Меткий стрелок. Том II

Глава 23

Послав Артура за Скукумом, я бросился к складу, где мы хранили зимнее снаряжение. Мои новые муклуки, парка, малахай — все, что сшила для меня Снежинка, было здесь. Быстро переоделся. Теплый, мягкий мех, невесомая кожа карибу — я чувствовал себя другим человеком. Готов к холоду. Готов к делу.

Пришел индеец, спросил, что будем делать.

— Готовь нарты! — крикнул я, затягивая пояс. — Собак! Быстро!

Он кивнул, без лишних слов. Я же побежал к салуну, где уже собрались жители Доусона.

— Кузьма! Иван! — голос мой, несмотря на холод, прозвучал громко. — Скукум говорит, выше по Юкону лодки вмерзли в лед! Там много людей! Нужно идти на помощь! Немедленно! Собирайтесь.

Реакция была мгновенной. Лица доусоновцев, еще минуту назад сонные, ожили.

— Сколько людей, Итон? — спросил Кузьма.

— Никто не знает точно. Но много. Счет идет на сотни!

— Собирайтесь, мужики! — Кузьма обвел взглядом собравшихся. — Кто может идти? Нужны сани, собаки! А ну, быстро!

Поселок зашумел. Люди бросились к своим жилищам, собирая провиант, теплую одежду. Те, у кого были собаки, поспешили к псарням. У меня самого теперь было два десятка лаек, которые я купил у Снежинки. Две полноценные упряжки.

Скукум Джим уже стоял у псарни. Собаки, почуяв движение, взволнованно залаяли. Северные лайки — сильные, выносливые. Каждая собака — это несколько десятков фунтов груза, что она может тащить по снегу и льду. Десять собак — это полтонны или больше. Двадцать — уже тонна.

— Кого берем? — спросил я Джима, пока он выбирал животных, хватая за шкирку, осматривая лапы.

— Сильных, Итон. Выносливых. Кто лед чует.

Он выбрал восьмерых. Я помнил только кличку вожака — «Волчий клык» — и тех трех, что шли впереди — «Буран», «Ветер» и «Гром». Целая стихия, запряженная в нарты. Я сам немного нервничал — это был мой первый настоящий выход с собаками. Учился я недолго, теперь пришла пора сдавать экзамены.

Нарты — длинные, узкие сани без полозьев, с загнутым носом. Упряжь — кожаные шлейки, центральный ремень-потяг. Запрягают цугом, попарно. Джим помогал мне, быстро и умело. Собаки рвались вперед, нетерпеливо подпрыгивая и повизгивая.

— Стоять, черти! — прикрикнул на них Джим.

Наконец, упряжка была готова. Восемь лаек, выстроившиеся в два ряда, привязанные к нартам. На нартах — мешки с теплыми одеялами, провиантом, аптечкой, веревки, топоры, лопаты, еда. Много еды.

На берегу уже собирались другие партии. Староверы с собаками, несколько старателей, у которых тоже были свои упряжки. Штук пять нарт, человек двадцать-тридцать. В Доусоне уже нашлись люди, готовые рисковать жизнью ради незнакомцев. Это было хорошо.

— Идем! — скомандовал я, ухватившись за заднюю перекладину нарты — *погон* по-местному. Вторая пара рук, что держит нарты, управляет ими. Скукум встал впереди, показывая дорогу.

Собаки рванули вперед. Мы двинулись вверх по Юкону, вдоль берега. Под ногами — снег, тонкой коркой покрывающий землю. Справа — замерзшая река, белая, молчаливая. Слева — темный, хвойный лес.

Над Доусоном еще стоял дым костров, слышался стук молотков — стройка не останавливалась ни на минуту. Но мы уходили от города, от его тепла и суеты, в дикую, замерзшую глушь.

Погода очень быстро испортилась. Похолодало, пошел густой, плотный снегопад. Видимость — метров пятьдесят, не больше. Снег лепил в лицо, ветер пронизывал до костей. Шли медленно, осторожно.

— Скукум! Нужно кричать! Иначе пропустим кого-нибудь.

— Знаю! — ответил он.

Каждые пятьсот метров мы останавливались. Джим складывал ладони рупором и орал:

— Эй! Люди! Доусон! Идем на помощь! Живые есть⁈

Потом я.

