Меченый. Том 4. Точка кипения

Глава 8 И снова киношники

05 января 1987 года; Москва, СССР

МЕЖДУНАРОДНОЕ ОБОЗРЕНИЕ: Правительственный кризис в Бельгии: языковой вопрос обострил экономические проблемы

В Бельгии разразился новый правительственный кризис, вызванный обострением конфликта между франко- и нидерландскоязычными общинами. Поводом стало смещение франкоязычного мэра Вурена, поддержавшего действия Франции в Ливии. Это решение спровоцировало массовые протесты по всему региону и отставку кабинета Вильфрида Мартенса.

Конфликт в Вурене длится годами. После передела административных границ жители протестуют против насаждения нидерландского языка, требуя сохранить французские вывески и образование. Нынешний кризис — закономерный итог политики искусственной «нидерландизации», проводимой центральными властями.

Экономическая ситуация усугубляет нестабильность. После девальвации франка в 1982 году и замораживания зарплат кратковременное оживление 1985 года сменилось новой рецессией. По итогам 1986 года — падение ВВП на 0,1% при инфляции 7% и безработице 10%. Промышленное производство сокращается, цены на энергоносители растут, а американский фондовый шок декабря ударил национальной валюте и банковскому сектору, завязанному на работу с финансами заокеанских хозяев.

На этом фоне стремительно растёт влияние сепаратистов. «Фламандский блок» открыто призывает к разделу страны, используя экономические трудности для популяризации своих идей. Досрочные выборы назначены на март 1987 года, но эксперты сомневаются, что новое правительство сможет остановить раскол.

Ситуация в Бельгии наглядно демонстрирует кризис буржуазной модели многонационального государства. В отличие от СССР, где дружба народов — основа стабильности, капиталистическая Бельгия не способна решить ни языковые, ни экономические проблемы.

— Что у нас тут…

Я достал из корзинки с входящими очередной документ. Запрос от Госплана на внесение очередных изменений в раскладку на 12-ю пятилетку. Вернее, запрос от ГосКомЦифры — ну да, появился у нас и такой координирующий всё цифровое развитие страны орган, — поддержанный специалистами планового ведомства о необходимости срочного начала строительства как минимум ещё одного предприятия по производству оптоволокна. Имеющиеся мощности просто не справлялись с темпами развития «СовСети», при том что заявки на новые подключения уже сейчас шли на 1989 год. Сомневаюсь, что все так быстро оценили прелесть быстрой компьютерной связи — скорее, как это обычно и бывает, просто хотели типично «по-чиновничьи» быть в тренде. Начальство сказало «надо» — значит, нужно бежать со всех ног и выполнять, а есть ли от того польза делу конкретно в твоей сфере, это мы уже будем потом разбираться. Впрочем, именно сейчас я такой подход приветствовал всемерно — уж точно втуне эти усилия не пропадут.

Пробежался глазами по сопроводительной записке, по списку уже подписавшихся и тоже поставил свой автограф, переложив в корзинку с «исходящими».

— Михаил Сергеевич, — в кабинет заглянул помощник. — К вам товарищи киношники на одиннадцать часов. Они записывались.

Я быстро глянул на часы — без пяти. Со вздохом отложил в сторону очередной отчёт — тысячи их, миллионы, бесконечный бумажный поток, больше отчётов богу отчётов — и махнул рукой.

— Запускай.

На встречу ко мне напросились Бондарчук и Климов. Забавная пара, представляющая фактически два противоположных лагеря советского кинематографического бомонда. Почти восемь месяцев прошло со времени майского «бунта» прошлого года. Всё это время между государством и Союзом кинематографистов держался вооружённый нейтралитет. Менять, перевыбирать «правильно» руководство организации тогда не стали — решили киношники, что слишком горды для этого, ну и естественно сверху на это дело последовала вполне закономерная реакция.

(Климов Э. Г.)

— Добрый день, товарищи. Присаживайтесь, может, чаю? Кофе? О чём хотели поговорить?

Надо понимать, что Союз кинематографистов всё же был достаточно специфической организацией. Это был фактически профсоюз, и напрямую на производство фильмов он, конечно же, влиять не мог. Союз организовывал всякие творческие вечера, отстаивал интересы своих участников в разного рода спорах, распределял всякие поступающие от государства ништяки. Но поскольку его члены непосредственно заседали во всяких комиссиях, получалось так, что и на отбор сценариев для съёмок будущих лент организация имела фактически прямое влияние. Ситуация как со Сталиным в 20-х и «техническим» постом генерального секретаря. Если ты можешь влиять на кадровую политику, продвигать вышестоящим правильных кандидатов, то и влияние твоё высоко.

