Меткий стрелок. Том III

Глава 9

Последние лучи июньского дня едва пробивались сквозь толстые стекла мэрии, отбрасывая длинные, искаженные тени на грубо отесанные стены. Воздух, тяжелый от запаха сосновой смолы и застарелого табака, давил на нас, отражая тяжесть новостей. Я сидел за длинным столом, сооружением из местной ели, и оглядывал лица представителей городского совета. Это была фактически администрация города, разношерстная группа мужчин, которых я, по стечению обстоятельств, собрал, чтобы они помогали мне управлять Доусоном.

Кузьма, с его внушительной бородой и плечами, широкими, как у быка, занимал место ближе всего ко мне, его взгляд был прикован к карте, лежащей по центру стола. Староста староверов Иван Лукич, чье лицо было испещрено морщинами, словно старая рассохшаяся Библия, которую он держал в руках, сидел рядом с Кузьмой. Его узловатые, мозолистые руки покоились на столешнице, дополняя образ прожившего в постоянном труде человека. Олаф, самый высокий из нас, откинулся на спинку стула, пережевывая табак. Рядом он поставил медную плевательную, куда периодически отправлял изо рта длинную коричневую струю. Норвежец представлял в городском совете профсоюз старателей — ему, как старожилу, доверяли все окрестные золотодобытчики. Ну и засылали ко мне с разными своими просьбами. Большая часть которых была в стиле — еще больше борделей и салунов.

Сержант Фицджеральд, безупречно одетый, сохранял свою обычную невозмутимую осанку, его взгляд был острым, все подмечающим. Он о чем-то переодически перешептывался с доктором Стерлингом. А тот периодически протирал очки платком — его движения были точными и почти отстраненными. Типа я тут случайно, решения принимать не мне. И, наконец, отец Леонтий, его длинная седая борода почти касалась стола, а глаза, обычно полные кротости, теперь выражали глубокую печаль. Похоже, он заранее чувствовал, что ничем хорошим наш совет не закончится.

Я откашлялся, привлекая их внимание, хотя и без того все взгляды были прикованы ко мне.

— Джентльмены, — начал я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно и уверенно, несмотря на внутреннее беспокойство, — вы все знаете, почему мы здесь. Ситуация с индейцами танана, становится не просто неприятной, а угрожающей. Убийства на ручье, нападения на одиночных старателей, исчезновения грузов — все это не случайность. Это война. Партизанская война, если хотите.

Я вытащил из кармана мятый лист телеграммы, разгладил его на столе. Бумага была тонкой, почти прозрачной, но слова, напечатанные на ней, были тяжелы, как свинцовые пули.

— Сегодня утром я получил ответ от юконского комиссара. Он краток и не оставляет места для иллюзий. — я сделал паузу, обводя взглядом каждого из присутствующих. — «Войск прислать не можем, справляйтесь сами».

По комнате прокатился глухой ропот. Кузьма сжал кулаки, Иван-староста покачал головой. Олаф харкнул табак так сильно, что плевательница чуть не перевернулась. Сержант Фицджеральд лишь слегка прищурился, но его губы сжались в тонкую линию.

— Значит, мы одни, — произнес я, кладя телеграмму обратно на стол. — Я конечно, мог бы надавить на комиссара. Есть способы. Но даже если власти пришлют войска — это случится только под осень. Пока их соберут, переправят… А нам тут жить весь июль и август. И нужно решить, что делать прямо сейчас. Какие будут предложения?

Первым заговорил Кузьма, его голос был глубок и полон решимости.

— Что делать? Собирать мужиков! Всех, кто ружье держать умеет! Дать им по зубам, чтоб знали, кто здесь хозяин!

Иван-староста поднял руку, его взгляд был спокойным, но твердым.

— Негоже это, Кузьма. Кровь проливать — грех. Да и не по-христиански. Может, договориться? Поговорить с ними?

— Говорить с ними бесполезно, Иван, — вмешался Олаф, его голос был грубым, но в нем чувствовалась усталость. — Они понимают только силу. Я видел этих танана. Дикие, как волки. И за озеро очень злые.

Все посмотрели на меня, я пожал плечами:

— Они напали первыми, мне даже не удалось с ними вступить в переговоры. Мы были в своем праве, защищались.

— Обязательно было второй раз туда лезть? — вздохнул Леонтий

— Про золото в озере уже было известно. Не мы, так другие бы спустили его.

Сержант Фицджеральд, до этого молчавший, наконец заговорил, его голос был ровным и лишенным эмоций, как всегда.

