Миссия в Сараево

Глава 17 Цели

Записка пришла утром, принес мальчишка с Калемегдана. Вместе с газетами. Я быстро расшифровал послание.

«Одиннадцать. Стари град, дом Йовановича. Верхний этаж».

Больше ничего. Ни подписи, ни объяснений. Но внеплановая встреча в середине дня означала только одно, произошло что-то серьезное.

Я сжег записку в пепельнице, растер пепел до черной пыли. Высыпал в окно, где его тут же подхватил ветер и развеял над улицей.

До встречи оставалось три часа. Я оделся как обычно, рабочая одежда. Ничего примечательного.

Вышел из дома в половине одиннадцатого, взял длинный маршрут. Сначала на юг, к набережной, потом обратно через рынок. Проверял, нет ли хвоста. Останавливался у витрин, оборачивался, будто забыл что-то. Менял темп. Старые привычки.

Никого не заметил. Либо чисто, либо следили профессионалы. Но рисковать не стал, на рынке зашел в толпу, вышел с другой стороны. Потом через два двора, узким проходом между домами.

К Стари граду подходил уже без опасений.

Дом Йовановича стоял в тихом переулке, двухэтажное здание окрашенное в светло-коричневый цвет. Лавка пекаря на первом этаже, жилые комнаты наверху. Я знал это место, Артамонов снимал две комнаты на втором этаже через подставное лицо. Конспиративная квартира, одна из нескольких в Белграде.

Вход со двора. Я прошел через арку, поднялся по узкой деревянной лестнице. Ступени скрипели под ногами. Пахло хлебом, дрожжами и чем-то кислым, помои, наверное.

На втором этаже три двери. Крайняя справа нужная. Я постучал дважды, выждал паузу, постучал еще раз. Условный стук.

Дверь открылась почти сразу. Артамонов стоял на пороге, одетый не в мундир, а в штатское, темный пиджак, жилет, без галстука. Лицо усталое, под глазами тени.

— Входи, — сказал он коротко и отступил в сторону.

Я вошел. Артамонов запер дверь на ключ, задвинул засов.

Комната маленькая, окно выходит во двор. Стол у стены, два стула, узкая кровать в углу, покрытая серым солдатским одеялом. На столе керосиновая лампа, хотя сейчас день и света хватает. Стены голые, только крест над кроватью, для вида, чтобы хозяева не заподозрили ничего странного.

На столе лежала папка с бумагами. Артамонов жестом указал мне на стул, сам устроился напротив.

— Депеша из Петербурга, — сказал он без предисловий. — Пришла сегодня утром. Зашифрованная.

Он открыл папку, достал лист бумаги. Протянул мне.

Я взял, пробежал глазами. Текст короткий, расшифрованный от руки почерком Артамонова. Слова плыли перед глазами, но смысл доходил медленно, будто через вату.

«Эрцгерцог Франц Фердинанд посетит Сараево 28 июня 1914 года. Цель визита — инспекция военных маневров 15-го и 16-го армейских корпусов в Боснии. По данным разведки, организация „Черная рука“ готовит покушение. Группа из шести человек, вооружение переправлено. Предотвратить. Методы на усмотрение резидента. Карт-бланш».

Я отложил бумагу на стол. Посмотрел на Артамонова.

— Двадцать восьмое июня, — сказал я. — Видовдан.

Артамонов кивнул.

— День святого Вита. Годовщина битвы на Косовом поле. Австрийцы выбрали именно эту дату для военного парада в оккупированной Боснии.

— Провокация.

— Или тест. Проверка, насколько далеко готовы зайти сербские националисты.

Я взял бумагу снова, перечитал. Двадцать восьмое июня. Меньше шести недель.

— Эрцгерцог, — проговорил я. — Наследник престола. Если они его убьют…

— Война, — оборвал Артамонов. — Ультиматум Сербии. Мобилизация. Союзы сработают автоматически. В Петербурге считает, что это может перерасти в общеевропейский конфликт.

Он взял со стола еще один листок, тоже исписанный от руки.

— Здесь расклад. Австрия объявит войну Сербии. Россия вступится за Сербию союзный договор. Германия поддержит Австрию, Тройственный союз. Франция обязана помочь России, франко-русский пакт. Британия втянется следом, если немцы нарушат нейтралитет Бельгии. А они нарушат, по всем прогнозам Генштаба.