И вот в последние полгода крылышки Союзу кинематографистов то и подрезали. Ништяки организации от государства выделять перестали, технические вопросы Минкульт начал напрямую со студиями обсуждать, денежные потоки неожиданно поменяли русло. Жёстко пострадали мелкие студии, расположенные в нацреспубликах, которые ничего толкового снять, конечно же, не могли, годами занимались проеданием бюджетов, съёмками чего-то «узконационального», зачастую даже на своих языках, что привлекало к большому экрану полтора зрителя и только приносило бесконечные убытки.

Согласно новой же концепции, Минкульт начал работать непосредственно со студиями, как большими «коллективными продюсерами», если проводить аналогии с Западом. Деньги начали выделяться не «на всех», а под конкретные проекты с конкретным экономическим обоснованием. Не под абстрактное развитие культуры «малых народов Севера», а для проведения конкретных, утверждённых идеологическим отделом ЦК установок и с планом потратить Х денег и собрать как минимум 2Х. По-взрослому, то есть. Как у свободных капиталистов на Западе, которые своих творцов держат за яйца так крепко, что те даже пискнуть не могут.

Короче говоря, враз на обочине жизни оказались и старые «заслуженные», и «народные» мастера, которые давно забронзовели и перестали давать результат, наподобие того же Бондарчука или Кулиджанова, и новые деятели искусства, для которых пачкать руки ремесленным созданием «нужных» картин виделось делом ниже своего достоинства. Неожиданно на коне оказались крепкие ремесленники, против которых бунтовали «творцы» типа Климова, ставшего как раз главой организации.

За прошедшие полгода было запущено в работу чуть ли не сотня фильмов развлекательного характера, началась работа по новой картине из мира булычёвской Алисы, которая обещала стать советским ответом — правда, очень подростковым, но всё же — «Звёздным войнам», пошло резкое расширение штата «Союзмультфильма», уже в марте обещала выйти в прокат первая подростково-спортивная картина, где накачанные парни и симпатичные девушки расскажут советским подросткам о перипетиях вокруг создания совершенно нового направления в атлетике под названием «калистеника», и вообще жизнь продолжалась. Да, управлять всем этим делом чисто командно-административными методами оказалось нелегко, но жизнь не остановилась в момент.

— Мы пришли, чтобы обсудить с вами сложившуюся ситуацию в советском кино, — начал было Климов, но я его совершенно некрасиво перебил. Бесили меня, признаюсь, советские деятели искусства до глубины души.

— А что с ним? Вроде бы всё хорошо было?

— Мы теряем наших лучших людей, самых талантливых, открытых всему новому. Многим просто не дают работать, Министерство культуры на этот год порезало бюджеты Союза кинематографистов втрое! Мы не можем выполнять свои обязанности! — Как обычно в таких случаях, мысли о высоком оказались густо замешаны на очень даже приземлённых материях.

— А между собой вы, значит, договорились? — Глядя на Климова, я кивнул в сторону Бондарчука. — Как там насчёт превращения государственного кино в общественно-государственное? Насчёт нового мышления? Ухода от развлекательного к «думающему» кино? Все вот эти тезисы ещё в силе?

Достаточно жёсткая реакция государства — моя лично в первую очередь — показала прошлой весной, что никакого брожения партия не потерпит. Если в нашей реальности вслед за кинематографистами подобные революции снизу устроили и другие «творческие союзы», то здесь ничего подобного не происходило. Большая часть тех же маститых советских «классиков» литературы отлично понимала, что без давления государства их читать никто не будет. Перейдут все на лёгкую фантастику, как и случилось в реальности. Кто к середине XXI века, например, помнил — ну, может, кроме профильных литературоведов — какого-нибудь Валентина Распутина, который в 1970-х годах мог похвастаться многомиллионными тиражами? Никто, не сохранила его имя массовая память.

— Мы готовы признать ошибки, я лично готов уйти с поста первого секретаря Союза кинематографистов, — без особого энтузиазма кивнул Климов. Вот ведь не совсем пропащий человек, да за один «Иди и смотри» его можно орденами как новогоднюю ёлку увешать, но нет — слаб человек, хочется иногда не тупо выполнять «руководящие наставления партии», а самому решать «кому?», «как?» и «за сколько?».

— Как было раньше, уже не будет никогда, — я откинулся на спинку кресла и попытался всмотреться в глаза собеседников. Понимания моей позиции там, видно, объективно не было. — Ваша попытка поиграть в самостоятельность стала в данном случае прекрасным поводом перетряхнуть систему, которая не работала. Работающая система не могла породить таких людей, как Параджанов, например.

