Меткий стрелок. Том III

Глава 16

Я стоял у широкого окна гостиничного номера, что выходил на заснеженный Центральный парк. За ветвями деревьев, еще не сбросившими остатки утреннего инея, виднелись крыши домов, укутанные белым покрывалом, а вдали, за плотной завесой моросящего тумана, маячили неясные очертания высоток Нижнего Манхэттена. Из-за плотной облачности солнце едва пробивалось сквозь завесу, окрашивая небо в бледные, акварельные тона. Сегодняшнее утро было словно разлито по всему городу, и «Большое Яблоко», с его постоянной суетой и нескончаемым движением, казался на удивление застывшим, погруженным в сонное оцепенение.

Завтрак, сервированный Джозайей, был привычно обильным. Омлет, каша, хрустящие булочки и горячий кофе с молоком — на тонком фарфоре — все это было частью нового мира, в который я с головой окунулся.

— Карета уже подана, мистер Уайт — произнес Картер, заходя в номер — Сегодня с вами работает вторая смена охраны.

— Напомни, где состоится встреча?

— В яхт-клубе «Атлантик».

Я доел завтрак, поднялся, поправил галстук. Посмотрелся в зеркало. Костюм сидел безупречно. Я привык к этой новой одежде, она сидела на мне, как вторая кожа, облегая плечи, подчеркивая фигуру. Конечно, она не могла сравниться с моей любимой паркой, в которой я чувствовал себя по-нанастоящему свободно в Доусоне, но для Нью-Йорка, для этого нового мира, она была идеальна. Она была символом моего нового статуса, моего нового положения в обществе.

Наш кортеж из двух карет медленно двигался по узким, заснеженным улицам Манхэттена. Мостовые были покрыты толстым слоем слякоти, экипажи, запряженные тяжёлыми лошадьми, скользили, а их колеса оставляли на снегу глубокие борозды. Воздух был пропитан запахом угольного дыма, смешанным с ароматом свежего кофе.

Мы пересекли Бруклинский мост, возвышающийся над Ист-Ривер, словно гигантское кружево из стали и камня, и направились к побережью Лонг-Айленда. Постепенно городская суета сменилась более спокойными, уединенными пейзажами. Дорога вела нас через пригороды, утопающие в снегу, мимо загородных вилл, скрытых за высокими каменными заборами, и наконец, привела к яхт-клубу.

«Атлантик» встретил нас суровой, но величественной красотой. Здание, выстроенное из темного камня и красного кирпича, с высокими окнами и остроконечной крышей, напоминало старинный замок. Оно возвышалось над скалистым берегом, словно непокорный страж, взирая на бушующий океан. Волны, огромные, пенящиеся, с грохотом разбивались о прибрежные камни, выбрасывая на берег белые клочья пены. Ветер выл, рвал и метал, пронизывая до костей, но внутри клуба, казалось, царили тепло и покой — на восточное побережье пришел шторм.

Яхты, пришвартованные в искусственных затонах, стояли на зимнем приколе, их мачты, лишенные парусов, торчали в небо, как голые деревья. Вода в затонах, защищенная от волн, была относительно спокойной, лишь изредка подрагивала, отражая серые небеса.

Клуб был явно построен для круглогодичного использования. Его широкое, крытое крыльцо, отделанное темным деревом, вело в просторный вестибюль, где горел огромный камин, отбрасывая на полированные мраморные полы теплые, золотистые отблески. Здесь все было продумано до мелочей, каждый предмет интерьера, каждая деталь говорила о богатстве, вкусе и стремлении к совершенству.

В каминном зале уже находились члены клуба. Все со свитой — личные секретари, слуги… На их лицах не было спешки, в их движениях — суеты. Они были воплощением власти, денег, и того мира, к которому я теперь принадлежал.