Я молчал. Слова правильные, логичные. Но они казались нереальными. Война. Настоящая большая война. Не балканская резня, а вся Европа.

— Петербург дает карт-бланш, — повторил Артамонов. — Это означает, что ты можешь действовать любыми методами. Вербовка. Дискредитация. Устранение. Что угодно. Важен только результат.

Я посмотрел ему в глаза.

— Устранение, — сказал я ровно. — Мы ведь говорим об одном и том же?

Артамонов не отвел взгляда.

— Да. Если это единственный способ.

Я откинулся на спинку стула. За окном во дворе кричали дети, играли в какую-то игру. Звук казался нереальным, чужим. Как будто доносился из другого мира.

— Если я начну устранять людей, — сказал я медленно, — это привлечет внимание. «Черная рука» не дураки. Начнут копать. Могут выйти на меня.

— Поэтому действовать нужно осторожно. Несчастные случаи. Естественные смерти. Ничего, что вызовет подозрения.

— Сколько у нас времени?

— Чем быстрее тем лучше.

Я снова посмотрел на депешу. Слова расплывались, но дата стояла четко. 28 июня 1914.

— Мне нужен список, — сказал я. — Кто критически важен для операции. Организаторы. Финансисты. Связные. Без кого покушение невозможно.

Артамонов кивнул, достал из папки еще один лист. На нем были записаны имена, аккуратным почерком.

— Это то, что мы знаем. Полковник Дмитриевич главный организатор, но до него не добраться. Слишком осторожен, слишком защищен. Майор Танкович военный инструктор, обучает боевиков. Есть еще Йован Димич, банкир, финансирует операцию. Есть еще связные, переправляют оружие и людей между Белградом и Боснией. И сами исполнители, Принцип, Чабринович, другие.

Я взял список, изучил.

— Исполнители последняя крайность, — сказал я. — Их всегда можно заменить. Если устранить организаторов и связных, боевики останутся без поддержки. Не смогут действовать.

— Согласен, — Артамонов взял депешу и список, поднес к лампе. Бумага вспыхнула, загорелась желтым пламенем. Он держал ее за угол, пока огонь не добрался до пальцев, потом бросил в пепельницу. Мы смотрели, как бумага сворачивается, чернеет, превращается в пепел.

— Больше никаких записей, — сказал Артамонов. — Все в голове.

— Хорошо.

Он смотрел в окно, во двор. Дети разбежались, теперь там было пусто. Только кошка сидела на заборе, вылизывала лапу.

Я встал со стула, застегнул пиджак. Выходил из дома осторожно. Сначала заглянул в щель двери, проверил лестницу. Пусто.

Спустился, вышел во двор. Арка, улица. Прошел квартал, остановился у витрины табачной лавки, будто разглядываю товар. На самом деле смотрел в отражение стекла, проверял, нет ли хвоста.

Чисто.

Пошел дальше, к Дорчолу. Солнце стояло высоко, улицы были полны народу. Торговцы выкрикивали цены, женщины шли с корзинами, дети бегали между ногами прохожих. Обычный белградский день. Мирный.

Я свернул в переулок, потом еще один. Шел медленно, обдумывая план.

Нужна информация. Где точно бывают объекты. В какое время. Один или с кем-то. Привычки. Маршруты.

Елена. Она знает людей из «Черной руки». Может знать и Милутиновича. Нужно спросить осторожно, не вызывая подозрений. Сегодня кстати должна быть дома. Но это потом. Сначала домой, обдумать ситуацию.

Я вышел на главную улицу, остановил извозчика.

— На Дорчол, — сказал я, назвал свой адрес.

Извозчик кивнул, я забрался в пролетку. Лошадь тронулась, колеса застучали по булыжникам. Я смотрел в окно, на проплывающие мимо дома, на людей.

Извозчик остановился на углу Дорчола. Я заплатил, вышел. До дома два квартала. Пройду пешком.

Небо затянуло тучами. Пахло дождем. Где-то вдали прогремел гром.

Я пошел вперед, к дому. Квартира на Дорчоле встретила меня привычной тишиной. Одна комната с высоким потолком, узкое окно на улицу, железная кровать у стены. Стол, два стула, шкаф. Печка в углу, сейчас холодная, июнь на дворе, топить не нужно.

Я снял пиджак, повесил на спинку стула. Расстегнул воротник рубашки, закатал рукава. Жарко после ходьбы.

