет проверку, засомневается в каждом.

За решеткой воцарилась тишина. Слышно было только отдаленное пение хора, где-то в боковом приделе шла служба.

— Рискованно, — наконец произнес Артамонов. — Если Дмитриевич заподозрит тебя…

— Риск оправдан. — Я положил ладони на колени. — Если сработает, операция сорвется без единого выстрела. А третий удар окончательно добьет их доверие, надо устроить утечку австрийцам. Настоящую. Они получат информацию о готовящемся покушении и усилят охрану высокопоставленных лиц. Когда Дмитриевич узнает об этом, у него будет выбор: либо отменить операцию, либо посылать людей на верную смерть.

— Утечка австрийцам… — Артамонов помолчал. — Это можно организовать. Но тебе понадобятся материалы для подделки письма. Бланк, образец почерка.

— Именно.

Он помолчал.

— Ты получишь материал в тайнике. Приходи туда через три часа.

Я выдохнул. Это то что нужно.

— Что там будет?

— Бланк с печатью австрийской военной разведки, — пояснил он. — Украден нашими агентами год назад. Один из трофеев, которые мы храним для особых случаев. Внутри также образец почерка офицера абвера, письмо, перехваченное при другой операции. Копируй аккуратно, австрийцы педантичны в таких вещах.

— А как насчет контакта для утечки?

— Его имя Милош. Торговец тканями, работает с австрийцами и с нами одновременно. — Артамонов снова понизил голос. — Скажешь ему кодовую фразу: «Шелк из Солуна нынче дорог». Он поймет, что информация исходит от меня. Дашь ему сведения, он передаст австрийцам через свои каналы. Запомни адрес, улица Князя Михаила, дом семнадцать, второй этаж. Магазин тканей с вывеской «Милан и сыновья».

Я кивнул, хотя Артамонов не мог меня видеть, и повторил про себя адрес и кодовую фразу.

— Есть еще один момент, — добавил Артамонов. — Действуй быстро. Э Времени мало. Если боевики будут все еще на месте и готовы…

— Понял, — оборвал я его. — Завтра начну.

Я поднялся. Артамонов остался сидеть за решеткой, неподвижный силуэт в полутьме.

Выходя из церкви, я щурился от яркого солнца. Белград жил своей обычной жизнью: по улицам сновали извозчики, торговцы выкрикивали цены на свой товар, где-то играл уличный музыкант.

Неподалеку от условленного места я пообедал, прошелся, проверил слежку, убедился что никого нет и забрал из тайника небольшой сверток. Затем направился к Дорчолу, крепко прижимая локтем сверток к боку. Работы предстояло много, и первую ночь я проведу за письменным столом.

Керосиновая лампа отбрасывала неровные тени на стены моей комнаты. Я задернул шторы, хотя на улице уже стемнело, излишняя предосторожность не помешает. Соседи по дому на Дорчоле привыкли, что я часто засиживаюсь допоздна с бумагами, но сегодняшняя работа требовала особой тщательности.

Я развернул сверток от Артамонова на письменном столе. Образец почерка, перехваченное письмо на немецком, аккуратно сложенное вчетверо. Я расправил его, придвинул лампу ближе. Почерк уверенный, старомодный, с характерными немецкими завитками на заглавных буквах. Офицер австрийской разведки писал донесение о передвижениях сербских войск у границы, текст не имел значения, важна была манера письма.

Я взял перо, обмакнул в чернильницу и начал тренироваться на черновом листе. Копировать чужой почерк дело не простое. Нужно уловить не только форму букв, но и ритм, нажим, наклон. Я исписал три листа, прежде чем результат начал меня устраивать. Заглавная «G» с характерным завитком налево, строчная «s» с длинным хвостиком, твердые вертикальные штрихи в «t» и «d».

Часы на комоде пробили полночь. Я встал, размял затекшие плечи, подошел к окну. Улица внизу спала. Где-то лаяла собака, да изредка проезжал запоздалый извозчик. Я вернулся к столу и придвинул к себе бумагу.

Текст письма я продумал еще по дороге от церкви. Он должен быть достаточно конкретным, чтобы вызвать тревогу, но достаточно расплывчатым, чтобы не указывать на конкретного человека. Главное создать атмосферу предательства, заставить Дмитриевича усомниться в каждом.

Я обмакнул перо и начал писать. Медленно, старательно выводя каждую букву, копируя наклон и нажим с образца:

«Получил ваш последний отчет. Информация о составе группы ценна».

Пауза. Снова обмакнуть перо в чернильницу. Проверить, не дрожит ли рука, нет, твердо.

«Триста крон переведено на указанный счет в банке Земуна».