— Собрать ополчение, мистер Уайт, мы, конечно, можем. В Доусоне сейчас достаточно крепких мужчин, готовых за умеренную плату взять в руки оружие. Но толку от этого будет немного. Танана перешли к партизанской войне. Они не будут выходить на открытый бой. Они будут нападать из засад, убивать одиночек. А потом растворяться в лесу, в горах. Мы не знаем их троп, их стоянок. Мы не сможем их поймать. Это будет бесконечная, изматывающая война, которая истощит нас, а им не причинит особого вреда.

Он сделал паузу, обводя взглядом присутствующих.

— Единственный способ, который я вижу — тут Айван прав — это как-то с ними договариваться. Может быть, подкупить вождя и старейшин. Предложить им что-то. Землю, товары, золото.

Слова сержанта повисли в воздухе, все задумались. Подкупить. Договориться. Мои мысли, до этого сосредоточенные на практических аспектах проблемы, вдруг свернули в сторону.

Почему американцы и канадцы понимают только «деньги» и «сделки»? Да потому что те же Штаты состоят из приобретенных территорий. Часто США не завоёвывали, а покупали свои будущие земли. Это было в их крови, в их генетическом коде, если можно так выразиться. Наполеон, продал в 1803 году французскую колонию — Луизиану — Томасу Джефферсону, отдав тем самым почти четверть территории современных Соединенных Штатов за пятнадцать миллионов долларов.

Пятнадцать миллионов за земли, которые простирались от Мексиканского залива до Канады, от Миссисипи до Скалистых гор. Затем, в 1819 году, Соединенные Штаты приобретают у Испании Флориду за пять с половиной миллионов долларов — еще один кусок земли, купленный, а не завоеванный. В 1846 году американцы обменяли у англичан Орегон за право на их судоходство по рекам и каналам — не битва, не осада, а торговая сделка, где право на воду оказалось ценнее земли.

За период с 1835 по 1848 годы Соединенные Штаты получили еще примерно четверть своей нынешней территории за компенсацию Мексике в пятнадцать миллионов долларов — земли, за которые, возможно, стоило бы сражаться, но которые были получены за деньги. И, наконец, в 1867 году территория Соединенных Штатов снова расширилась благодаря продаже Российской империей Аляски за семь целых две десятых миллиона долларов. Семь миллионов за этот огромный, ледяной край, который теперь, как оказалось, был полон золота. Мои геологи, покатавшись по окрестным рекам и ручьям, вчерне прикинули возможную максимальную добычу желтого металла. В ближайшие пять-семь лет тут можно будет намыть и накопать миллионов семьдесят. Т. е. в десять раз больше, чем Штаты заплатили России. Супервыгодная сделка. А ведь на Аляске найдут еще и нефть! Я уже поручил геологам начать искать ее, заказал бур для добычи кернов. Жижа тут точно есть, но где именно, я разумеется, точно не помнил.

Последней крупной территориальной сделкой, которая завершит эту череду покупок, станет договор, заключенный между Соединенными Штатами и Данией в 1917 году, когда последняя продала Штатам Виргинские острова за двадцать пять миллионов долларов. Так что «осел, груженный золотом» — это был естественный способ ведения дел американцами, их философией, их пониманием мира. И, возможно, именно поэтому представитель власти — Фитцжеральд — так легко предлагал подкупить индейцев, приобрести за деньги их лояльность. Ведь для них это было понятным продолжением их собственной истории, их собственного пути к величию.

Я вернулся к реальности, к лицам, которые смотрели на меня, ожидая моего решения. Слова сержанта, хоть и циничные, были наполнены прагматизмом, который я ценил.

— Подкупить, — повторил я вслух, пробуя это слово на вкус. — Значит, придется торговаться.

Мой взгляд остановился на Кузьме, потом на Иване-старосте.

— А что вы думаете об этом, отцы? Позволит ли ваша вера такую сделку?

Кузьма нахмурился, но Иван-староста, после короткого раздумья, медленно кивнул.

— Если это спасет жизни, Итон, — произнес он, его голос был тих, но тверд, — и если это принесет мир… Ведь сказано в Писании: «Милости хочу, а не жертвы».

Слова старого старовера, его мудрость, всегда находили отклик в моей душе. Но было у меня сильное сомнение, что индейцы захотят договориться. Они хотят мести. А это чувство не знает рациональности.

— Хорошо, — сказал я, поднимаясь. — Значит, попробуем торговаться. Но сначала… нам нужно понять, с кем мы имеем дело. И сколько это будет стоить.

Я посмотрел на сержанта Фицджеральда.