Я кивнул Картеру, и мы прошли через вестибюль, направляясь к залу, где должна была состояться встреча. На меня бросали любопытные взгляды. Новости о моих миллионах, приключениях на Клондайке — все это уже давно достигло Нью-Йорка, и я был для них экзотическим гостем, своего рода диковинкой, которую пригласили в закрытый клуб.

Первым, кого я узнал по фотографиям в газетах был Джон Морган. Он стоял у камина, окруженный несколькими людьми, его массивная фигура, широкоплечая и властная, излучала спокойную, но непреклонную силу. Морган был обладателем лица с большим, красным носом, в его глазах читались ум, воля и привычка принимать решения, которые меняли судьбы стран. Он был одет в строгий, безупречный костюм, единственное украшение на нем была золотая цепочка от часов.

— Мистер Уайт, — произнес Морган, протягивая мне руку. Его голос был низким, глубоким, с едва уловимым рычанием. — Рад наконец-то познакомиться. Наслышан о ваших… невероятных успехах на Севере.

Рукопожатие было сильным, но не доминантным. Он сжимал мою руку ровно столько, сколько требовалось.

— Мистер Морган, — ответил я, стараясь выглядеть невозмутимым. — Рад нашему знакомству…

Мы перекинулись парой фраз, и Морган представил мне своих спутников. Молодой человек, с такими же цепкими, умными глазами, оказался тоже Джоном — это был сын банкира, Морган-младший, Рядом с ними стоял пожилой мужчина с седой бородой и явно семитской внешности. Характерный нос, смуглая кожа… Это был еще один банкир — Маркус Голдман.

— Мистер Уайт, — произнес Голдман, его голос был тихим, но уверенным. — Ваша деятельность на Клондайке… это что-то феноменальное. Позвольте узнать, сколько вам лет?

— Двадцать три, скоро исполнится двадцать четыре

Морганы удивленно переглянулись.

— Меня старит прическа — улыбнулся я

— Стать миллионером в двадцать три… Это — Голдман замешкался — У меня нет слов! Я свой первый миллион заработал только в шестьдесят лет.

— Да ты двадцать лет в Филадельфии торговал одеждой — засмеялся Морган — Надо было сразу ехать в Нью-Йорк

Через несколько минут к нам подошел мужчина, чьи черты лица тоже не оставляли сомнений в его происхождении. Это был Альберт Ротшильд, представитель венской ветви семейства. Он был высок, элегантен, с тщательно ухоженной бородой и живыми, проницательными глазами, в которых мелькал едва уловимый блеск иронии. Его костюм, хоть и строгий, был сшит из тончайшей шерсти, а на мизинце блестел массивный перстень с семейным гербом.

— Мистер Уайт, — произнес Ротшильд, его голос был с легким акцентом. — Ваш Клондайк… это уже легенда. Мы, в Европе, следим за вашими успехами с большим интересом.

Я обменялся с ним любезностями, понимая, что его слова были не просто комплиментом, а признанием моего вхождения в их круг. Затем последовала встреча с Корнелиусом Вандербильтом вторым, внуком основателя железнодорожной империи Вандербильта Первого. Он был более грузным, чем его знаменитый дед, с красным лицом и тяжелым, оценивающим взглядом. Его манеры были менее изысканными, чем у Ротшильда или Моргана. Проще говоря, он был грубияном.

— Ну что, Шериф Юкона, — пробасил Вандербильт, когда нас представили — Думаешь, намыл золота на Юконе и схватил бога за бороду?

— А вы на чем разбогатели? На железных дорогах? — пожал плечами я — Трансконтинентальные линии ведь вам принадлежат? Так я из Портленда пять дней ехал! С заносами на путях вы не боретесь и моя юконская подготовка пришлась впору. Поработал лопатой на вашей насыпи… Деньги за билеты возвращать планируете?

