Магнат Пушкин

Глава 15

Порой меня удивляет, как люди в это время так быстро друг друга находят. Вроде бы и нет никаких привычных мне средств связи, но откуда тогда целый поднос конвертов на моё имя?

С другой стороны — чему я удивляюсь. Не так много мест в столице, где паркуются гидросамолёты.

А уж посмотреть на пролетающий над крышами самолёт, чуть ли ни все обитатели домов выскакивают, восторженно тыча в небо пальцами.

Вот она — обратная сторона популярности. Мне предстоит потерять больше часа времени, чтобы всё прочитать, а потом примерно столько же, чтобы ответить хотя бы тем, кто у нас не ниже графа по титулу. Остальные даже если и останутся без ответа, то лишь поморщатся, а вот эти — нет.

Прочитал все письма, старательно их рассортировав. На полторы дюжины приглашений придётся ответить отказом, остальные останутся без ответа, а вот то одно, что сейчас отдельно лежит…

Пожалуй, послезавтра я всё-таки навещу званый ужин у Муравьёвых. Благо, они от нас недалеко расположились, на Басманной.

Очень мне любопытно посмотреть, как все они уживаются под одной крышей.

Будущий «Муравьёв-вешатель», на день рождения которого я приглашён, его брат Александр Николаевич, один из зачинателей движения декабристов, их отец — сенатор, и остальные Муравьёвы, среди которых есть ещё две персоналии, что при раздаче декабристам императорских звездюлей изрядно пострадают. Вот жеж террариум… Как они ещё друг друга не поубивали?

Особняк на Басманной встретил меня ярким светом окон и полудюжиной горящих наружных фонарей, использующих конопляное масло. После пожара освещение в городе восстанавливали медленно и фонари были лишь на центральных улицах.

Приоделся я в классический костюм — тройку, цвета тёмного индиго. Батистовая белоснежная сорочка, шёлковый бордовый галстук, дополненный заколкой с крупным солитёром, ему вполне соответствуют, а украшенные золотой пряжкой лакированные туфли на среднем каблуке делают меня выше и визуально стройней. Лариса сама всё выбирала и осталась довольна результатом. Осталось проверить реакцию московской публики.

Вызов для общества? Ещё какой! Но смею надеяться, что после массового прилёта гидросамолётов в Москву мне этот эпатаж простят.

Что касается меня, то во фраке я чувствую себя скованно, а камзол, в относительно теплое время года, да в зале, где горят сотни свечей — это верный способ вспотеть через полчаса.

Никуда не торопясь и с любопытством разглядывая внутреннее убранство особняка Муравьёвых, я направился вперёд, руководствуясь звуками музыки. Где-то впереди негромко играли скрипки и клавесин, не мешая общению собирающихся гостей.

— Его Сиятельство, князь Ганнибал-Пушкин, — объявил церемониймейстер, когда я входил в зал.

Дальше последовала забавная сценка. По мере того, как гости поворачивались в мою сторону, говор в зале стихал, после нескольких секунд тишины, нарушаемой лишь негромкой музыкой оркестра, в зале возбуждённо загомонили.

Что могу сказать — шутка удалась!

А ко мне уже спешил именинник.

— Михаил Николаевич, — слегка опередил я его, — Разрешите вручить вам подарок, но сначала позвольте вашу руку.

Пожимая Муравьёва за руку, я во вторую руку взял кулон. Выбрал его по тому, что сомневался, насколько верно я смогу угадать с размером кольца или браслета, и оказался прав. Именинник был невысок, склонен к полноте, а его короткие пальцы оказались раза в два толще моих.

— Готово, прошу, — протянул я ему кулон с Перлом Света, — Теперь можете экономить на свечах, а то и на дровах.

— Дорогой подарок, — оценил именинник немаленький размер перла.

— Так уж получилось, что мы почти в соседях, а с соседями иногда выходит общаться чаще, чем с близкими родственниками.

— Всегда буду рад вас увидеть, — вежливо ответил Муравьёв.

Ну, и не удержался. Направил луч света на люстру.

— Не обманули, Ваше Сиятельство, теперь на свечах можно прилично экономить! — обрадовался он, как ребёнок, получивший дорогую игрушку, — Сдаётся мне, светит он гораздо лучше, чем наша люстра на девяносто шесть свечей.

Ничего не понимаю. Герой войны, который был ранен при Бородино и с тех пор ходит с тростью, нынче преподаёт математику в школе колонновожатых, учреждённой его отцом, и является членом декабристских тайных обществ. Тридцать выпускников школы колонновожатых, которая готовила офицеров для Генерального штаба, выйдут на Сенатскую площадь. Потом Муравьёв станет генерал-полицмейстером. Подавит восстание в Польше и Литве. В будущем либералы обзовут его вешателем и палачом, а у консерваторов он станет почитаем, как выдающийся государственник. Как всё это в одном человеке уживается?

