Миссия в Сараево

Глава 21 Шабац

Калемегдан в сумерках. Парк пустел, последние прогуливающиеся горожане спешили к выходу. Газовые фонари еще не зажгли.

Я увидел Артамонова у памятника Победителю. Он стоял ко мне спиной, смотрел на крепостные стены. Широкие плечи, темный костюм. Я подошел, встал рядом.

— Агент из Шабаца прислал схему, — сказал он вместо приветствия. — Лагерь в лесу. Шестеро боевиков, Танкович с ними. Обучение заканчивается двадцатого.

Он достал из кармана сложенный листок, протянул не глядя. Я взял, развернул. Схема, нарисованная карандашом. Шесть построек, отмечены цифрами. В стороне крест. «Склад боеприп.»

— Там есть взрывчатка?

— Много. Динамит для обучения, гранаты, патроны. — Артамонов повернулся ко мне. — Взрыв уничтожит все. Танкович погибнет. Боевики тоже. Обучение сорвется.

Я сложил схему, убрал в карман.

— Устройство есть?

— Да. Часовой механизм от будильника, привязанный к детонатору. Ставишь время, заводишь. Когда стрелка дойдет, ударник бьет по капсюлю. — Он достал из другого кармана небольшую жестяную коробку, отдал мне. — Испытано. Работает.

Я открыл крышку. Внутри часовой циферблат, провода, маленький латунный цилиндр. Пахло машинным маслом.

— Сколько времени на подготовку?

— Минута. Выставляешь стрелку на нужное время, заводишь пружину ключом. Все. Дальше идет само.

Я закрыл коробку, спрятал во внутренний карман пиджака. Тяжелая, холодная.

Артамонов закурил. Дым поплыл в сторону крепости.

— Вопрос в другом, — сказал он медленно. — Как ты туда попадешь.

Я молчал, ждал продолжения.

— Лагерь охраняемый. Периметр патрулируют. Днем невозможно подойти незаметно, лес хоть и густой, но сторожа опытные. Ночью проще, но ночью там все спят, а склад заперт на замок. — Он затянулся. — И еще проблема. Танкович подозрительный. Если увидит следы проникновения утром, отменит учения, эвакуирует людей. Тогда взрыв произойдет впустую.

— Значит, следов быть не должно.

— Именно так. — Артамонов повернулся, посмотрел в глаза. — Ты можешь вскрыть замок, заложить устройство, закрыть обратно так, чтобы никто не заметил?

Я вспомнил Аламут. Ночные проникновения в крепости крестоносцев. Тренировки на замках всех типов. Фидаи умели вскрывать любой запор за минуту, в темноте, на ощупь.

— Могу.

Артамонов кивнул.

— Тогда план такой. Завтра вечером поезд в Шабац. Прибудешь к полуночи. Переночуешь в гостинице под видом торговца. Утром купишь лошадь, поедешь в сторону лагеря, но мимо, будто по делам. Оставишь лошадь в лесу. Днем найдешь место для наблюдения, запомнишь расположение охраны, маршруты патрулей.

Он затушил сигару о каменный парапет.

— Ночью проникнешь внутрь. Лучше всего после трех часов, когда сторожа устают и засыпают. Заложишь устройство, выставишь на шесть утра, время подъема и построения. Вернешься к лошади, уедешь. Взрыв случится, когда ты будешь уже на полпути оттуда.

— А если поймают?

Артамонов посмотрел долго.

— Тогда у тебя есть два выбора. Первый отбивайся ножом. Быстро, тихо, без свидетелей. Второй, беги. В лесу темно, они не догонят, если ты быстр.

Он помолчал.

— Но лучше не доводить до этого. Ты умеешь быть невидимым. Я впечатлен твоими навыками. Редигер знал, кого прислать сюда.

Я кивнул.

— Оружие?

— Нож. Небольшой, но острый. Для самообороны, если совсем прижмет. Револьвер не бери. Выстрел разбудит весь лагерь. Шум смерть.

Он отвернулся, посмотрел на темнеющее небо.

— Еще одно. Агент из Шабаца ждет тебя завтра в трактире «Дубовая бочка», на рыночной площади. Пароль обычный: «Слышал, здесь хорошая сливовица». Он ответит: «Лучшая в Мачве». Даст лошадь, проводит к лесу, покажет дорогу. Дальше сам.