Я взял верный тон с Корнелиусом. Он сразу сдал назад, начал оправдываться. Дескать, есть даже специальный поезд, который должен бороться со снежными заносами, но теперь он понимает, что одного состава мало, нужен второй. Бывают такие люди, которые любят сразу сесть на шею. Если их сразу скинуть, да еще дать пинка — моментально начинают нормально разговаривать. Так вот Вандербильт был из таких…

Внезапно в зале послышался шум, и в вестибюль, окруженный свитой, вошел Даниэль Гуггенхайм. Его лицо, обычно невозмутимое, сейчас было мрачным, а глаза метали молнии. Он не успел даже снять пальто, как сразу же, вразвалку направился ко мне, не обращая внимания на присутствующих.

— Я требую объяснений! — Даниэль повысил голос, уставил на меня палец — Вы обещали мне полную поддержку в проекте на Юконе! А ваши фирмы-пустышки… они обвалили рынок! Меня обложили со всех сторон! Вся мои инвестиции в прииски под угрозой. Имейте в виду, я подам в суд и взыщу все до цента!

Я почувствовал, как напряжение в зале нарастает. Он же должен быть на Юконе! Что же отвечать? Только набрал воздух в легкие, как вперед вышел Морган:

— Мистер Гуггенхайм, — произнес банкир ровным, холодным голосом. — Не вижу причин для столь… эмоциональных высказваний. Каждый сам отвечает за свои инвестиции. У вас была возможность оценить перспективы Клондайка. И вы лучше других знаете, что рынок не прощает ошибок. Слабым тут не место.

«Тут» это было в буквальном смысле — Морган окинул взглядом каминный зал, всех присутствующих. И многие ему кивали! Акулы капитализма…

Лицо Гуггенхайма побледнело. Он посмотрел на меня с ненавистью, но его взгляд быстро погас, поняв, что попал в ловушку. Начни рассказывать о своих неудачах — эти акулы тебя и потопят. Завтра же все начнут продавать акции компаний, распространять слухи, банки порежут лимиты и потребуют вернуть кредиты… Даниэль на наших глазах уходил на дно.

Вокруг послышался сдержанный смех. Никто не сочувствовал Гуггенхайму. Все видели в нем лишь очередную жертву беспощадной биржевой игры. Сам виноват, что не проверил инвестиции, не угадал момент. Он был слишком жаден. И это была расплата.

В этот момент в зал вошел высокий, представительный мужчина с ястребиным лицом. Это был самый богатый человек Штатов — Джон Рокфеллер. Его лицо, худощавое и аскетичное, излучало спокойную уверенность, а глаза, казалось, видели все насквозь. В каждом его движении чувствовалась огромная, невидимая сила. У Джона буквально была видна аура денег.

Рядом с Рокфеллером шел невысокий, но крепкий мужчина с короткой, аккуратно подстриженной бородой и проницательными глазами. Я сразу узнал его. Это был Лайман Джадсон Гейдж, Секретарь Казначейства Соединенных Штатов. Его фотография регулярно украшала собой ежедневные газеты. Ведь он был министром финансов. Просто должность почему-то называлась «секретарь». Французское наименование главы ведомства в Штатах не прижилось.

Итак, В яхт-клубе собрались все главные тузы. Люди, которые решали, кто станет следующим президентом страны, какие каналы где будут прорыты, да и мировую политику они тоже определяли если не целиком, то частично.

— Мистер Морган, джентльмены, — произнес Рокфеллер, его голос был тихим, но чистым. — Рад вас всех видеть. Я привез с собой нашего дорогого Секретаря Казначейства, мистера Гейджа.

Все дружно начали приветствовать Секретаря, и он, покивав, подошел к нам. Я представился, и Гейдж внимательно посмотрел на меня, его брови слегка приподнялись.

— Мистер Уайт, — произнес он, его голос был мягким, но твердым. — Много наслышан о ваших… удивительных достижениях. Вы, кажется, слишком молоды для такой карьеры.

Я улыбнулся.