Сел за стол, достал из ящика чистый лист бумаги, перо, чернильницу. Положил перед собой. Посмотрел на белую поверхность листа.

Список. Нужно составить список. Четко, методично. Операция начинается с планирования. Импровизация убивает чаще, чем враги.

Я обмакнул перо в чернила, вывел первую строку крупными буквами:

Цели.

Потом остановился. Слово неправильное. Слишком формальное, военное. В Петербурге это назвали бы «объектами устранения». В Аламуте «жертвами». Но оба варианта казались чужими.

Это люди. У которых есть имена. Семьи. Привычки. Которые просыпаются по утрам, пьют кофе, смеются над глупыми шутками.

Которых я собираюсь убить.

Я провел пером по слову, зачеркнул. Написал по-русски, простыми буквами:

«Список»

Лучше. Нейтрально.

Окно открыто, с улицы доносился шум. Торговец выкрикивал что-то про свежую рыбу. Женщины смеялись, обсуждая сплетни. Где-то играла шарманка, старую венскую мелодию, заезженную до боли.

Я слушал эти звуки, обдумывая структуру.

Покушение это операция. Сложная, многоступенчатая. Как здание. Фундамент, стены, крыша. Убери фундамент, все рухнет само.

Элементы покушения:

Организация, кто планирует, принимает решения, координирует.

Финансирование, кто платит.

Логистика, кто переправляет оружие, обеспечивает связь.

Исполнители, кто совершает само покушение.

Четыре элемента. Четыре точки удара.

В прошлой жизни меня учили бить по основанию пирамиды. Убей главу организации, остальные рассыпятся сами. Но здесь это не сработает. Дмитриевич слишком осторожен, слишком защищен. До него не добраться.

Значит, бить по второму уровню. По тем, без кого операция невозможна физически.

Я начал писать. Медленно, разборчиво. Каждое имя на отдельной строке.

1. Майор Танкович

Я остановился, обдумывая. Танкович. Военный инструктор. Офицер сербской разведки, формально в отставке. Обучает боевиков стрельбе, метанию бомб, тактике уличного боя.

Без него группа обезглавлена. Исполнители юноши, романтики, фанатики. Умеют стрелять в мишени, но не умеют убивать людей. Танкович превращает их в оружие. Учит, где целиться, как держать нервы, когда бросать бомбу.

Справа от имени я написал мелким почерком:

Организатор. Военный профессионал. Возраст 45 лет. Всегда вооружен. Подозрителен. Окружен людьми.

Потом, еще правее:

Приоритет: Первый

Но под этим добавил:

Сложность: Высокая. Не начинать с него, если провал, поднимется тревога.

Танкович последним. Когда остальные уже убраны, когда структура ослаблена.

2. Йован Димич

Банкир. Пятьдесят с чем-то лет. Полный, лысеющий, носит очки в золотой оправе. Респектабельный господин, уважаемый член белградского общества. Никто не знает, что он тайно финансирует «Черную руку».

Через него идут деньги. На оружие. На взятки пограничникам. На содержание конспиративных квартир. На жалованье связным.

Без денег операция задохнется сама. Боевики останутся без средств. Оружие не переправить. Людей не перебросить.

Я написал:

Финансист. Публичная фигура. Банкир, член торговой палаты. Семья: жена, двое взрослых детей.

Остановился на последней строке. Семья. Жена будет плакать над гробом. Дети хоронить отца.

Мне не должно быть до этого дела. Димич сделал выбор, когда начал финансировать террористов. Он знал чем рискует.

Справа:

Приоритет: Второй

Сложность: Средняя. Осторожен, но не военный. Живет открыто.

Метод: Яд. Имитация сердечного приступа. У полного мужчины за пятьдесят обычное дело.

Под ними, через строку, написал еще:

3. Исполнители (резерв)

Гаврило Принцип 19 лет, студент, туберкулез

Недељко Чабринович 19 лет, типограф, я спас его из тюрьмы

Велько, тоже студент.

Справа:

Приоритет: последняя крайность

Только если устранение организаторов не сработает.

Убить их… технически возможно. Но это перейдет черту, которую я еще не готов переступить. Не потому что боюсь крови. А потому что они дети. Глупые, фанатичные дети, которых взрослые дяди толкают на смерть.

Если получится обойтись без них, обойдусь.