— Как его зовут?

— Йован. Торговец зерном. Работает на нас два года, надежный. — Артамонов повернулся ко мне последний раз. — Не подведи, Соколов. Времени нет. Это последний шанс остановить их.

Он пошел прочь, растворился в сумерках между деревьями.

Я остался один. Снова достал схему, изучил при слабом свете. Запомнил каждую линию.

Склад на краю лагеря. Хорошо. Меньше шума, если что-то пойдет не так.

Спрятал схему обратно, пошел к выходу из парка.

Завтра в Шабац. Последнее дело. Потом все закончится.

Вернулся в квартиру после встречи с Артамоновым, когда парк уже погрузился в темноту. Зажег лампу. Достал из шкафа дорожную сумку, старую кожаную, потертую. Положил на кровать.

Что взять в поездку? Может быть, в последнюю поездку.

Начал с документов. Паспорт на имя Соколова, в нагрудный карман пиджака, где всегда. Журналистское удостоверение туда же. Записная книжка с заметками о сербской торговле, легенда торговца, изучающего рынки. Несколько статей из газет, где мое имя в подписи. Доказательство профессии.

Деньги. Сто динаров в бумажнике. Еще пятьдесят зашиты в подкладку жилета, на экстренный случай. Золотая монета в потайном кармане ботинка совсем крайний вариант.

Одежда. Сменная рубашка, чистый воротничок. Носки. Но главное темная одежда для ночной работы. Достал из сундука черные брюки из толстого сукна, не шуршат при движении. Темно-синюю вязаную рубаху без воротника, в лесу ворот белеет, привлекает взгляд. Мягкие туфли на веревочной подошве, купленные у старьевщика специально для таких дел. Черный платок на шею.

Уложил все в сумку, сверху накрыл газетами. Если проверят, внизу не увидят.

Нож лежал на столе. Достал из ножен, провел пальцем вдоль лезвия. Острое. Тяжелая рукоять, удобная хватка. Спрятал за голенище правого ботинка, закрепил ремешком. Походил по комнате, не мешает, не натирает.

Взрывное устройство в жестяной коробке. Открыл, проверил снова. Циферблат, стрелки, провода. Все на месте. Ключ для завода привязан тонкой цепочкой к корпусу. Закрыл крышку, завернул в промасленную тряпку, положил в самый низ сумки. Сверху газеты.

Встал, подошел к окну. За стеклом темнота, огни Дорчола, далекий гул города. Где-то там Елена.

Отвернулся от окна. Сел на кровать. Проверил часы, половина одиннадцатого. Поезд в полночь.

Снял пиджак, рубашку. Умылся. Вытерся. Надел чистую рубашку, жилет с запасными деньгами в подкладке, пиджак. Проверил, не топорщится ли нож в ботинке. Нормально.

Взял сумку, потушил лампу. Вышел, запер дверь. Спустился по лестнице. На улице холодно, июньская ночь. Дул пронизывающий ветер с реки.

До вокзала двадцать минут пешком. Шел неспешно, проверял, нет ли слежки. Останавливался у витрин, смотрел в отражения стекла. Никого.

Вокзал встретил светом, шумом, паровозными гудками. Народу немного, ночной поезд, едут торговцы, мелкие чиновники, редкие путешественники.

Подошел к кассе.

— Шабац. Один билет. Третий класс.

Кассир, пожилой серб с седыми усами, выписал билет.

— Семь динаров.

Я заплатил, взял билет. Прошел на перрон.

Поезд уже стоял у платформы. Паровоз пыхтел, из трубы валил дым. Вагоны темные, окна светятся тускло. Третий класс в хвосте состава. Поднялся по ступенькам.

Внутри деревянные скамьи, тесно, пахнет табаком и потом. Сел у окна, поставил сумку рядом. Напротив никого. Слева молодой крестьянин в овчинном полушубке, спит, голова на грудь. Справа пожилая женщина в платке, держит корзину с яйцами.

Поезд дернулся, тронулся. Белград поплыл за окном. Огни домов, улицы, мосты. Потом пригород. Потом темнота.

Я откинулся на спинку скамьи, закрыл глаза. Не спал. Думал о завтрашнем дне.

Если все пройдет хорошо, после установки взрывного устройства буду далеко. Взрыв произойдет без меня.

Если нет, придется драться. Или бежать.

