Лихолетье

Глава 8

— «Моему хорошему другу и единомышленнику по памятным событиям», — нараспев прочитала девушка надпись на обороте фотокарточки. И с нескрываемым удивлением воскликнула:

— Так вы, Григорий Борисович, приходитесь другом самому Александру Федоровичу Керенскому, министру-председателю⁈

— Хм, оно вроде, как и есть, но только с одной стороны дела…

Старик был ошарашен открывшимся обстоятельством, хотя сохранял внешнее спокойствие. Еще бы — решил при помощи девчонки разобрать саквояж с документами, так как сам физически не мог. А оттуда, как из «волшебного чуланчика» такое полезло, словно киянкой по лбу получил. Ощущение описано в романе «12 стульев» — в темноте посетитель вначале ударялся о железный сейф, а потом на него сверху падал скелет, который нерадивый студент-«двоечник» боялся держать в комнате ночью — «беременные женщины были очень недовольны».

Да уж, таких друзей за пипиську и в музей — тридцать седьмого года я точно не переживу с такой фотографией. Хотя после паралича скорее не доживу — девятнадцать лет пройдет все же. Да и происхождение у меня совсем не пролетарское — из купцов 1-й гильдии, к тому же сам был следователем царской прокуратуры в чине титулярного советника и капитаном по армии, да еще баллотировался в члены разогнанного Учредительного Собрания, плюс министр «Сибирского правительства». За какой пункт не ухватись — к стенке запросто поставить могут.

— Это после расследования печальных Ленских Событий, где расстреляли старателей на золотых приисках, — уточнил старик, посмотрев на год и место. Да и «скукоженная» память подкинула информации. Действительно, тогда два присяжных поверенных, адвокаты на современный лад, защищали интересы рабочих на суде, чтобы те не стали той унтер-офицерской вдовой, что сама себя высекла, как частенько бывает в России. Да и похожи они с Керенским — оба в английских френчах, с тростями, в кепках. Мода такая была среди правозащитников, в отличие от мундиров судебного ведомства.

Диссиденты, бля, доморощенные выявились, борцы с режимом! Двое из ларца, одинаковых с лица!

— Расскажите о том, Григорий Борисович!

Девчонка умоляюще сложила ладони, но он мотнул головой — фантазировать в нынешнем физическом состоянии было противопоказано. Хотя за несколько дней стараниями барышни он чувствовал себя гораздо лучше. Анна сейчас хорошо растерла и промяла ему всю левую сторону своими тонкими, но на удивление крепкими пальцами. Хотя чему удивляться — хотя и отучилась в гимназии, но к нелегкому крестьянскому труду с детства приучена. И тот куриный бульончик, которым его поили уже несколько дней в подряд, и кормили протертым мяском и печенкой с ложечки (вот стыдоба — взрослого человека как ребенка), был сотворен ее ручками — сама несчастных куриц рубила, ощипывала и потрошила.

В глотку уже бульон не лезет — зажрался ты батенька после казенных харчей — к хорошему быстро привыкаешь!

— Ой, а это что такое? У вас георгиевский крест как у папеньки, только с лавровой ветвью на колодке. Вы нижним чином тоже служили, рядовым стрелком службу начали?

Вопрос не застал старика врасплох — послужной список посмотрел первым делом. В чине прапорщика запаса он пребывал семнадцать лет, после окончания юридического факультета МГУ. Ухитрился «краешком» прикоснуться к войнам с китайцами и японцами, за оные и получил серебряную и бронзовые медали. Но реального участия в боевых действиях не принял, потому и остался в столь незавидном чине, про которые «строевики» говорили — «курица не птица, прапорщик не офицер». Да и на гражданской службе с наградами незавидно — слишком строптивым был, против существующих порядков выступал, с «конструктивной» критикой. А потому лишь бронзовую медаль «300-летия Дома Романовых» получил, да массивный серебряный знак «в память 50-летия судебных уставов».

Зато с началом мировой войны в рядах 19-го Сибирского стрелкового полка оказался на фронте, и пошло повышение за повышением, награждение за награждением, да и ранения тоже. И сейчас он смотрел, как девушка раскладывает ордена — на колодках третья степень «Анны» и «Станислава», и самая высокая награда — покрытый рубиновой эмалью крест святого Владимира. Все ордена были с мечами и бантом — почетные боевые награды. Рядом с ними лежали чуть большего размера шейные кресты святой Анны и Станислава второй степени, оба с мечами.

— Это, дочка, награда только для офицеров предназначена — в прошлом году введена, я как раз на демобилизацию отправился, староват стал для войны. Сами солдаты решали, достоин ли офицер этого «георгия» либо нет, а Григория Борисовича тогда командиром батальона избрали, как мне помнится. Сам первый раз такой вижу, хотя свой такой же еще в китайском походе получил — без банта, четвертая степень.