Земун идеальная деталь. Пограничный город, формально австрийский, хотя большинство жителей сербы. Логичное место для тайных операций и передачи денег. Сумма в триста крон тоже выбрана не случайно не слишком большая, чтобы не вызвать недоверия, но достаточная для промежуточной выплаты агенту.

«Крайне важно узнать точную дату и место операции. Как только будет известно, немедленно сообщите».

Я остановился, вглядываясь в написанное. Почерк получился убедительным. Продолжил:

«Ваша безопасность гарантирована. После завершения переезд в Вену, новые документы, пять тысяч крон».

На последней строке подпись. Всего одна буква, но какая важная. Я вывел «U» с характерным росчерком вправо. U это могло быть что угодно. Урбах? Ульрих? Удине? Неопределенность работала на меня. Дмитриевич будет гадать, кто скрывается за этой буквой, и это усилит эффект.

Я отложил перо и внимательно изучил результат. Письмо выглядело убедительно. Почерк похож, содержание правдоподобно. Но этого мало, документ должен выглядеть не только что написанным, а таким, что его носили в кармане, читали несколько раз.

Я взял лист осторожно за края и слегка помял его. Не сильно, просто придал бумаге вид документа, который складывали и разворачивали. Затем заварил крепкий чай в стакане, остудил и обмакнул в него палец. Провел влажным пальцем по краям письма, бумага потемнела, появился эффект легкого пожелтения, как от времени.

Я сложил письмо вчетверо, как складывают для ношения в кармане. Развернул, снова сложил, еще раз развернул. На сгибах появились светлые полосы, как и должно быть у документа, который часто открывали и закрывали.

Последний штрих. Я зажег свечу, капнул воском на угол письма и размазал его пальцем. Получилось похоже на остатки печати от конверта. Мелкая деталь, но она добавляла правдоподобности.

Готово.

Я откинулся на спинку стула, разглядывая работу при свете лампы. Письмо лежало на столе, слегка помятое, с пожелтевшими краями, с остатками воска в углу. Оно выглядело настоящим. Дмитриевич опытный конспиратор, он видел сотни поддельных документов. Но это письмо должно было выдержать его проверку.

Я аккуратно сложил письмо и спрятал во внутренний карман пиджака, висевшего на спинке стула. Завтра оно окажется на столе у полковника Дмитриевича. А сейчас нужно уничтожить следы работы.

Черновики с упражнениями в почерке я скомкал и бросил в большую керамическую пепельницу. Чиркнул спичкой, бумага вспыхнула жадным желтым пламенем.

Я наблюдал, как огонь пожирает листы, превращая их в черный пепел с красными искрами по краям. Когда пламя погасло, я растер пепел до мелкой пыли.

Образец письма австрийского офицера я спрятал в тайнике под полом, там уже лежали мое оружие и другие компрометирующие бумаги. Надо будет потом вернуть Артамонову.

Я разделся, лег на кровать, но сон не шел. В голове прокручивалась завтрашняя встреча с Дмитриевичем.

Нужно продумать каждое слово, каждую реакцию. Малейшая фальшь, и полковник почувствует обман. Он не из тех, кто прощает предательство.

За окном пропел первый петух. Рассвет был близко. Я так и не сомкнул глаз.

Дом Дмитриевича на тихой улице в центре Белграда выглядел как обычная резиденция состоятельного офицера в отставке. Двухэтажное здание с балконом, увитым виноградом, выкрашен в серый цвет. Ничто не выдавало, что здесь находится один из центров Черной руки, организации, чья сеть опутала весь Балканский полуостров.

Я подошел к двери ровно в три часа дня. Денщик, тот самый хмурый детина со сплюснутым носом и маленькими глазками, впустил меня без слов и провел по знакомому коридору. Паркет скрипел под нашими шагами. В кабинете пахло табаком и старыми книгами.

Дмитриевич сидел за массивным дубовым столом, заваленным бумагами и картами. На нем был расстегнутый китель без знаков различия, седые волосы аккуратно зачесаны назад. Лицо полковника оставалось непроницаемым, ни тени эмоций, только внимательный, оценивающий взгляд.

У стены, скрестив руки за спиной, стоял майор Танкович. Его присутствие меня не удивило, Танкович отвечал за подготовку боевиков, он должен слышать мой доклад. Майор смотрел на меня с плохо скрытым раздражением. Видимо, уже догадывался, что я скажу не то, что он хотел бы услышать.

— Садитесь, Соколов, — Дмитриевич указал на стул перед столом.

Я сел, держа спину прямо. Письмо во внутреннем кармане казалось раскаленным железом, жгло через ткань пиджака. Но показывать его еще рано.

— Говорите, — коротко бросил Дмитриевич, откидываясь на спинку кресла.