— Вы не первый, кто делает мне подобный комплимент. Возраст не всегда определяет опыт, мистер Гейдж, — ответил я. — Иногда достаточно быть… в нужном месте в нужное время.

Секретарь Казначейства покивал, в глазах мелькнула искорка понимания. Он явно был человеком, который привык видеть сквозь фасады.

Все собрались в небольшом банкетном зале, который был расположен в самом сердце яхт-клуба. Стены его были отделаны темными деревянными панелями, а на них висели огромные, детализированные карты. Две из них, самые большие, сразу привлекли мое внимание. Одна изображала Никарагуанский маршрут — длинный, извилистый, проходящий через озера и реки. Вторая, более короткая и прямая, показывала Панамский перешеек. Рядом с картами стояли мольберты с чертежами и схемами.

Мы расселись за длинным, массивным столом, который был накрыт белой скатертью и уставлен стаканами с водой. Свет, льющийся из высоких окон, был бледным, но достаточным, чтобы рассмотреть все детали на картах.

Первыми выступили инженеры. Это были французские специалисты, и они говорили на хорошем английском, но с едва уловимым акцентом, который выдавал их происхождение. Доклад был посвящен состоянию французского участка Панамского канала.

— Господа, — начал один из них, худощавый мужчина с седой бородкой, — мы провели тщательное обследование. Треть земляных работ уже выполнена.

На нас посыпались цифры. Миллионы кубометров и миллионы франков.

Второй инженер показал все на схемах, объяснил, какие работы еще предстоит выполнить. Нам раздали бумаги, в них было много про технические аспектах строительства — сметы шлюзов, необходимое оборудование.

После французов слово взял Секретарь Казначейства Лайман Дж. Гейдж. Он встал, откашлялся, его голос был спокоен и авторитетен.

— Джентльмены, — произнес он, — правительство Соединенных Штатов крайне заинтересовано в этом проекте. Мы понимаем его стратегическую важность. Наш флот должен иметь возможность быстро перемещаться между океанами.

Он разложил перед собой бумаги, сверился с ними.

— Мы провели собственные расчеты. Смета… весьма внушительна. Но правительство готово софинансировать проект. Мы предлагаем увеличить бюджет до пятидесяти миллионов долларов, при условии, что частные инвесторы возьмут на себя большую часть расходов. Это наш вклад в будущее американского могущества.

После его слов в зале поднялся ропот. Обсуждение было бурным. Люди перешептывались, переглядывались. Сметы, риски, сроки… Все это было важно, но каждый понимал, что речь идет не просто о деньгах. Речь шла о контроле над мировыми торговыми путями, о влиянии, о власти.

Морган, Вандербильт, Ротшильд — все они задавали вопросы, вникали в детали, спорили. Голдман даже достал собственные счеты из портфеля, кидал костяшки туда-сюда, проверяя выкладки. Лишь Рокфеллер молчал, лишь изредка кивая, его лицо оставалось непроницаемым. Гуггенхайм, сломленный недавней неудачей, сидел в углу, погруженный в свои мысли.

Я слушал, и в моей голове складывалась общая картина. Проект был масштабным, рискованным, но с большим потенциалом. А главное, правительство было готово вложить в него деньги. Это было гарантией того, что проект будет доведен до конца. Пусть и с огромными потерями, но доведен.

Наконец, Морган поднялся.

— Джентльмены, — произнес он. — Уже ясно, что мы нас ждет самый масштабный проект в истории после строительства Суэцкого канала. Понятны споры, сомнения. Предлагаю сделать перерыв на обед. Продолжим обсуждение после.

Мы встали. Разговоры продолжались, люди разбивались на группы, обсуждали услышанное. Морган подошел ко мне, положил руку на плечо.

— Мистер Уайт, — сказал он. — Прошу вас, присоединяйтесь к моему столу.