С Параджановым вообще смешно получилось. Этот «классик» советского кино уже имел один реальный срок за «мужеложство» и один условный за попытку дачи взятки. Последние пять лет этот уголовник жил в Тбилиси, и когда зимой прошлого года грузинскую столицу начали перетряхивать на предмет вычищения от всякого говна, пришли и к Параджанову. Не просто пришли, а по наводке одного из взятых по статье об организованной преступности уголовников. Провели обыск и обнаружили у Параджанова лежащую в наличности и драгоценностях сумму чуть ли не в полмиллиона рублей.

Формально грузин продолжал работать на Тбилисской киностудии и получать оклад в 180 рублей — снимать ему не давали, он оформителем числился, уж не знаю, насколько реально выполнял служебные обязанности, реально зарабатывая куда больше всякими домашними представлениями — «квартирниками». И казалось бы — зарегистрируйся самозанятым, ведь дало государство возможность сделать всё по-человечески, но нет.

В итоге вместо статьи об уклонении от уплаты налогов Параджанов уехал на третий срок по статье об участии в организованном преступном сообществе, и, учитывая его возраст и то, что этот срок третий — что делало армянина по советским законам «опасным рецидивистом», — шансов выйти из тюрьмы иначе как вперёд ногами у него теперь было немного.

— Мы согласны с тем, что партия и государство должны определять в нашей стране основную идеологическую линию, которой и люди искусства обязаны придерживаться. Мы так же согласны с тем, что поведение некоторых… Членов Союза кинематографистов, продемонстрированное прошлой весной, было неподобающим.

— Чего вы хотите от меня конкретно? Вернуть всё как было? Этого не будет. В советское кино пришёл тотальный прагматизм. Снимать теперь будем только то, что интересно зрителю и государству, мнение творцов, снимающих для узкой прослойки критиков и «разбирающихся ценителей», в учёт приниматься не будет. — Я повернулся к Бондарчуку. — Сергей Фёдорович, вас это тоже касается. Последние ваши работы, несмотря на правильный идеологический посыл, зритель не принял. Вы знаете, что происходит с маститыми режиссёрами в Голливуде, когда те теряют хватку и начинают раз за разом проваливаться в прокате? Они уходят на телевидение снимать утренние шоу. Объясните мне, почему у СССР должно быть иначе?

Честно признаюсь, от этого разговора я получал искреннее удовольствие. Это может выглядеть несколько мелочно, как для руководителя одной из двух мировых сверхдержав, однако приятно иногда указать отдельным, много о себе думающим, на их реальное место.

— Мы согласны с такой постановкой вопроса, — было видно, что Бондарчуку подобные слова даются нелегко. — Готовы соответствовать изменившимся требованиям партии…

Ещё бы — были бы не готовы! Кушать-то хочется, и не только хлебушек, а поди ещё с маслицем и икоркой. А если тебя не зовут ничего снимать, да ещё и денег от Союза кинематографистов по причине урезания финансирования ты получать перестал, то очень быстро оказывается, что принципы как-то отходят на второй план. Для меня вообще было немного странно, что Союз кинематографистов должен финансироваться из госбюджета — почему все профсоюзы живут за счёт членских взносов, а всякую творческую шушеру, которая всю дорогу против страны умышляла, мы старательно кормим за счёт денег честных тружеников. Шизофрения какая-то.

— Прекрасно. Что от меня в таком случае требуется?

— Снять запрет на привлечение к съёмкам. Нам просто не позволяют работать. Сценарии не утверждают, актёров заворачивают на прослушиваниях. Критикам не позволяют печататься…

— А в дворники переквалифицироваться не хочется, да? — Я уже практически неприкрыто издевался над «мэтрами». — Ладно, если без шуток, то считайте, я на вас епитимью наложил. В Союзе много таких мест, где людей ваших заслуг будут рады видеть с распростёртыми объятиями. Не Сочи и не Крым я имею в виду. Заполярье, Север Сибири, Средняя Азия. Солдат, выполняющих интернациональный долг в Афганистане, опять же проведать будет совсем не ошибкой. Кто желает остаться в профессии, пусть напишет на имя министра культуры соответствующее заявление, мол, желаю послужить трудовому народу, нести культуру и просвещение в самые дальние и тёмные уголки. Мы составим график командировок для всех желающих, ну и по официальной ставке… Вперёд. Год отработаете по окраинам — и можете возвращаться в профессию.

— Но…

— По официальной ставке. А узнаю, что кто-то левые представления давал, за наличку, — клянусь своей верой в коммунизм, второго шанса уже не получите. Понятно?