— Да, господин полковник. — Я сделал паузу, собираясь с мыслями. — Я провел три дня в лагере, наблюдал за группой. Изучал каждого, смотрел, как они ведут себя, как готовятся. И должен доложить, есть серьезные опасения относительно их готовности.

Танкович дернулся, будто собираясь перебить, но Дмитриевич едва заметно поднял руку. Майор замолчал, только челюсти сжались крепче.

— Продолжайте, — сказал полковник.

Я наклонился вперед, положив руки на колени.

— Начну с Чубриловича. Он одержим идеей, горит желанием действовать. Но эта одержимость проблема. Он не контролирует эмоции, вспыхивает по любому поводу. Во время тренировок срывался на крик, когда что-то не получалось. Такой человек опасен не только для врага, но и для своих. В критический момент он может действовать импульсивно, не по плану.

— Чубрилович лучший стрелок в группе, — сухо заметил Танкович.

— Стрелять на полигоне и стрелять в человека разные вещи, — парировал я, не поворачивая головы к майору. — Особенно когда это непростая персона, окруженная охраной. Велько может дрогнуть. Или наоборот выстрелить раньше времени, не дожидаясь сигнала. Он непредсказуем.

Дмитриевич слушал молча, пальцы его правой руки медленно постукивали по столешнице. Я продолжил:

— Грабеж полная противоположность. Тихий, послушный, выполняет все приказы. Но в нем нет стержня. Он идет за другими, потому что не умеет отказывать. В лагере я видел, как он бледнел при каждом упоминании о крови, о жертвах. Это не боец, господин полковник. Это ведомый, который пойдет на операцию, потому что боится подвести товарищей. Но когда настанет момент действовать, он может просто замереть.

— Грабеж показал хорошие результаты в обращении с оружием, — снова вмешался Танкович. Голос его звучал напряженно. — Правда в последнее время он сильно болел и я отпустил его из лагеря. Он еще не возвращался.

— Показал, — согласился я. — На полигоне. Когда стреляешь в мишени, а не в живых людей. Когда никто не стреляет в ответ. Грабеж не выдержит настоящего боя.

Я сделал паузу, давая словам осесть. Дмитриевич продолжал смотреть на меня тем же непроницаемым взглядом. Невозможно было понять, верит он мне или нет.

— Попович, — продолжил я. — Он самый циничный из всех. Говорит правильные слова о свободе, о независимости Боснии, но я видел его глаза. Там пустота. Ему все равно. Он в этом деле ради азарта, ради приключения. Такие люди опасны, потому что у них нет внутренних тормозов. Попович не задумается об последствиях — ни для себя, ни для дела. Он играет в революцию, как в игру.

— Это чушь! — не выдержал Танкович, делая шаг вперед. — Полная чушь! Я тренирую их месяцами! Каждый день, по шесть часов! Они готовы, господин полковник! Они пройдут через огонь за идею! Попович поставил ему синяк под глазом, может поэтому они все стали непригодными?

Дмитриевич повернул голову к майору. Взгляд был холодным.

— Майор, молчите.

Танкович замер, побелевшими губами. Я видел, как вздулась жила на его виске, как сжались кулаки. Но он отступил на шаг назад, к стене.

Дмитриевич снова посмотрел на меня.

— Что вы предлагаете, Соколов?

— Отложить операцию, — я произнес это спокойно, глядя полковнику прямо в глаза. — Подготовить других людей. Более зрелых, более надежных. Люди, которых вы выбрали, они молоды, неопытны. Да, они горят желанием, но желания мало. Нужна холодная голова и твердая рука. А у этих мальчишек ни того, ни другого.

Долгое молчание. Слышно только тиканье напольных часов в углу кабинета да отдаленный шум улицы за окном.

— Соколов просто трус, — наконец произнес Танкович глухим голосом. — Сам боится, вот и проецирует страх на других. Он не верит в наше дело!

Я обернулся к нему.

— Я верю в дело, майор. Именно поэтому хочу, чтобы оно было сделано правильно. А не провалено из-за того, что исполнители не готовы.

— Довольно, — оборвал нас Дмитриевич. Он встал, подошел к окну, заложив руки за спину. Постоял так, глядя на улицу. Потом повернулся. — Ваши опасения услышаны, Соколов. Я подумаю над ними.

Это не было ни согласием, ни отказом. Дмитриевич не из тех, кто принимает решения сгоряча.

— Есть еще что-то? — спросил он.

Я медленно кивнул. Настал момент второго удара.

— Да, господин полковник. Кое-что более серьезное.

Я полез во внутренний карман пиджака, нащупал сложенное письмо. Вынул его, развернул, разгладил на колене. Затем встал и положил на стол перед Дмитриевичем.