Мы прошли в столовую. Это был огромный, залитый светом зал, с высокими окнами, из которых открывался вид на бушующий океан. Круглые столы были накрыты белоснежными скатертями, на них стояли хрустальные бокалы, серебряные приборы. Слуги сновали туда-сюда, разнося блюда.

Я сел за стол Моргана. По левую руку, занял место Маркус Голдман. Напротив них, сидели Морган-младший и Лайман Гейдж. Это был стол власти, стол денег, стол, за которым вершились судьбы.

Подали омаров, жареного лосося, и я почувствовал, как желудок заурчал Слава Богу тихо.

— Мистер Уайт, — произнес Морган, откладывая приборы, его голос был негромким, но требовательным. — Мы внимательно следили за вашими успехами. И, должен сказать, вы произвели на нас впечатление. Теперь нельзя опускать взятую планку — надо двигаться дальше.

Я молчал, ожидая продолжения понимая, что это не просто комплименты. Это была прелюдия.

— Проект Панамского канала… — продолжил Морган, его взгляд был прямым и пронзительным. — Это огромная возможность. Мы рассчитываем на участие всех крупнейших игроков.

Маркус Голдман кивнул, его глаза были прикованы ко мне.

— Ваша доля, мистер Уайт, — произнес он, голос был тихим, — будет, по нашим расчетам, пятнадцать миллионов долларов.

Я почувствовал, как что-то внутри меня сжалось. Пятнадцать миллионов. Это было много. Очень много. Я понимал, что они хотят «раздеть» меня, заставить вложить максимальную сумму, выжать все, что можно. Окупаемость такого проекта — десятилетия. Даже если все пойдет удачно — в чем были серьезные сомнения — то своих денег я не увижу долго.

Но я не мог отказаться,дать слабину, показать, что напуган или сомневаюсь.

— Это серьезная сумма, джентльмены, — произнес я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно и уверенно. — Мне нужно время, чтобы все обдумать.

Морган слегка усмехнулся.

— Время — деньги, мистер Уайт, — произнес он. — Особенно в нашем деле.

— Понимаю, — ответил я. — Но я должен принять решения взвешенно. Особенно, когда речь идет о таких крупных инвестициях. И я не привык к тому, чтобы меня загоняли в угол.

На лице Моргана мелькнуло что-то похожее на уважение. Он понял, что я не простой старатель, которого можно было взять на испуг.

— Что ж, — произнес он, — мы готовы предоставить вам время. До конца сегодняшнего дня. Но не более.

Тактика «тянуть резину» не очень то работала. Мне нужен был больший срок, чтобы подумать и найти выход.

После обеда мы вернулись в банкетный зал. Обсуждение продолжилось, но теперь оно было более детальным, более конкретным. Выступали эксперты по водному транспорту. Они представляли подробные доклады о будущем грузопотоке, о том, сколько кораблей будет проходить через канал, о потенциальном увеличении грузооборота, о возможности расширения канала, строительства второй очереди. Цифры были впечатляющими. Миллионы тонн грузов, тысячи судов, огромные прибыли. Все это было представлено в сухих, но убедительных цифрах, в графиках, диаграммах. Они расписывали грандиозные перспективы, рисовали картины будущего, в котором канал станет главной артерией мировой торговли.

Секретарь Казначейства подтвердил готовность правительства поддерживать проект, озвучив государственные расходы на канал. И они были… ничтожны! Около миллиона долларов, да и то, большей частью долговыми бумагами, векселями.

Я слушал, и в моей голове складывалась общая картина — мне тут делать нечего. Паровозом в этом разномастном составе я идти не хочу.

Вечером состоялся фуршет. Зал был наполнен людьми, шумом, смехом. В воздухе витал запах дорогих сигар и алкоголя, играл струнный квартет. Моцарт, Дебюсси…. Официанты сновали туда-сюда, разнося шампанское, виски, коньяк. Люди разбивались на группы, обсуждали прошедшую встречу, обсуждали сделки.