Тем временем мне удалось перекусить, и стоило взять в руки бокал вина, как гости меня одолели вопросами. Сначала, понятное дело, про самолёты и связь.

Рассказывать пришлось много, в том числе и про крымский загар, который выгодно отличался своим оттенком от московского.

Но тут музыка заиграла громче, и молодёжь потянулась в соседний зал, чтобы потанцевать. Я тоже не стал отрываться от масс, оттанцевав я пятью барышнями, три из которых оказались вполне милыми, а одна даже настойчивой. Посчитав, что приличия мной соблюдены, я вышел на веранду, где после духоты зала было бы достаточно свежо, если бы не полторы дюжины курящих. Впрочем, отсев от них подальше, можно было избежать клубов дыма, уходящих через пару открытых фрамуг. Не тут-то было. И пары минут не прошло, как ко мне присоединился сначала именинник, а затем и его родственник — Александр Николаевич Муравьёв, один из основателей декабристского движения в России.

Этот, подозвав слугу с винным подносом, сразу взял быка за рога.

— Александр Сергеевич, а что вы думаете про крепостное право? — начал он довольно горячо.

Хороший вопрос. Тестовый. Сразу позволяет определять, насколько близок может оказаться человек к убеждениям будущих декабристов.

— Я про него не думаю, а определяюсь с ним практически, — опробовал я вино из своего бокала.

Цимлянское. Шампанское брать не стал.

— Думать, слишком ответственное слово. Тем более в масштабах Империи. Чересчур сложная задача получается, когда ты, не владея внутриполитической обстановкой, пытаешься впихнуть невпихуемое. Чистой воды волюнтаризм. Для начала вполне достаточно, если каждый дворянин, его сам для себя решит. Я решаю. Без лишней словесной трескотни и героических поз. Пока получается, — довольно скромно отметил я, при этом болезненно отдавив мозоли одному из теоретиков декабристского движения.

Этакий тонкий троллинг, который заставит Муравьёвых немного приспустить маски, а мне — говорить более жёстко и откровенно.

— Я читал ваши статьи, — выдавил из себя Александр Николаевич.

— С чем-то не согласны? — посмотрел я вино на свет, кивком давая понять, что оценил его качество.

— Конечно, и очень со многим, — порадовал он меня.

Закусился, ну, теперь полетят пух и перья… Куда там бойцовским петухам!

— Например? — невозмутимо оглядел я подтягивающихся к нам людей, желающих послушать разговор.

— В вашем имении есть барщина?

— Безусловно. В обоих моих имениях один день в месяц у людей существуют обязательные работы, на которые их отправляет староста. Кому-то же надо старикам, потерявшим сына на войне, изгородь поправить, а кто-то и крышу отремонтирует солдатской вдове, оставшейся с двумя ребятишками. Так же, улицы чистят, они у меня, если вы в курсе, ровные и гладкие, не хуже пола в этом помещении. Деревья вдоль дорог высадить, в основном яблони, груши и липы. Дров для сельской школы заготовить на зиму. Кстати, вы же вроде знакомы с Кюхельбекером? Он нынче у меня директором этой школы работает. Мне пока без барщины никуда. Иначе мои пейзане в грязи утонут. По собственному желанию крестьяне на такие работы не пойдут. У них своих забот хватает.

— Что значит — раз в месяц? — явно не поверил мне Муравьёв.

— Вы правы, тут я немного погорячился, в те месяца, на которые приходится посевная или уборочная с барщиной не получается. Зато в остальные — вполне. Каждое первое число люди выходят и приводят в порядок свои селения. Да, принудительно. Зато у меня везде чистота и порядок. А над вдовами и стариками крыши не текут.

— А на полях кто работает?

— Во! — поднял я палец, — Значит вы уловили мою хитрую хитрость?

— Признаться, нет, — слегка обескураженно помотал теоретик головой.

— Так крестьяне и работают. Но, за деньги! И очень даже неплохие. Я узнавал — рабочим в Москве платят намного меньше. И кроме того, кто у меня работает без нареканий, через три года вольную получит бесплатно.

— А почему не сразу? — тут же уцепился Муравьёв, захлопывая приготовленную для него западню.

— Вы же знакомы с Якушкиным, Иваном Дмитриевичем?

— Ну, допустим, — нехотя согласился теоретик, переглянувшись со своим родственником.

Ещё бы они не были знакомы. Год назад Якушкин собирался в Императора стрелять, а потом себя убить.

— Так поинтересуйтесь, что ему крестьяне ответили, когда он, уволившись из армии и прибыв в имение, тут же решил им вольную дать.

— Хотите сказать — они отказались?