— Сержант, мне нужны любые сведения. О племени танана. Их численность, их вожди, их обычаи. Их слабости. И их сильные стороны. Запросите Оттаву, наверняка в архивов министерства по делам индейцев что-то есть.

Фицджеральд кивнул, его лицо оставалось бесстрастным.

— Будет сделано, мистер Уайт.

— Доктор Стерлинг, — обратился я к врачу, — вы, как человек науки, возможно, сможете помочь нам понять их психологию. Их мотивы.

Доктор поправил очки.

— Я постараюсь, мистер Уайт. У меня есть несколько этнографических книг, изучу вопрос

— Ну вам, отец Леонтий, — мой взгляд остановился на священнике, — Остается только молиться за нас.

— Значит, так, джентльмены, — подытожил я. — Мы не будем проливать кровь, пока есть другой путь. Мы будем торговаться. Но если переговоры провалятся… — я обвел взглядом всех присутствующих, — … тогда мы будем готовы к любому развитию событий. И к войне.

На лицах моих советников отразилась решимость. Что же… город меня поддерживает, осталось найти способ решить все миром.

Увы, обстрелы, налеты продолжались. Погибло еще с дюжину человек. У меня состоялся неприятный разговор с Марго, которой я запретил ездить с доктором на прииски, проверять старателей на инфекционные заболевания. Риск был слишком высок.

Видит бог, я пытался договориться. Сходил в стойбище к Снежинке, поговорил насчет посредничества. Пара вождей тагишей, простимулированные мешком с золотым песком, отправились в земли танана с посреднической миссией. И пропали. Ни слуху, ни духу. А убийства продолжались и атмосфера в городе накалялась. Старатели были готовы взяться за оружие и убивать любых индейцев без разбору. А самосуд и волнения мне были даже рядом не нужны — из Оттавы за Доусоном внимательно наблюдали. И ждали, чем все кончится. Как говорится, падающего толкни — мигом объявят военное положение, пришлют своих администраторов в город. Нечто подобное я уже проходил в Джексон Хоуле.

— Итон, мы нашли стоянку танана — в один из дней меня рано утром разбудил усталый, грязный Сокол.

— Сколько времени?, — я посмотрел на часы в кабинете, где уснул на диване. — Шесть?

— Да

— Ты уверен?

— Видел своими глазами, Итон. Около ста семей. Женщины, дети и старики.

Я встал, подошел к карте. Попросил Сокола показать, где все было. Карту парень читать не умел, но объяснил на словах, как шел вверх по Клондайку, по левому берегу седьмой ручей… Я быстро нашел стойбище. На холмах, не далеко от ручья.

Женщины и дети танана… Это был единственный способ прекратить эту партизанскую войну, не допустить новых смертей. Да, это было жестоко. Но… необходимо.

— Зови срочно сержанта Фицджеральда! Картера и Кузьму — я начал повязывать галстук. — Немедленно всех ко мне! И Артура тоже!

Нападение на стойбище прошло по плану, словно отточенный механизм. Мы на лодках поднялись по Клондайку, вошли в ручей. Под утро, когда первые серые проблески рассвета лишь намечались на горизонте, окружили лагерь. Спали индейцы крепко, чумов было много, дым из них лениво тянулся к небу. Охраны не было. Мы подползли вплотную, затаились, ожидая моего сигнала.

Первые лучи солнца коснулись верхушек сосен. Я поднял руку, потом резко опустил.

— Вперед!

Мы бросились в лагерь. Внезапность была полной. Констебли, старатели — все действовали быстро, профессионально. Индейцы, проснувшиеся от шума, от криков, от тяжелых шагов, не успели оказать сопротивления. Старики, женщины, дети — почти всех согнали в центр лагеря. За исключением одного чума на отшибе. Его я приказал обойти. И как только поднялся шум, откуда сразу сбежало несколько подростков с пожилой тананой. Собственно, так и задумывалось. Теперь, они должны сообщить своим воинам о случившимся. И те придут сюда. В этом я не сомневался.

К приходу воинов танана надо было подготовится.

— Кузьма, — сказал я. — Делаем четыре землянки. Быстро. С крышками из ивы, с маскировкой из травы. Вот здесь, здесь, здесь и здесь. — Я показал места по периметру стойбища. — И тренируемся. Быстро выскакивать по свистку.

Старатели, понимая всю серьезность ситуации, работали споро. Копали, рубили, плели. Сержант Фицджеральд, Картер, Олаф, Артур — все были задействованы, никто не сачковал. Только банноки забрались на деревья — следили за окрестностью в бинокли.