Или умереть в том лесу.

Я открыл глаза. За окном темнота, мелькают редкие огни деревень. Поезд трясся, стук колес монотонный, успокаивающий.

Крестьянин напротив всхрапнул, повернулся на бок. Женщина с корзиной достала четки, перебирала их, шептала молитву.

Я вспомнил Аламут. Такие же поездки в темноте, перед заданием. Только тогда шел пешком или ехал на коне, а не в поезде. Тогда нож был за поясом, а не в ботинке. Тогда звали Халимом, а не Соколовым.

Но ощущение то же. Предвкушение охоты. Холодная ясность в голове. Знание, что можешь не вернуться.

Достал из сумки газету, развернул. Читал при тусклом свете лампы над головой. Статья о торговле зерном в Мачве. Скучная, но нужно поддерживать легенду. Если кто спросит, я торговец, изучаю рынки.

Поезд замедлился. За окном замелькали огни станции.

— Шабац! — крикнул кондуктор, проходя по вагону. — Шабац! Остановка десять минут!

Я сложил газету, взял сумку, встал. Крестьянин проснулся, протер глаза. Женщина перекрестилась, поднялась со скамьи.

Спустился на перрон. Ночь теплая, пахнет рекой и лесом. Станция маленькая, деревянное здание, несколько фонарей. Людей мало, человек пять сошло.

Прошел мимо станционного буфета, закрытого на ночь. Вышел на привокзальную площадь. Пустая, темная. Слева виднелась вывеска гостиницы «Дунав».

Пошел туда, толкнул дверь. Внутри прихожая, лестница наверх. За конторкой дремал ночной дежурный, старик в грязной рубахе.

— Есть комната на ночь?

Старик вздрогнул, открыл глаза.

— Есть. Два динара.

Я заплатил. Старик протянул ключ с деревянным брелоком.

— Второй этаж, третья дверь справа.

Поднялся по скрипучей лестнице. Нашел комнату. Отпер, вошел. Маленькая, убогая. Кровать, стул, умывальник. Окно во двор.

Запер дверь изнутри. Поставил сумку на пол, сел на кровать. Разделся до рубашки, снял ботинки. Нож положил под подушку.

Лег, не раздеваясь. Закрыл глаза.

Уснул не сразу, но крепко.

Проснулся от скрипа половиц. Кто-то ходил по коридору, вдали хлопнула дверь, затихло. Открыл глаза, за окном серело. Рассвет.

Встал, умылся холодной водой из кувшина. Вода обожгла лицо, прогнала остатки сна. Оделся в обычную одежду, рубашка, жилет, пиджак. Темные вещи остались в сумке. Пригодятся вечером.

Спустился вниз. Старик-дежурный храпел за конторкой, голова запрокинута. Я тихо вышел на улицу.

Шабац просыпался. Утро раннее, свежее. Пахло хлебом из пекарни, навозом от проехавшей телеги, речной сыростью. Редкие прохожие торопились по делам. Лавочники открывали ставни.

Рыночная площадь в центре города. Небольшая, вымощенная булыжником. По краям торговые ряды, прилавки с овощами, мясом, тканями. Народу уже прибавилось, крестьяне привозили товар с утра.

Трактир «Дубовая бочка» у дальнего края площади. Двухэтажное здание, побеленные стены, вывеска над дверью нарисованная бочка, потрескавшаяся от времени.

Я толкнул дверь, вошел.

Внутри полутемно, пахло вчерашним табаком и пролитым вином. Низкий потолок с закопченными балками. Несколько столов, пустых. Только один занят, у окна сидел мужчина средних лет, пил кофе.

За стойкой хозяин вытирал кружки тряпкой. Полный, лысеющий, с седыми усами.

— Доброе утро, — сказал я. — Можно позавтракать?

Хозяин кивнул.

— Сейчас принесу. Кофе? Хлеб? Сыр?

— Да. И яичницу, если есть.

Он ушел на кухню. Я сел за стол в углу, спиной к стене. Достал из кармана газету, развернул. Делал вид, что читаю, но смотрел на мужчину у окна.

Лет пятидесяти, крепкого сложения. Широкие плечи, загорелое лицо, рабочие руки. Одет просто, холщовая рубаха, жилет. На столе перед ним шапка. Сидел спокойно, пил кофе маленькими глотками, смотрел в окно на площадь.