— Именно так. Узнав, что вся земля, кроме усадебной, остаётся собственностью помещика, они выразили желание, чтобы всё было по-старому: «Мы ваши, а земля наша». Согласитесь, что чаяния горячих дворянских голов, непонятно для чего собирающихся по тёмным углам, от народа крайне далеки. А ошибка Якушкина была в том, что он ринулся всё решать тяп-ляп, разгорячённый якобы умными разговорами. Можете поверить мне на слово — дай сейчас крестьянину свободу, и он не пойдёт обрабатывать помещичью землю. Хотя бы из гордости. А своей земли, данной на прокорм, у него с гулькин нос. Если заранее не воспитать тех, кто к работе на полях за деньги не будет приучен, то все благие пожелания рассыпятся, как карточный домик. И это лишь небольшая часть моей стратегии.

— А вам не приходило в голову, что кроме вольной можно и землю дать? — попытался Муравьёв выправить положение, так как понял, что терпит разгром.

— В смысле — подарить? Как только вы свой особняк добровольно отдадите под жильё рабочим, то я сразу же подумаю над вашим предложением.

— При чём тут наш особняк? — возмутился Муравьёв.

— А при чём тогда мои земли? Я своё первое убыточное имение у казны выкупил меньше года назад, а второе у сестры фельдмаршала Кутузова купил ещё позже. И вложился в них солидно. Как бы не вдвое, а то и втрое от их цены. Мог бы пять таких особняков, как ваш купить, если не больше. Так почему бы нам не с вашего особняка начать? Подарите его угнетённому народу?

Видели бы вы ступор теоретика и веселье тех, кто нас слушал.

— Но крепостные у вас же есть?

— Формально, если на бумаги смотреть, конечно же есть. А по факту, все они уже работают за деньги, а не по принуждению.

— И землёй вы их наделять не собираетесь?

— Собираюсь, но не бесплатно, так как сам её покупал. Если кто-то захочет, то выделю выселки и хутора, помогу построится, и даже рассрочку на выкуп дам, лет на пять. Зато после выкупа — земля в их собственность перейдёт — хочешь, продавай или закладывай. Но, ушедших в самостоятельное плаванье я поддерживать не стану. Сами так сами. Мне такие примеры понадобятся.

— В каком смысле?

— Сейчас те, кто на меня работает, уже имеют хорошую заработную плату. После получения ими вольной она существенно увеличится, так как исчезнет та составляющая, за которую я их покупал, и которую сейчас из их зарплаты изымают. Соответственно их доход будет в разы выше, чем у хуторян, которые решат выкупить себе землю. Опять же, школа, больница, весенние пайки и хорошие дороги — это только для своих.

— Что за весенние пайки? — поинтересовался именинник.

— Я всю весну подкармливал крестьян на свои деньги. Зато «за кусочками» у меня ни один не ходил.

— А что такое «кусочки»? — не понял Александр Николаевич, в ответ на что я лишь глаза закатил, и начал рассказывать.

Похоже, не для него одного мой рассказ явился откровением свыше. Слушали меня, затаив дыхание.

— Оттого мне смешно иногда становится, когда я слушаю выспренные речи и глупые планы, — пошёл я на завершение, — До настоящих реформаторов и радикалов нашим горячим головам ещё очень далеко.

— И где вы их видели? — с какой-то детской обидой спросил у меня теоретик декабристского движения.

— Там! — ткнул я пальцем в потолок, — Если бы вам попала в руки «Всемилостивейшая грамота, российскому народу жалуемая», от тысячи восемьсот первого года. Или «Государственная уставная грамота Российской империи» работы Новосильцева, да даже предложения Сперанского, вы бы поняли, как далеки потуги нашего дворянства от государственного подхода. И если ничего не было сделано, значит на это есть уважительные причины: Тот же Наполеон или недостаток средств в казне, не позволяющий провести реформы.

— Другими словами, вы предлагаете опустить руки. Сидеть и ждать?

— Заранее извиняюсь, но каким местом вы меня слушали? — вкрадчиво поинтересовался я у него, — Я — практик. Я делаю всё, что могу и считаю правильным. И никого не дожидаюсь. Но если надумаете попробовать прийти и сагитировать моих крестьян на бунт и недовольство, то захватите с собой сковородку.

— А её-то зачем?

— Чтобы было, что сзади в штаны засунуть. А то ведь выпорют мои крестьяне вас, ей-богу выпорют. И вовсе не по моему приказу, а чисто от полноты русской души. Той самой, от которой вы так далеки…

Если на ужин к Муравьёву я попал скорее из любопытства, то от приглашения на День рождения младшего брата Екатерины Дмитриевны я отказаться просто не мог. Да и попробуй тут откажи, если мне в течение двух недель напоминали о предстоящем событии через артефакт связи, то сама Катерина, то её матушка с отцом, а то и все вместе.