— Доусон! Эниван хиар⁈

Голоса уносил ветер, растворялись в снежной пелене. В ответ — только вой ветра да скрип нарт по снегу.

Шли, меняясь местами. Скукум шел впереди, протаптывая тропу в свежем снегу. Потом я сменял его. Это было тяжело. Снег рыхлый, вязкий. Каждым шагом проваливаешься по ступню, а то и глубже. Собакам тоже тяжело. Они пыхтели, напрягались, но тянули. Вожак, Волчий Клык, с силой напирал в шлейку, задавая темп и кусая отстающих или халявщиков.

Время от времени собаки начинали грызться. Что-то не поделили, или просто нервы сдавали от усталости. Рычание, лай, визг…

— Хо! — останавливал упряжку Джим.

Мы бросались к собакам, растаскивали их. Порядок навдили быстро. Самые непонятливые получали шестом по хребету.

— Сработаются — махал рукой Скукум — К зиме будут как шелковые

— Уже зима! — возражал я, опять проваливаясь в снег

— Это еще не зима! Вот будет минус шестьдесят, начнут трещать деревья…

Я сначала обалдел, а потом понял, что Джим говорит про градусы по фаренгейту.

Постепенно упряжка успокаивалась. Снова — Муш! — и собаки с натугой тянули нарты дальше.

Прошли несколько миль. Снегопад не ослабевал. Мир сузился до узкой полосы между берегом и лесом. Замерзшая река, покрытая торосами и снегом, казалась враждебной, безжизненной. Ни признака жилья, ни звука, кроме ветра и нашего собственного движения.

И тут… Скукум замер. Поднял руку.

— Стой, Итон. Слышишь?

Я прислушался. Сквозь шум ветра… Едва слышный звук. Стук топора. Или… удары. Слабые, неритмичные. И запах дыма.

— Там! — Джим махнул рукой в сторону реки.

Мы осторожно двинулись к берегу. Подошли к краю. Лед здесь был неровным, покрытым торосами. И вот, среди нагромождений льда и снега, мы увидели их.

Двое. На берегу. У костра. Рядом — перевернутая лодка, наполовину вмерзшая в лед. Они таскали что-то с лодки на берег — ящики, мешки.

Один — толстый, кряжистый. Второй — высокий, тонкий, с лицом, которое даже сквозь грязь и усталость выглядело… породистым.

Они заметили нас, замерли. Толстячок даже положил руку на ружье. Я вышел вперед.

— Привет! Мы из Доусона! Идем на помощь!

Оба облегченно выдохнули.

— Слава Богу! Мы думали… все. Приехали.

Тонкий, высокий, подошел ближе.

— Спасибо вам! Мы тут уже двое суток. Лодку прихватило льдом почти в одночасье. Едва успели выбраться и часть припасов вытащить. Думали, не дождемся никого.

Он протянул мне руку.

— Джек Чейни. А это мой друг, Фэтти Гросс.

Я присмотрелся к «породистому». Кого-то он мне напоминал. Джек, Джек… Да это же Лондон! Знаменитый писатель, журналист.

Вот значит, какой он. Молодой, худощавый, с умными глазами. Оброс небольшой бородкой. Ну это понятно, где ему тут бриться…

— Итон Уайт, — я пожал ему руку. — Мэр Доусона.

Его глаза расширились.

— Уайт? Вы… вы тот самый? Про которого в газетах писали? Шериф-защитник индейцев? Мистер Уайт, я хочу сделать с вами интервью! Я сотрудничаю с несколькими газетами, журналами и…

Тут Чейни пнул его ногой:

— Ты предупреди мэра, с какими именно газетами ты сотрудничаешь. И в какую партию ты недавно вступил. Думаю, мистеру Итону не нужны проблемы.

— Какие проблемы? — удивился я

Джек смутился.

— Сэр, я недавно вступил в Социалистическую трудовую партию Америки. Пишу для газет левых взглядов.

Я пожал плечеми. Тоже мне проблема.

— Я и сам им не чужд. На Фронтире можно выживать только в условиях справедливости и взаимопомощи.

Старатели переглянулись, Лондон заулыбался.

— Что же… Это отлично!

— Ладно, сейчас это все пустое Важно то, что вы целы. Идите с в Доусон по берегу. Мы протоптали тропу. Там тепло, есть еда, врач.