— Теперь охрана, — сказал я Картеру. — Только несколько человек. Разжигаем костры, показываем беспечность. Пусть думают, что мы расслабились.

Мы тренировались весь день. Свисток, быстрый рывок из землянок, дружный залп, второй. Скорострельность наше все. Я сам несколько раз проверял маскировку. Ничего не видно, все идеально.

Вечером, когда стемнело, и вокруг стойбища зажглись костры, я стоял возле одного из них, смотря на связанных танана. Женщины плакали, дети жались к ним. Это было печальное зрелище.

— Итон, — подошел Кузьма, его лицо было мрачным. — Это… не по-христиански. Детей брать в заложники…

— А убивать старателей, глаза им выкалывать? — жестко спросил я. — Это по-христиански? Они начали войну, Кузьма. А я ее закончу.

Он промолчал, отвел взгляд.

Первый день прошел в напряженном ожидании. Никого. Индейские воины не появлялись. Напряжение росло, старатели, констебли— все нервничали. Проверяли оружие, перешептывались. Я видел, как в их глазах отражается усталость и страх. Страх неизвестности.

— Не придут, — сказал один из старателей, вытирая пот со лба. — Боятся.

— Придут, — ответил я. — За своими семьями они явятся как миленькие. Вопрос лишь в том, когда. И откуда.

Я чувствовал это. Это было лишь затишье перед бурей.

— Черт бы их побрал, — пробормотал я, глядя на темный лес. — Почему я не взял с кораблей пулеметы? Хоть пару «Максимов»! Все было бы намного проще. Поставил их бы с севера и юга, пара-тройка очередей и можно зачищать лес…

Наступила вторая ночь. Она была темной, безлунной. Звезды едва пробивались сквозь низкие облака. Поднялся ветер, холод проникал до костей. Костры горели ярко, отбрасывая причудливые тени. Караульные, изображая беспечность, сидели у огня, лениво переговариваясь. А остальные, в землянках, ждали. С оружием наизготовку.

Я сидел в одной из землянок, вжимаясь в холодную землю. Рядом — Фицджеральд, Картер, Артур. Все напряжены до предела. Время тянулось мучительно медленно. Каждая тень казалась движением, каждый шорох — шагами.

Вдруг… Я услышал это. Крик совы. Это Сокол подавал сигнал — банноки кого-то заметили.

— Идут, — прошептал Артур.

Снова тишина. Напряженная, звенящая. Еще один крик. Пора.

Я поднял свисток. Губы мои пересохли. Сердце колотилось, как загнанный зверь. Резкий, пронзительный свист разорвал ночную тишину.

Из-за земли, словно призраки, выскочили наши люди. И тут же уткнулись в спины индейцев — те уже прошли мимо землянок.

— Огонь! — крикнул я, но это не требовалось. Десятки стволов дружно жахнули в спины. Индейцев было человек пятьдесят, первым же залпом мы их уполовинили. Мой Кольт и Ле Ма не прекращали стрелять ни на секунду. Бам, бам… еще один упал, следующий.

Танана, застигнутые врасплох, не успели отреагировать. Они бросились врассыпную, пытаясь скрыться в лесу. Но наши люди стреляли в упор, в спины. Пули рвали плоть, валили тела. Крики боли, предсмертные хрипы.

Бойня. Это была бойня. Не бой, а хладнокровное, беспощадное уничтожение. Индейцы были в ловушке, под перекрестным огнем.

Спустя несколько минут все было кончено. Тишина. Только стоны раненых, да тяжелое дыхание наших людей.

— Не теряем внимание! — крикнул я — Контроль!

Раненых мы в плен не брали — добивали. То тут, то там слышались выстрелы. Наконец, все законилось.

Я подошел к костру. Мои охранники, что сидели у огня, выглядели бледными. Трое из них лежали на земле, корчась от боли.

— Ранены, Итон! — сказал один. — Зацепило. В ногу.

Я склонился над ними. Рука, нога, простреленный бок… Ничего серьезного.

— Сейчас вас перевяжем.

Появился мрачный Кузьма:

— Сорок два человека. Горный Ветер тоже убит — опознали по ожерелью из волчьих зубов. Ему пуля в лицо попала.

Я почувствовал холод в груди. Это была моя победа. Но цена ее была высока.

— Что будем делать с телами? — спросил Фицджеральд, его голос был сухим, деловым.

— Завтра утром, — ответил я, — похороним. В братской могиле.

Я посмотрел на восток. Там, за холмами, уже начинал брезжить рассвет. Наступал новый день. В котором мы, победившие, должны были решить, что делать с женщинами и детьми танана.