Йован. Должен быть он. Торговец зерном, агент Артамонова.

Хозяин принес поднос, кофе в медной джезве, чашка, тарелка с яичницей, хлеб, брынза. Поставил на стол.

— Восемь пара.

Я заплатил. Хозяин ушел обратно за стойку.

Налил кофе, отпил. Горячий, крепкий, с гущей на дне. Съел яичницу, не торопясь. Хлеб свежий, еще теплый. Брынза соленая, острая.

Мужчина у окна допил свой кофе, поставил чашку на стол. Встал, надел шапку, направился к выходу. Проходя мимо моего стола, остановился.

— Простите, господин. Вы не местный?

Я поднял голову.

— Нет. Из Белграда. По торговым делам.

Он кивнул.

— Ясно. Если ищете хорошую сливовицу, тут лучшая в округе. Хозяин держит бочку от своего деда.

Я посмотрел на него внимательнее.

— Слышал, здесь хорошая сливовица.

Пауза. Короткая, но заметная.

— Лучшая в Мачве, — ответил он спокойно.

Пароль и отзыв. Все правильно.

Он сел напротив меня, не спрашивая разрешения. Положил шапку на стол, сложил руки.

— Йован, — сказал тихо. — Торгую зерном. Ваш общий знакомый из Белграда просил помочь.

Я кивнул.

— Александр. Спасибо, что согласились.

Йован посмотрел на хозяина за стойкой. Тот возился с посудой, не обращал на нас внимания. Наклонился ближе, понизил голос.

— Все готово. Лошадь ждет у конюшни за трактиром. Хорошая, выносливая, не пугливая. Седло, уздечка, переметные сумки. Дорогу покажу.

— Когда?

— Сейчас. Закончите завтрак, выходите через заднюю дверь. Там узкий проход между домами, он выводит к конюшне. Я буду ждать.

Он встал, надел шапку, пошел к выходу. Не оглянулся.

Я допил кофе, доел хлеб. Встал, взял сумку, вышел через заднюю дверь, как он сказал.

Проход узкий, грязный, завален мусором. Прошел, вышел на задний двор. Конюшня небольшой сарай, покосившийся, с выцветшими досками.

Йован стоял у входа, держал под уздцы гнедую лошадь. Среднего размера, крепкая, спокойная. Седло простое, крестьянское, но прочное.

— Вот она. Зовут Звезда. Послушная, знает дорогу. Только не гоните сильно, устанет.

Я подошел, погладил лошадь по шее. Теплая, спокойная. Привязал сумку к седлу, проверил стремена.

— Далеко ехать?

— Километров пять на север. По главной дороге до развилки, там свернешь направо, в лес. Дорога лесная, узкая, но проезжая. Через километр увидишь старый дуб с расщепленной молнией вершиной. От него уходит тропа влево, по ней не ходи. Это прямо к лагерю ведет, охрана заметит. Езжай дальше по дороге еще метров триста, там поляна. Привяжешь лошадь, дальше пешком.

— Лагерь далеко от поляны?

— Километра полтора через лес. На северо-запад. Увидишь по дыму, они днем костер разводят. Вечером тоже. Ночью нет.

Йован достал из кармана сложенный листок, протянул мне.

— Схема. Нарисовал сам три дня назад. Шесть построек, склад справа. Охрана двое ночью, четверо днем. Сменяются в полночь и в шесть утра.

Я развернул листок, изучил. Схема простая, но понятная. Шесть прямоугольников, цифры, стрелки. Склад отмечен крестом.

Спрятал листок во внутренний карман.

— Спасибо. Как вернуться?

— Той же дорогой. Лошадь сама найдет путь, если отпустишь повод. Я буду ждать у конюшни до завтрашнего вечера. Не вернешься, значит, что-то не так.

Он отдал мне повод, отступил.

— Удачи.

Я сел в седло, пристроил ногу в стремя. Лошадь спокойно стояла, ждала команды.

— Поехали, Звезда.

Легонько тронул пятками. Лошадь двинулась неторопливой рысью.

Выехал со двора на улицу. Утро разгоралось, солнце поднималось выше. Народу на площади прибавилось, кричали торговцы, торговались покупатели, дети бегали между телегами.

Я проехал через площадь, миновал последние дома. Шабац остался позади.