Давление на меня продолжалось. То один, то другой магнат подходил ко мне, предлагая совместные проекты помимо канала. Железные дороги, нефтяные месторождения, сталелитейные заводы — каждый хотел урвать свой кусок и затянуть меня в свои сети.

— Мистер Уайт, — произнес Вандербильт, его лицо раскраснелось от выпитого. — У меня есть прекрасный проект. Железная дорога через Скалистые горы. Потянем вместе? Вам же близок Запад?

Ротшильд предлагал инвестировать в золотодобычу в Южной Африке. Морган-младший — в новые промышленные предприятия на Северо-Востоке. Гуггенхайм, оправившись от шока, тоже подошел, его взгляд был примирительным.

— Мистер Уайт, — произнес он, его голос был тихим. — Я готов забыть все, что было между нами. У меня есть идеи по развитию металлургической промышленности. Давайте работать вместе.

Я понимал, что от меня не отстанут. Они не отпустят меня, пока я не сделаю свой ход. Мне нужно было что-то, что могло бы отвлечь их внимание и переключить их жадность на что-то другое и было бы еще более выгодно, чем все эти проекты.

Я посмотрел на Секретаря Казначейства, который стоял у окна, беседуя с Рокфеллером. В моей голове мелькнула мысль. Безумная, дерзкая…

Я дождался, пока все ключевые игроки соберутся в курительной комнате, постучал взятым у официанта ножом по своему бокалу, привлекая внимание.

— Господа, — произнес я, мой голос прозвучал спокойно, но уверенно. — Позвольте мне отвлечь вас от темы канала. У меня есть идея получше.

Все повернулись ко мне, разговоры смолкли.

— Мы тут говорим о том, как заработать миллионы. Но есть одна проблема. Фундаментальная. Наша финансовая система. Она… крайне неустойчива.

Морган приподнял бровь. Рокфеллер внимательно посмотрел на меня.

— Мелкие банки, — продолжил я. — Демпингуют на рынке. Предлагают высокие ставки по депозитам, дешевые кредиты, а потом пропадают с деньгами вкладчиков, разрушая доверие ко всей финансовой системе. Это хаос, господа. Это мешает нам, крупным игрокам, работать стабильно с длинным горизонтом планирования.

Я сделал паузу, наблюдая за их реакцией. Их лица были сосредоточенными. Они понимали, о чем я говорю.

— Нам нужен… государственный финансовый регулятор. Единый, отвечающий за эмиссию долларов. Который будет устанавливать бенчмарк процентной ставки и будет контролировать рынок. Уберет с него всю эту мелочь, всех этих мошенников.

Маркус Голдман, сидевший напротив меня, вдруг расплылся в улыбке. В его глазах загорелся огонек.

— И давать нам… дешевые кредиты, — произнес он, его голос был тихим, но в нем звучало понимание. — Я уловил вашу мысль, мистер Уайт.

По комнате пронесся вздох. Все, кто сидел там, были впечатлены. Им всем уже хотелось дешевых кредитов. Они начали переглядываться, их глаза горели.

— Ведь можно заставить банки резервировать деньги вкладчиков! — произнес один из них.

— И устанавливать нормы кредитования! — добавил другой. — Монополия! Это же настоящая монополия!

Магнаты начали обсуждать выгоды, которые открывал этот проект. Власть, контроль, прибыль. Все это было в этой идее. Я видел, как их жадность, амбиции переключились на что-то новое, гораздо более масштабное, чем Панамский канал.

Лайман Дж. Гейдж, Секретарь Казначейства, который до этого молчал, внимательно слушая, вдруг произнес, его голос был серьезным.

— Но как называть такой государственный банк?

Все взгляды обратились ко мне. Я тяжело вздохнул. Настало время для финального аккорда.

— Федеральная резервная система, — произнес я, и в этой фразе, казалось, заключалось все будущее Америки.