— Мы… мы не можем бросить все это, — сказал Лондон, кивнув на свои припасы. — На них весь наш запас на зиму.

— Часть можете взять с собой, — предложил я. — Остальное подвесьте на дереве, потом вернетесь и заберете.

Лондон посмотрел на своего толстого друга, потом на меня. Подумал.

— Ладно, — решил он. — Пусть будет по-вашему.

— Сколько лодок шли за вами? — поинтересовался Скукум

— Мы видели семь или восемь. Одна была с семейной парой, двое детей.

Я выругался. Делать было нечего, надо двигаться дальше.

Мы помогли им перетащить на берег часть их вещей, растерли лица — к вечеру стало все больше холодать.

— Спасибо, Итон, — Лондон пожал мне руку. — Удачи вам.

— Увидимся в Доусоне!

Мы попрощались. Они двинулись вниз по реке, мы — дальше, вверх.

И снова — крики, ветер, снегопад. Прошли еще миль пять. Снова остановились.

— Доусон! Идем на помощь! Живые есть⁈

В ответ — тишина. Потом… Из снежной пелены, со стороны реки, донесся слабый, далекий крик.

— Э-э-э-эй! Помогите! Мы здесь!

Скукум и я переглянулись. Есть новые потеряшки.

Мы двинулись к кромке берега, пытаясь определить местоположение по голосу. Крики повторялись, становились громче. Они были всего в паре сотен ярдов от нас.

Дошли до края. Посмотрели на лед. Серый, неровный. Но… он казался более гладким, чем торосы на берегу. Опасная гладкость.

— Проверим, — сказал я. Взял топор, которым рубил дрова.

Осторожно ступил на лед. Легкий треск. Нехорошо. Сделал шаг. Еще треск. Не держит. Попробовал в другом месте. То же самое. Лед тонкий. Подолбил его топором — сантиметров десять-пятнадцать. Это мало, чтобы выдержать человека с грузом. А тем более, чтобы пройти по нему.

— Нельзя идти, — сказал я Скукуму. — Провалишься.

Голоса с реки продолжали кричать. Отчаяние чувствовалось в каждом звуке. Что делать? Оставить их? Пытаться найти другое место? Но где? Лед везде такой.

В этот момент сзади послышался новый шум. Лай собак, скрип нарт.

Мы обернулись, Джим крикнул, обозначая нас. Из снежной пелены вынырнули двое на нартах.

Я обомлел.

Артур! И… Оливия! Да что происходит то⁈

Она стояла на нартах, в парке из карибу и меховых штанах, в малахае и пуховом платке на голове, ее лицо разрумянилось от холода и ветра. Рядом — Артур, тоже одетый по-северному, но выглядящий менее уверенно.

Нарты пронеслись мимо нас, собаки остановились по команде Оливии. Стоять, гит, ха… Она говорила с ними на языке, который я только начал осваивать. Легко, уверенно, словно делала это всю жизнь. Ее малахай был из белого волка, а парка… на ее парке была вышивка бисером по подолу. Она выглядела… как настоящая северянка. И чертовски красиво.

Девушка посмотрела на меня, и в ее глазах мелькнуло озорство. Она показала мне язык!

— Привет, Итон! — крикнула она, ее голос был высоким, чистым. — Олаф дал нам своих собак!

Я стоял, не веря своим глазам.

И тут меня накрыло. Вся усталость, весь стресс, все волнение выплеснулось в одной волне гнева.

— Артур! — заорал я. — Ты опять⁈ С ней⁈ Что ты здесь делаешь⁈

Парень побледнел, начал мямлить оправдания.

— Дядя Итон, я… я просто хотел помочь! Мисс Оливия… она уговорила! Сказала, что умеет с собаками! А я… я тоже хотел участвовать в спасательной операции!

— Замолчи! — оборвал я его. — Ты понимаешь, что ты наделал⁈ Это не прогулка по парку! Здесь опасно! А ты… Я же обещал твоей сестре!

— Итон! — Оливия перебила меня, уже без прежнего озорства. — Не кричи на него! Это мое решение! Я сказала, что иду, и он вызвался меня сопровождать!

— Твое решение⁈ — ярость моя достигла предела. — Это не твои дела! Сиди в поселке!