Список был готов. Я перечитал его дважды, проверяя логику.

Затем взял лист, встал со стула, подошел к печке. Достал из кармана спички, чиркнул одной о коробок. Пламя вспыхнуло желтым светом.

Поднес к углу бумаги. Она загорелась быстро, огонь пополз по краю, пожирая буквы. Я держал лист за противоположный угол, пока пламя не подобралось к пальцам. Потом бросил в печку.

Бумага скрутилась, почернела, превратилась в пепел. Я смотрел, как последние красные искры гаснут на черных остатках.

Я вернулся к столу, закрыл чернильницу, вытер перо о тряпку. Убрал все в ящик. Закатал рукава обратно, застегнул воротник.

Надел пиджак, проверил карманы. Часы, бумажник, записная книжка. Все на месте.

Вышел из квартиры, запер дверь на ключ. Спустился по лестнице на улицу.

Небо потемнело еще больше, тучи висели низко, почти касаясь крыш. Ветер поднялся, гнал по мостовой пыль и клочки бумаги. Где-то вдали гремел гром. Приближалась гроза.

Я пошел по Дорчолу, к дому Елены. Два квартала вниз, потом направо. Знакомый маршрут.

Проходя мимо кафаны, услышал музыку, кто-то играл на гармошке старую сербскую песню. Мужчины за столиками пили ракию, стучали кружками по дереву в такт. Смеялись, ругались, спорили о политике.

Обычный вечер. Мирный.

Дом Елены — старое трехэтажное здание с обшарпанным фасадом. Она на втором этаже.

Я поднялся по скрипучей лестнице, постучал в дверь. Три коротких удара, пауза, еще один. Условный стук.

Шаги за дверью, потом голос Елены:

— Кто там?

— Я.

Дверь открылась сразу. Елена стояла на пороге в темном платье, волосы собраны в узел на затылке. Лицо бледное, под глазами тени. Но когда увидела меня, лицо осветилось улыбкой.

— Саша, — она шагнула вперед, обняла меня. — Я думала, ты не придешь сегодня.

Я обнял ее в ответ, почувствовал, как она прижимается ко мне, крепко, почти отчаянно.

— Дела были, — сказал я. — Долгий день.

Она отстранилась, посмотрела мне в глаза.

— Ты выглядишь усталым.

— Есть немного.

Она взяла меня за руку, втянула в квартиру, закрыла дверь. Коридор узкий, темный.

Елена повела меня в гостиную, прикрыла дверь за нами.

На столе стояла керосиновая лампа, уже зажженная. За окном быстро темнело, гроза накрывала город.

Елена подошла к столу, где стояла бутылка вина и два бокала.

— Выпьем? — спросила она. — Я купила хорошее. Из Фрушка Горы.

— Давай.

Она разлила вино, темно-красное, густое. Протянула мне бокал.

— За что пьем?

Я посмотрел на нее. Она стояла в полутьме, свет лампы падал на ее лицо сбоку, выделяя скулы, делая глаза глубже.

— За тебя, — сказал я. — За то, что ты есть.

Она грустно улыбнулась.

— Красивые слова. Но пустые, Саша. Ты даже не знаешь меня по-настоящему.

— Знаю. Больше, чем ты думаешь.

Мы выпили. Вино было терпкое, с привкусом дуба. Действительно хорошее.

Елена села на край кровати, я устроился на стуле у стола. Между нами легло молчание. За окном начался дождь, сначала редкие капли, потом сильнее. Застучало по крыше, зашумело.

— Саша, — сказала она тихо. — Что-то случилось? Ты какой-то… не такой сегодня.

— В каком смысле?

— Не знаю. Напряженный.

Она налила еще вина, нам обоим. Мы пили молча, слушая дождь.

— Саша, — начала она снова. — Я хотела спросить… ты когда-нибудь думал о том, что будет после? Когда все это закончится?

— После чего?

— После борьбы. После всей этой… конспирации. Насилия. Когда Босния будет свободна, или не будет, не важно. Когда все успокоится. Ты думал, что будешь делать?

Я посмотрел в окно. За стеклом текли струи воды, размывая очертания домов напротив.

— Нет, — сказал я честно. — Не думал. До этого еще надо дожить.

— А я думаю, — она говорила тихо, почти для себя. — Думаю, что мы могли бы уехать. Куда-нибудь далеко. В Россию, может быть. Или в Америку. Начать новую жизнь. Без всей этой лжи и опасности.