Дорога на север шла через поля. Широкая, накатанная, пыльная. По краям посевы пшеницы, уже высокой, колосящейся. Где-то вдали работали крестьяне, маленькие фигурки в утреннем мареве.

Ехал неспешно, шагом. Торопиться некуда. До темноты еще целый день. Нужно добраться до поляны, оставить лошадь, дождаться ночи.

Через полчаса дорога вошла в лес. Сосны сомкнулись над головой, воздух стал прохладнее, пахло хвоей и сыростью. Света меньше, полутень.

Развилка. Столб без указателей, две дороги. Направо лесная тропа, узкая. Налево главная дорога продолжается.

Йован сказал: направо.

Свернул. Лошадь шла осторожно, обходя корни и камни. Ветки цеплялись за рукава, хлестали по лицу. Пригнулся в седле.

Через некоторое время увидел дуб. Огромный, старый, ствол в два обхвата. Вершина расщеплена, черный след молнии. От него влево уходила тропа, едва заметная в траве.

Прямо к лагерю. Туда нельзя.

Проехал мимо, дальше по дороге. Еще метров триста, как говорил Йован.

Поляна. Небольшая, круглая, заросшая травой. Посреди два поваленных дерева, старые, покрытые мхом.

Остановил лошадь, спешился. Привязал повод к дереву, ослабил подпругу. Снял сумку с седла.

Огляделся. Поляна тихая, пустая. Только птицы поют в ветвях.

Сел на поваленное дерево. Достал из сумки хлеб, брынзу, остатки от завтрака. Съел, запил водой из фляги.

Проверил часы. Половина десятого утра. До темноты еще восемь часов. Долгое ожидание.

Достал темную одежду из сумки, положил рядом. Взрывное устройство в коробке, проверил снова, все на месте. Нож за голенищем сидит крепко.

Откинулся на ствол дерева, закрыл глаза. Не спал, просто отдыхал. Копил силы. Ночью они понадобятся.

Лес тихо шумел вокруг. Ветер в ветвях, шорох листвы, далекий стук дятла. Спокойно. Мирно.

Вечером я встал и отправился к лагерю. Лошадь привязал к дереву в полукилометре от лагеря. Йован показал дорогу днем, объяснил ориентиры. Теперь стемнело, и я шел один.

Снял пиджак, оставил в седельной сумке. Надел темную вязаную рубаху, черные брюки. Платок на шею. Проверил нож за голенищем сидит крепко. Взрывное устройство в коробке завернул в темную тряпку, засунул за пояс. Тяжелое, холодное.

Постоял, прислушался. Ночной лес полон звуков. Шорох листвы, треск веток, далекий крик совы. Ветер слабый, с юга. Хорошо, запах не понесет на лагерь, если там собаки.

Я шел медленно, осторожно ставя ногу. Сначала носок, потом пятка. Вес надо переносить плавно. Так учили на курсах, идти бесшумно даже по сухим листьям. Мягкая подошва туфель помогала, чувствовал каждую ветку под

Луна почти полная, висела высоко. Между деревьями пробивался серебристый свет, рисовал полосы на земле. Видно хорошо, и это плохо. Меня тоже видно, если кто посмотрит.

Остановился за толстым стволом сосны. Огляделся. Впереди лес редел, сквозь стволы виднелась поляна. Значит, близко.

Присел на корточки. Подождал минуту, прислушался снова. Нет ли шагов, голосов, лая собак. Тишина. Только ветер в ветвях.

Двинулся дальше. Теперь от дерева к дереву, короткими перебежками. Добегу до ствола, замру, жду. Слушаю. Снова бегу.

Навыки Халима вернулись сами, тело помнило. Восемьсот лет назад так же подкрадывался к крепостям крестоносцев. Тогда кольчуга звенела, приходилось обматывать тканью. Сейчас проще, только темная одежда, никакого металла.

Лес кончился. Впереди поляна, метров триста в поперечнике. Я остановился у последнего дерева, присел в тени куста. Смотрел.

Лагерь.

Шесть построек, темные силуэты на фоне ночного неба. Деревянные бараки, низкие, приземистые. Расположены буквой П три с одной стороны, два с другой, один в глубине. По схеме Артамонова тот, что в глубине штабной. Там Танкович.

Справа, у края поляны, еще одна постройка. Меньше остальных, отдельно. Склад боеприпасов. Моя цель.