— Я умею! — ее голос стал тверже. — У меня с детства были собаки! Я росла на Севере! Я знаю, что делаю! И я могу помочь! Между прочим, упряжка Олафа лучшая в Доусоне!

— Итон! — это уже был Скукум, положивший руку мне на плечо. — Люди кричат. Им нужна помощь.

Я глубоко вздохнул, раз, другой. Джим был прав. Люди замерзают. А я стою и ору, как ненормальный. Небось весь Юкон слышал и ржет.

— Там, — я махнул рукой в сторону реки. — На льду несколько человек. Лед тонкий. Ищем проход.

Оливия мгновенно стала серьезной. Она спешилась, подошла к краю льда. Всмотрелась в снежную пелену.

— Я вижу их! Там! Ближе к середине!

— Лед не держит, Оливия. Я пробовал.

Она посмотрела на реку, потом на наши нарты, на веревки.

— Я могу пройти, — сказала она. Голос ее был спокойным и решительным. — Я легкая.

— Ни за что! — категорически заявил я. — Это слишком опасно! Займитесь лагерем, раз уж приехали.

— Нет, — ее взгляд встретился с моим. В нем не было упрямства. Только… готовность. — Я смогу.

— Оливия, послушай…

— Итон, — она шагнула ближе. — Я легкая и быстрая. Возьму веревку.

— Я тоже легкий! — вмешался Артур, но я только отмахнулся. Он был явно тяжелее девушки. Может послать собаку? Я посмотрел на «Клыка». Тот завилял хвостом. Нет, не поймет.

Голоса с реки снова раздались. Слабые. Отчаянные. Снегопад ослаб, слегка развиднелось. Я взял бинокль — на середине реки вмерзла большая лодка, в ней было видны два человека. Я сложил руки рупором, крикнул:

— Мы вас спасем, ждите.

Прошелся вдоль берега, попробовал ногой лед. Он по-прежнему потрескивал. Ползком?

— Ладно, — сказал я наконец, приняв тяжелое решение. — Попробуем. Но осторожно. Очень осторожно.

Оливия улыбнулась мне, принесла две бухты веревки. Обвязалась обеими. Легла на лед и медленно начала ползти вперед. Мы с Джимом ее страховали.

Напряжение было невероятным. Сердце стучало где-то в горле. Она проползла метров сорок, пятьдесят. Местами она обползала какие-то подозрительные места. Полыньи?

И тут… Треск! Громкий, резкий, как выстрел. Лед проломился. Она вскрикнула. Но не от страха. От неожиданности.

Ушла с головой под воду.

Я замер на мгновение. Потом — рывок! Мы дернули за страховочные веревки изо всех сил и одновременно.

Девушка вынырнула, захлебываясь ледяной водой. Ее малахай слетел с головы, мокрые волосы прилипли к лицу. Но глаза… в глазах не было паники. Только… спокойствие. Почти неестественное в такой ситуации.

— Тащи! — крикнул я Джиму. — Быстрее!

И уже Оливии:

— Повернись спиной ко льду! Так будет легче

Мы вытягивали ее из полыньи. Собаки, напуганные, начали подвывать. Наконец, мы вытащили девушку на лед, она с трудом встала, пошла обратно.

Оливия была вся мокрая, дрожащая от холода. Ледяная вода стекала с нее потоками. Ее парка, штаны, муклуки — все промокло насквозь, стало тяжелым.

Я мог ей забраться на берег:

— Быстро, в лагерь!

Мы бросились обратно, таща Оливию за собой. Собаки, поняв, что что-то случилось, попятились.

Добравшись до стоянки я приказал:

— Костры! Быстрее!

Артур со Джимом быстро начали складывать дрова шалашиком, подожгли бересту. Я тем временем схватил Оливию.

— Раздевайся!

Губы у нее уже синели, зубы выбивали дробь.

— Я…я стесняюсь.

— Скукум! Артур! Уже темнеет, ищите, где лед толще, попробуем еще раз добраться до лодки.

И уже Оливии:

— Раздевайся!

— Я… я не могу, — прошептала она, глядя на меня взглядом олененка Бэмби.

