Лихолетье

Глава 14

Григорий Борисович лежал на деревянной полке третьеклассного вагона, который по нынешним, революционным временам можно было принимать за «люкс» — с непередаваемым ароматом махорки, вонючих заношенных портянок, какой-то гнили, и выделяемого утробами «трудового народа», с характерным «подрывом» омерзительного амбре.

Ничего не поделаешь — издержки образования, вернее, полного отсутствия оного. Как и бытовой культуры, уровень которой крайне низок. И виноваты в этом сами власти — на поездки в Париж денег хватало, а вот построить школы и ввести по всей стране всеобщее и обязательное начальное образование, пусть не четыре года, а хотя бы двухклассного училища, оказалось для властей неразрешимой задачей. Хотя чего проще — это же всего незначительные ассигнования, стоимость трех броненосцев, бездарно потерянных в войне с японцами. Но дело ни в этом — правящие верхи почему-то решили, что отсутствие просвещения принесет им спокойствие — типа, «темным народом» управлять легче. Вот и получилось то, что один из ныне живущих писателей назовет царством торжествующего хама.

Только он ошибается — эти люди, несмотря на низкий уровень образования и культуры, да что там — невежественные, имеют одно существенное отличие от людей из моего времени — они действительно верят, что могут создать некий «новый мир», с лучшими условиями для становления человека как личности. Именно так — личности в полном смысле этого слова. И эти люди готовы отдать за это собственную жизнь, взять в руки оружие и сражаться. Это чувствуется, как и то, что здесь нет чувства безнадежности, как в моем оставленном мире.

И это принципиальная разница!

А проблемы образования и культуры вполне решаемы. Да, положение аховое — достаточно было проехаться по железной дороге. Вагоны заблеваны, вокзалы загажены, стекла грязные и частью выбиты, груды мусора и шелухи от кедровых орехов, которые заменяют семечки. Положение хуже «губернаторского», но оно было бы еще хуже, если бы не земство, третируемое теми же властями. А ведь оно сделало немало, и это зримо — открывали школы и больницы, выплачивали жалование, пусть и небольшое, земским учителям и врачам. И те даже сейчас отнюдь не бедствуют, честно говоря — сам народ старается с ними «натуроплатой» расплачиваться. Тот же Викентий Александрович продукты охотно берет, в Красноярске знакомых и друзей, из разряда нуждающихся, обеспечивает, а ведь начинал как обычный земский врач. Аня в учительницы пойдет по осени в станице — на сходе с оплатой решат, село не бедное, у казаков и крестьян деньги имеются, тем более они с каждым днем обесцениваются.

Мысли текли неторопливо, он не только стоически терпел неудобства, но даже получал от своего положения определенное удовольствие — его голову держала на своих коленях Аня. Иногда он даже покуривал, благо оконное стекло, грязное до отвращения, было наполовину разбито и в отсеке вполне дышалось полной грудью, хотя девчонка время от времени сморщивала свой носик, и сама просила его покурить, говоря, что лучше запах хорошего табака, чем махорочная и «портяночная» вонь.

Однако сейчас не курил, лежал недвижимо — в Черемхово местные анархисты, а ими были чуть ли не все шахтеры поголовно, даже ощупали его, хотя поверили выданным в Красноярске бумагам. Потому требовалось соблюдать полнейшую осторожность и продолжать играть роль «смертельно больного». По своему опыту он хорошо знал, что провалы и поражения всегда поджидают в самом конце «маршрута», когда люди невольно расслабляются, и за это следует жестокая расплата.

Сейчас их в отсеке шестеро, полудюжина — с ним еще пятеро, которым можно всецело доверять. Ефим Кузьмич не пожелал отправлять его с дочерью в смертельно опасную дорогу, с возможным «билетом в один конец». Так что одел старую потрепанную форму со споротыми погонами — в такой половина «граждан» хаживала. Аня, понятное дело, сама напросилась — при тяжелобольном Патушинском следовала сестра милосердия, благо бумаги, выданные в больнице, были при ней. Легальные, не подделка, в отличие от его мандата Красноярской ВЧК — за вечер соорудил сей этот документ, «откатав» печать и штамп, благо тут обходятся без фотографий и гербовой бумаги. Легкая работенка, примитивная — это не в его время на «коленке» документы подделывать, хотя приходилось — служба такая, всему на ней научишься. Еще с «сопроводительной» бумагой из ВЧК, уже настоящей, следовал Евгений Николаевич Ячницкий, тридцати лет, давний его товарищ по Сибирской Думе, правый эсер, прапорщик, служивший в Томске, в запасной батарее. Сам приехал в Красноярск, письменно поручился за него в «чека» — те и отправили сопровождать до Иркутска, отнеслись с пониманием.