Она посмотрела на меня, и в глазах ее была такая надежда, что мне стало физически больно.

— Ты бы поехал со мной? — спросила она. — Если бы была возможность?

Я должен сказать правду. Что никакого «после» для нас не будет. Что когда она узнает, кто я на самом деле и что делаю, она меня возненавидит.

Но вместо этого я кивнул.

— Да. Поехал бы.

Ложь далась легко. Слишком легко.

Она улыбнулась, встала, подошла ко мне. Села мне на колени, обняла за шею.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Еще одна ложь.

Мы сидели так несколько минут. Она уткнулась лицом мне в плечо, я гладил ее по спине. Дождь усилился, превратился в ливень. Гремел гром, сверкали молнии, освещая комнату на мгновения холодным белым светом.

— Лена, — сказал я тихо. — Мне нужна твоя помощь.

Она подняла голову, посмотрела на меня.

— Какая?

— Информация. Об связных.

— О ком?

— Связной. Работает на маршруте Белград-Босния. Ты знаешь?

Она нахмурилась, отстранилась немного.

— Я слышала одно имя. Милутинович. Чирич иногда упоминал. Почему он тебе нужен?

Я говорил спокойно, уверенно, как будто это действительно правда:

— Мои друзья хотят наладить канал связи с Боснией. Через посольство рискованно, слишком много внимания. А через «Черную руку» безопаснее. Он наверняка знает маршруты, контакты. Мне нужно с ним встретиться, договориться.

Елена кивнула медленно, принимая объяснение.

— Понятно. Что именно нужно знать?

— Где его можно найти. Привычки. Когда и где он бывает один.

Она задумалась, хмуря брови.

— Чирич говорил… Милутинович почти каждый вечер в кафане. Как она называется… «Код златне рибе». «У золотой рыбки». Это на берегу Дуная, в Дорчоле. Старое место, грязное. Пьет там до полуночи, иногда дольше.

— А потом?

— Потом идет домой. Живет где-то рядом, в бараках у пристани. Одинокий, семьи нет.

Я запоминал каждое слово. Кафана. Дунай. Поздний вечер. Пьяный. Один.

Идеально.

— Еще что-нибудь? — спросил я. — Как он выглядит? Возраст?

— Тридцать с чем-то. Крепкий мужик, широкие плечи. Темные волосы, густая борода. Чирич говорил, что у него шрам на левой щеке. От ножа, кажется.

— Опасен?

Елена кивнула.

— Очень. Чирич предупреждал, Милутинович в пьяном виде агрессивный. Всегда таскает с собой нож. Любит драки. Будь осторожен, Саша.

— Буду.

Она посмотрела на меня внимательно, изучающе.

— Ты действительно просто хочешь поговорить с ним?

Я встретил ее взгляд, не моргнув.

— Да. Просто поговорить.

Она смотрела еще несколько секунд, потом кивнула.

— Хорошо.

Дождь немного стих, превратился в мелкую морось. За окном окончательно стемнело, наступала ночь.

Елена встала с моих колен, подошла к окну, посмотрела на улицу.

— Останься, — сказала она, не оборачиваясь. — До утра. Не хочу быть одна сегодня.

Я встал со стула, подошел к ней сзади, обнял за талию.

— Останусь.

Она повернулась в моих объятиях, посмотрела мне в глаза. В полутьме ее лицо казалось бледным, почти прозрачным.

— Я люблю тебя, — сказала она тихо. — Знаю, что рано. Знаю, что глупо. Но это правда.

Я должен был ответить. Сказать что-то. Но слова застряли в горле.

Вместо ответа я поцеловал ее. Долго, медленно. Она ответила, обняла меня за шею, прижалась ко мне.

Мы стояли так, целуясь, пока за окном совсем не стемнело. Потом она взяла меня за руку, повела к кровати.

Погасила лампу.

В темноте слышался только шум дождя и наше дыхание.

Позже, когда она уснула на моей груди, дыша ровно и глубоко, я лежал с открытыми глазами, глядя в потолок.

Елена пошевелилась во сне, что-то пробормотала. Я погладил ее по волосам, и она успокоилась.

Дождь за окном прекратился. Только редкие капли падали с крыш, звеня о булыжники мостовой.

Город засыпал. Мирный. Спокойный.

Не знающий, что завтра в нем начнется охота.