Я не стал ждать. Начал сам. Мокрая, тяжелая парка. Швы, завязки. Рвал, расстегивал, стаскивал. Под паркой — промокшая рубаха, меховые штаны… Все ледяное. Стаскивал с нее одежду, чувствуя холод ее кожи. Ее тело дрожало под моими руками. Зато пошел жар от костра.

Снял с нее мокрую одежду. Оливия осталась голой. Стояла, ссутулившись, закрывая грудь и промежность руками. Ледяная вода стекала по ее телу, по ногам, образуя лужицу у ее ног. Я подбросил дров в костер, схватил чистое, сухое одеяло с нарт, завернул ее.

Усадил ее у огня. Жар обжигал лицо, но ее тело продолжало дрожать.

— Снимай одеяло! — приказал я. — Нужно растираться!

Она посмотрела на меня с сомнением. И в ее глазах мелькнуло… смущение? Страх?

— Итон… я…

— Оливия! Жизнь дороже! — я не дал ей договорить. — Раздевайся!

Она дрожащими руками стянула одеяло. Снова — голая. Ее тело… молодое, стройное будоражило. Грудь высокая, соски синие, словно бусинки. Лицо бледное от холода.

Я вдохнул. Заставил себя думать только о спасении. Достал флягу с водкой, начал растирать. Руки — плечи, спина. Ее кожа была ледяной. Под моими ладонями она казалась мрамором. Но я тер. Все сильнее. Грудь… живот…

Чувствовал, как кожа под ладонями постепенно теплеет. Дрожь в ее теле понемногу стихала. Она расслаблялась. С каждым движением моих рук, с каждым приливом тепла.

Я тер ее ноги. Бедра, икры. Колени. Сильно, чтобы восстановить кровообращение. Чувствовал упругость ее мышц под кожей.

Оливия уже не дрожала. Она откинула голову, закрыла глаза. Из ее губ вырвался тихий стон. Уже не от холода. От тепла. От прикосновений.

Я растирал ее все сильнее, интенсивнее. Повторяя движения. Вверх-вниз, вверх-вниз. От поясницы к лопаткам. От коленей к бедрам. Ее кожа стала розовой. Горячей. Я с трудом сглотнул слюну.

Боже… какая же нежная кожа на внутренней стороне бедра!

Мои руки двигались по ее телу. Я чувствовал, как она расслабляется все больше. Как ее дыхание становится глубже. Как она… подается навстречу моим рукам.

Мои ладони скользили по ее спине. Вниз, к пояснице. Потом вверх, к плечам. Я чувствовал изгиб ее позвоночника. Тепло ее кожи.

Я перешел к передней части тела. Растирал грудь. Живот. Медленно, методично. Но мои руки уже не были просто руками спасателя. Они были… руками мужчины. Чувствующими.

Ее грудь. Круглая, упругая. Соски, которые только что были твердыми от холода, теперь набухли от тепла.

Ее живот. Плоский, мягкий. Мои пальцы скользили по ее коже. Все ниже, ниже…

Оливия снова слегка застонала. Ее дыхание стало прерывистым. Она извивалась под моими руками. Как воск. Как воск, тающий от жара костра. И от жара моих рук.

Я растирал ее бедра. Внутреннюю сторону. Ее ноги были слегка раздвинуты. Мои руки скользили по нежной коже. Поднимались все выше.

Она выдохнула. Громко. Протяжно. Словно сбросила с себя не только холод, но и что-то еще. Ее тело напряглось, выгнулось дугой. Оливия задрожала. Но это была не дрожь от холода. Это была… другая дрожь. Сильная, сотрясающая. Она охватила ее с головы до ног.

Она прикусила губу, сдерживая крик. Ее глаза оставались закрытыми. Лицо выражало смесь боли и невероятного наслаждения. Девушка вцепились в снег рядом с нами. Она задыхалась. Ее тело напряглось в последнем рывке.

И… все стихло.

Оливия обмякла. Ее дыхание выровнялось. Она лежала на одеяле, расслабленная, у костра. Я накрыл ее сверху своей паркой, устало сел рядом. Нет, ну надо же… Кому расскажешь — ведь никто не поверит.

— Как ты? — спросил я тихо. Голос звучал хрипло.

— Я… я в порядке, — прошептала она. — Тепло. Спасибо, Итон. Я… я тебя…

— Не надо! Отдыхай.