В общем, атаковала меня семья генерала грамотно и по всем фронтам. Хорошо ещё, что прибытие баржи от Берда не выпадало на день рождения младшего Голицына, и я надеялся, что в Велье между делом успею сделать ребёнку какой-нибудь запоминающийся подарок.

Вечером накануне отлёта Велье я сидел в комнате сына Минаевой, любезно предоставленной мне хозяйкой для временного проживания, и размышлял о подарке для ребёнка. Почему-то я всё больше убеждался в идее, что лучшим подарком для трёхлетнего мальчика будет трёхколёсный велосипед. Если попросить своих кузнецов, и уточнить что рама и руль должны быть из трубок, а педали на переднем колесе, то они такую безделицу за день сварганят. Неплохо ещё было бы колёса в резину обуть, но когда она у меня появится, я до сих пор не знаю, а потому можно и пластмассой обойтись.

Я уже было решил завалиться спать, как мне в глаза бросился стоящий у окна застеклённый книжный шкаф, где на одной из полок расположилось около двух дюжин оловянных солдатиков.

Вот ведь как бывает — столько времени живу в этой комнате, и даже пытался почитать некоторые книги, стоящие в шкафу, а только сегодня обратил внимание на игрушечные миниатюрки. Раскрыв створки шкафа, я заметил, что солдатики не просто стоят, как на параде по стойке «Смирно», а запечатлены в движении и составляют единую композицию. В результате возникало ощущение, что умелый скульптор решил повторить в уменьшенном масштабе фрагмент какого-то боя.

Гонимый любопытством я обратился к Екатерине Матвеевне с вопросом, откуда в комнате её сына такая красота.

— Муж мой покойный солдатиков для сына лично делал, когда тот ещё под стол ходил, — объяснила Минаева. — Сам их сначала из воска лепил и вырезал, а потом в гипсовую форму олово заливал. Хотел, чтобы фигурок побольше было, но что-то он не то делал и форма только одну отливку выдерживала. А может это и к лучшему — зато каждый воин неповторимый.

Я присмотрелся более внимательно к фигуркам — и правда не нашёл двух повторяющихся фигур. Более того, я разглядел, что в сценке представлены русские пехотинцы и кавалерия в противоборстве с какой-то неизвестной мне армией, но явно не наполеоновской.

— Так это же корпус Барклая де Толи у шведов город Умео отвоёвывает, — подсказала мне Екатерина Матвеевна. — Неужто про переход через Кваркен запамятовали?

К своему стыду я не знал, о чём говорит хозяйка дома, но тут на помощь пришла память юного Пушкина, которая подсказала ход событий русско-шведской войны начала девятнадцатого века.

Действительно в марте восемьсот девятого года три с половиной тысячи русских гренадёров, мушкетёров и казаков в пятнадцатиградусный мороз под предводительством Барклая де Толи совершили двухсуточный переход по льду Ботнического залива, и вошли в Умео. Правда никакой битвы за город не было, поскольку комендант сдал его без боя, но это нисколько не умоляет славу русских солдат, решившихся на столь дерзкий марш-бросок.

Допускаю, что на полке книжного шкафа разворачивалось какое-то другое сражение. Но это не важно. Солдатики были и впрямь хороши.

— Екатерина Матвеевна, а разрешите мне растиражировать работу вашего покойного супруга? — возникла у меня мысль сделать с имеющихся солдатиков оттиски, а затем наштамповать из пластмассы целое войско и подарить его младшему Голицыну. — Я на день рождения сына Голицына приглашён, а с подарком ещё не определился. Вот думаю наделать с батальон солдатиков, да презентовать его мальчику.

— Ой, да делайте с ними, что угодно. А сколько ребёнку исполняется? — уточнила Минаева. — А то ведь дети всё в рот тащат. Не влетит вам потом от генерала, если с его сыном что-нибудь случится.

— Три годика.

— Ну, это уже считай взрослый, — кивнула Екатерина Матвеевна. — Такой не будет игрушки муслякать.

Мой вояж в Велье прошёл очень удачно — мало того, что приняли в Острове баржу с причитающимся моему хозяйству грузом, так я ещё договорился с Бердом, чтобы в обратный путь судно взяло на борт несколько тонн вермишели для Императорского двора. Зачем Романовым столько вермишели я не спрашивал — берут и ладно, а мне реклама не повредит.

Подарки имениннику тоже сделали, и думаю, что ребёнок останется доволен. Ещё бы — велосипед это вам не банальная деревянная лошадка-качалка, а самый настоящий транспорт. В реальной истории Владимир Голицын в сорок лет стал генерал-майором от кавалерии, но кто знает — может в этой истории он возглавит мотопехотные войска.