Видимо, прорезалось что-то у меня в голосе такое, что два режиссёра тут же вскочили на ноги, едва не уронив стулья.

— Понятно, товарищ Генеральный секретарь.

— Тогда я вас больше не задерживаю. Надеюсь увидеть вас вновь на посту режиссёра. Через год.

Ну и ещё одно событие, пришедшееся на самое начало нового 1987 года, стоит упомянуть. В Москву прилетел Рамиз Алия, и мы торжественно подписали договор о восстановлении дипломатических отношений. Албания была странной страной. Вроде бы социалистической, но при этом не готовой кооперироваться ни с кем из потенциальных союзников по идеологическому лагерю.

(Рамиз Алия)

С СССР Тирана разорвала дипломатические отношения в 1961 году из-за «волюнтаризма» Хрущёва, связанного с пересмотром истории и отходом к «империализму», после чего последовал двадцатилетний период «любви» с Пекином. Он закончился примерно аналогично, когда после ухода Мао Поднебесная начала открываться Западу и переходить на более прагматичные рельсы. С ближайшим соседом — Югославией — и вовсе у них отношения всегда были сложными. Албанцы — небеспочвенно, надо признать — подозревали Белград в желании превратить их страну в одну из республик Федерации, а сами вели работу с косовскими мусульманами, фактически закладывая под федерацию религиозную мину. После волнений в Косово в 1981 году отношения между Белградом и Тираной практически прекратились.

И, естественно, такое отношение к внешним связям не могло не сказаться на уровне жизни албанского населения. Всё же, имея население в 3 миллиона человек — оно, кстати, очень активно росло все послевоенные годы, увеличившись с 1940 года в три раза — с одного до трёх миллионов, — о полноценной автаркии даже думать смешно — такого себе даже СССР позволить не мог, куда там маленькой Албании. Там и без моего влияния в нашей истории все 1980-е происходила тяжёлая стагнация с топливным голодом и продуктовыми карточками, а уж после того как нефть подорожала в два раза, этот процесс распространился буквально на все сферы жизни. Переведённый на дрова грузовой транспорт, веерные отключения электроэнергии, жёсткая лимитация продуктов. Ещё несколько лет подобного «отрицательного роста» — и албанских партийцев начали бы вешать на столбах без всякой перестройки, чисто по экономическим мотивам. Конечно, Тиране всегда готовы были помочь западные страны, но реальная цена этой «помощи» была бы ещё выше.

Сказать, что отношения СССР и Албании вот так в момент стали «тёплыми и дружескими», конечно же, нельзя. Ну и спонсировать бесплатно ещё одного нахлебника мы, конечно, тоже не собирались — чистая прагматика, никакой благотворительности. Заключили с Алией ряд договоров — они нам сельхозпродукцию, текстиль, сырьё, мы им машины, продукты нефтепереработки, другую технику. Обсудили возможность дальнейшего сближения. То, что для чехов и восточных немцев было красной тряпкой — а именно отказ от демонизации Сталина и вообще ревизии истории — в Тиране, наоборот, воспринимали максимально положительно.

Вот только на добрые слова я вестись не собирался и предложил «коллеге» для начала поработать над удалением из состава верхушки Трудовой партии Албании тех, кто поливал СССР дерьмом в 1960-х. Хрущ — конечно, та ещё сволочь, но это наша сволочь, и позволять кому-то бесплатно его оскорблять я не собирался. Так же затронул вопрос возможности возвращения советского флота в Адриатику, а в будущем, если всё пойдёт гладко, — подключение Албании к клиринговому обороту внутри СЭВ. Понятное дело, в реальности до этого было ещё далеко, но тут я хотел показать албанскому лидеру свою лучшую тактику ведения переговоров. Это когда одновременно вешаешь перед лицом собеседника морковку, а другой рукой берёшь его за яйца. Как говорится, добрым словом и пистолетом…

Албания была важна для меня в нескольких плоскостях. Во-первых, идеологическом — возвращение блудного сына в стан ОВД выглядело бы большой моральной — практической военной пользы от Албании было немного, понятное дело — победой. Плюс это была точка давления на Югославию — там Милошевич уже решительно встал на те рельсы, что должны были привести страну в итоге к гибели. Опять же, заиметь место, куда можно отправлять трудящихся на отдых, выглядело полезным, ну и потенциальный демографический резерв тоже… Поди, немало вполне качественной рабочей силы при получении возможности захочет поменять депрессивную Албанию на вполне бодрый СССР.

Короче говоря, событие это, с одной стороны, маленькое и незначительное, виделось мне, с другой, неким маркером того, что СССР двигается в правильном направлении. Шажок за шажком.