Вместо него ответил Ефим Кузьмич, вошедший в комнату. В руке казак держал тонкий и длинный сверток, причем старик сразу понял, что это такое — вчера казак выпросил у него «клюкву» — знак ордена святой Анны четвертой степени, что крепился на оружии в качестве награды. И развернув ткань запасливый фельдфебель его роты достал шашку, причем драгунскую, не казачью, наградную — с прикрепленным к ней знаком и красным темляком.

— В марте у солдата купил, как чувствовал. Вот, Григорий Борисович, все обратно прикрепил, а «за храбрость» тут уже нанесено было.

— Спасибо, только спрячь ее, Ефим Кузьмич, далеко ли сейчас до греха — а вдруг придут с обыском. Сам знаешь, что я на «птичьих правах» пребываю. А тут такая шашка — вот и припишут контрреволюцию. Да и зачем мне она — я ведь к постели прикован.

— Ничего, поправишься, — отмахнулся казак, и ухмыльнулся, — зато теперь ты «их превосходительство». И негоже без наградного оружия ходить, как только «сибирским» министром станешь. Большевиков с их «советской властью» свергнут скоро — надоели они уже, достали всех до печенок. Горлопанов набрали, поборы норовят ввести, торговать запрещают.

От сказанных слов старик насторожился — если о том столь открыто в народе заговорили, значит, все предчувствуют выступление. Или, как сказал один поэт — «дыхание гражданской войны».

Да, советская власть падет в Сибири быстро, как пьяный мужик рухнет в грязную канаву с дождевой водой — лишь всплески в разные стороны. Вот только эйфория от этого пройдет быстро и наступит отрезвление. Гражданская война штука такая, о двух концах, и оба острые — сильно уколоть могут. И Кузьмич последствия не просчитывает, лишь сиюминутный момент, исходя из своего положения — а богатых крестьян и казаков действительно «прищемят» в будущем, но они уже сейчас это предчувствуют.

— Хорошо, свергнуть советскую власть и вернуться к старой жизни? Царя снова посадить на трон, помещикам землю возвратить?

Старик решил прощупать настроение, и задал тревожащий его вопрос с улыбкой — типа, понимай как шутку. Новоявленный казак такого подхода не принял, глаза были серьезные. Внимательно посмотрел на дочь — «Патушинский» в первый момент подумал, что хочет ее изгнать, но нет — у того были иные помыслы, и тут Анна недовольно произнесла:

— Нельзя курить часто, дым вреден.

— Дым может и вреден, токмо дочка на фронте некурящих не бывает — там все по краюшку ходят. Цигарка трупную вонь перебивает, дышать хоть можно, и нет сладковатого запашка гниения тел христианских. Так что не ворчи — разок покурить можно, не бабы мы.

Сказано все было таким тоном, что на этот раз пока несостоявшаяся учительница перечить не стала, ушла на кухню и принесла коробку папирос и спички. А заодно массивную чугунную пепельницу с «завитками» — для состоятельного хозяина это своего рода атрибут, как и непременные кожаные сапоги — своего рода айфон из его времени. И тут же занялась им — подложила под спину подушек, усадила удобнее. Старик пальцами правой руки привычно смял картонный мундштук — Ефим чиркнул спичкой, дал прикурить, потом закурил сам, усевшись на стул.

— Царя нам не надо, Григорий Борисович — при нем вольготно не жилось. Не нужно и все — старики пусть ворчат, они к миропомазаннику привычные. Помещиков у нас отродясь не было, так что их землю делить без надобности. Землицы у нас своей много, три рубашки в страду упревают. У меня брат землемер — «новоселов» тут устраивал, все по картам сверялся. Говорит, народа вдвое больше поселить можно, и каждому полтора десятка десятин по норме нарезать. Но так «пришлые» тайгу корчевать не желают, как наши деды-прадеды, хорошие наделы выделять требуют, лодыри и лежебоки. Вот им советская власть нужна, а нам справным казакам и мужикам она без надобности, своим умом обойдемся как-нибудь. А будут дальше горланить, своего «черного передела», тьфу, требовать — прижмем их так, что взвоют — укорот живо дадим. Они тут пришлые — а земля хозяйская, и пригляда требует. «Равенство» свое пусть себе оставят, ишь что удумали — поровну все поделить. Шиш им, пусть выкусят — свое кровное отдавать.

Все было сказано просто и без надрыва, но таким веским тоном, что стало ясно — раскол пошел не только вширь, но и вглубь…

«Адвокаты» в составе комиссии на Ленских приисках 1912 год. Один станет «звездой политического олимпа» (или подиума) на короткий срок и сбежит в «Новый Свет» на выделенную ему пенсию, а второй останется в родной ему Сибири…