Полковник взял письмо, поднес ближе к глазам. Читал долго, медленно. Лицо его оставалось каменным, но я заметил, как побелели костяшки пальцев, сжимающих бумагу.

Танкович сделал шаг вперед.

— Что там?

Дмитриевич протянул ему письмо, не отрывая взгляда от меня. Майор схватил бумагу, пробежал глазами по строчкам. Лицо его побледнело, губы приоткрылись.

— Это… это невозможно, — пробормотал он.

— Где вы это взяли? — голос Дмитриевича был ровным, но я слышал в нем стальные нотки.

— Нашел, — я говорил спокойно, уверенно. — В лагере, когда еще был там. Подошел к штабной палатке. И увидел в траве сложенный лист. Поднял, прочитал. Сначала не придал значения, подумал, какая-то случайная бумага. Но потом понял это катастрофа. Кто-то из группы работает на австрийцев.

— Где именно вы нашли это? — повторил Дмитриевич.

— В траве, шагах в двадцати от штабной палатки. Слева от входа, если смотреть от костра.

— Когда?

— Вечером, около восьми. Уже начинало темнеть.

Дмитриевич взял письмо обратно у Танковича. Поднес к лампе на столе, внимательно изучил бумагу, печать, почерк. Провел пальцем. Понюхал бумагу, проверял чернила. Снова вчитался в текст.

— Почерк профессиональный. Офицерский. — Полковник поднял глаза на меня. — Упоминание банка Земуна логично. Приграничный город, удобно для передачи денег.

Пауза.

— Это не вы подделали это, Соколов?

Я выдержал его взгляд, не моргнув.

— Нет, господин полковник. Я рискую жизнью, работая с вами. Зачем мне подделывать такое? Если бы хотел сорвать операцию, просто ушел бы. Или донес бы жандармам. Я принес вам это, потому что предательство в ваших рядах губит все дело.

Танкович схватил письмо, перечитал еще раз.

— Нужно проверить всех! Немедленно! — голос его дрожал от ярости. — Допросить! Найти, кто ездил в Земун! Проверить банковские счета! Кто-то из этих сволочей продался!

— Успокойтесь, майор, — Дмитриевич поднял руку, и Танкович замолчал, тяжело дыша.

Полковник подошел к окну, держа письмо в руке. Стоял долго, глядя на улицу. Солнечный свет падал на его лицо, и я видел глубокие морщины у глаз, седину в бакенбардах. Человек, который всю жизнь посвятил тайной войне, и вот теперь столкнулся с предательством в собственных рядах.

— Это меняет все, — сказал он, не оборачиваясь.

Потом повернулся к нам.

— Если у нас предатель, операция под угрозой. Австрийцы будут знать каждый наш шаг. Они усилят охрану эрцгерцога. Подготовят засады. Наши люди пойдут на верную смерть.

Он подошел к столу, положил письмо на столешницу. Посмотрел на Танковича.

— Майор, вернитесь в лагерь. Никому ни слова об этом письме. Понятно? Никому.

— Так точно, господин полковник, — Танкович вытянулся по стойке смирно.

— Наблюдайте за всеми. Внимательно. Проверьте, кто из них ездил в Белград в последние две недели. Кто мог побывать в Земуне.

— Слушаюсь.

— Проверьте их финансовое состояние. Откуда у них деньги, если есть. Обратите внимание на любые траты, которые не соответствуют их возможностям. На новые вещи, на щедрые траты.

— Так точно.

— Доложите мне через три дня. Все, что узнаете. Каждую мелочь.

Танкович кивнул, повернулся и вышел из кабинета. Шаги его удалялись по коридору, потом хлопнула входная дверь.

Мы остались вдвоем. Дмитриевич снова сел за стол, взял письмо, еще раз перечитал. Сложил, положил в ящик стола, запер на ключ.

— Соколов, вы хорошо сделали, что принесли это, — сказал он, глядя на меня тем же непроницаемым взглядом. — Предательство худшее, что может случиться с конспиративной организацией.

— Понимаю, господин полковник.

— Но запомните, никому ни слова. Если слух об этом письме распространится, начнется паника. Люди будут подозревать друг друга, дело развалится.

— Понятно, господин полковник.

— Можете идти. Я свяжусь с вами, когда понадобится.

Я встал, поклонился и вышел из кабинета. Помощник проводил меня до двери. На улице я глубоко вдохнул свежий воздух. Солнце клонилось к закату, бросая длинные тени на мостовую.

Дело сделано. Психологический доклад посеял сомнения в надежности боевиков. Поддельное письмо вызвало панику, подозрения в предательстве. Теперь Дмитриевич будет проверять каждого, сомневаться в каждом. А я получил время для третьего, решающего удара.