С ними поехали два матерых бойца, охранники, прихваченные вполне официально как санитары — сами собрались в поездку, стоило Ефиму предложить односельчанам поучаствовать в «добром деле». Первым вызвался младший унтер-офицер из его полка, георгиевский кавалер Платон Васильев — с седоватой бородой кряжистый мужик тридцати пяти лет. И старший урядник из распущенного Красноярского дивизиона Алексей Юшков — тех же лет, тоже фронтовик и кавалер. Участвовал в злосчастном походе Керенского и генерала Краснова на Петроград в ноябре прошлого года, в составе Енисейской сотни, что числилась в Уссурийском казачьем полку. Попал в плен под Гатчиной, и был избит революционными солдатами, к которым он теперь испытывал патологическую ненависть — все лицо в шрамах.

Но не на них одних он надеялся, осуществлялось не только «ближнее», но и «дальнее» прикрытие, если так можно сказать. Подполковник Ушаков тоже направлялся в Иркутск, чтобы там осуществить в назначенный день переворот. И если их «совместное предприятие» завтра окажется успешным, то ход истории может измениться, причем значительно. Падение советской власти в Иркутске на семь недель раньше срока, с захватом в пленкомиссаров и уполномоченных Центросибири — ситуация от Уральских гор до Приморья изменится кардинально, если успеть «подобрать» власть, и не пустить к ней тех, кто более всего заинтересован в восстановлении «прежних порядков».

Но лучше не то, что говорить, даже подумать иной раз о том опасно в его положении. Тут главное не сглазить, суеверия отнюдь не на пустом месте появились, не досужие или поповские разговоры, вполне реальные «законы подлости», не имеющие объяснений. Хотя народу известно, кого можно рассмешить, рассказав о своих планах.

Бориса Федоровича удалось привлечь к делу без особого труда, ведь к каждому человеку можно найти подход, особенно когда тот посчитает тебя своим единомышленником. Подполковник Ушаков имеет харизму, и сможет увлечь за собой легионеров, тут нужен порыв. Солдаты таких отчаянно храбрых и предприимчивых офицеров во все времена уважают. А там, как дела пойдут, «задний ход» уже поздно будет давать.

Все, как в поговорке — попала собака в колесо, пищи, но беги!

Силы для проведения «спецоперации» можно было собрать значительные, к тому же удалось проверить энергичность и предусмотрительность «командующего». И Борис Федорович за эти три неполных дня показал себя с лучшей стороны. Ухитрился с утра как-то договориться с Красноярским ревкомом, и те выдали паровоз для застрявшего эшелона, но только до следования к станции Клюквенной, расположенной на половине пути между губернским центром и Канском. Хотя, возможно, большевики просто хотели выпихнуть из города роту чешских солдат, охраняющих штаб. Они ведь тоже не могли не почувствовать «накат» гражданской войны. Там на станции паровозная бригада заполнила углем опустевший тендер, и эшелон направился к конечной точке путешествия — Канску, где должен был надолго застрять. Так, что добрались до уездного городка к вечеру — на путях стоял эшелон с батальоном «ударников» 2-й дивизии — три роты отборных головорезов, с добавившийся четвертой. Сила по местным меркам чудовищная. Физически крепкие, рослые солдаты молодых возрастов, фронтовики, по своей подготовке и опыту ничем не хуже знаменитых германских штурмовиков. Из города отряд чехов в двух эшелонах, без малого восемь сотен солдат и офицеров, теперь никуда не уйдет — там склады с десятью тысячами, патронами и воинским имуществом, что было разгружено на пути следования от Владивостока. Подкрепление эта группировка может получить только из Нижнеудинска, а это больше трехсот верст железнодорожного пути, участок, равный прежнему перегону. Здесь находится еще один эшелон — обозниками и хлебопеками дивизии, под охраной роты стрелков из 8-го полка. И надеяться на помощь этим двум войсковым группам не приходится — от Канска до Мариинска, где стоит эшелон одного батальона 7-го Татранского полка свыше шести сотен верст из шпал и рельс.

На целую тысячу километров пути три жалких боевых группы батальонного состава, оторванных друг от друга огромными расстояниями даже по сибирским меркам. Вот только из них серьезная сила, которой сейчас у большевиков просто нет, чтобы этих чехов быстро обезвредить. И эти легионеры станут той пробкой, что помешает перебросить к Иркутску подкрепления, когда все начнется.

Стоп, не забегай вперед, товарищ полковник — еще больше сотни верст дороги, мы только к Половине подъезжаем, там долгая остановка, и первый эшелон с чехами — батальоном 2-го запасного полка. Еще семь часов, и ближе к вечеру прибудем, должны быть в Иркутске. А завтра все и начнется, Троцкий свой приказ выкатит. Ночь нужна на подготовку, утро на отшлифовку, днем все и начнется. Лишь бы стрельба раньше времени не пошла, как случилось в той реальности…

Солдаты чехословацких «легий» были умелыми, энергичными и предприимчивыми — в том им не откажешь. Идет переоборудование речного парохода и баржи в «броненосец»…