Лихолетье

Глава 17

— Брате капитан — вы назначаетесь комендантом вокзала! Срочно готовьте к бою пушки — двух вполне хватит для устрашения противника, если большевики опомнятся. Всех милиционеров и солдат посадите под караул в теплушки, выставите охрану, оцепите станцию, телефонную и телеграфную связь держите под контролем, служащие к нам вполне лояльны. Сил у вас вполне хватит, скоро эшелон батальона поручика Фиолы подойдет, а там и чины авиаотряда будут!

— Слушаюсь, брате полковник!

Капитан Померанцев, командир артиллерийского дивизиона, козырнул, приложив ладонь к фуражке, где вместо офицерской кокарды была нашита наискось короткая, меньше вершка, бело-красная ленточка чехословацкого корпуса. Погоны никто давно не носил на плечах — они были отменены декретом совнаркома. К тому же вызывали раздражение у солдат, особенно галунные, офицерские. Ненависть к «золотопогонникам» была у солдат почти животной, слепой и не рассуждающей. Самосуды с жестокими расправами, казнями и убийствами, следовали немедленно, стоило найти среди пожитков пару погон из золотистого или серебряного галуна, которые теперь считались первым признаком контрреволюционности. Как и боевые ордена с мечами, которыми награждали исключительно офицеров или классных чинов — теперь, как грустно шутили кавалеры, их можно было считать «погребальными». И в том была своя правда — если эти крестики не забирали убийцы и мародеры (все же злато-серебро денежек стоят, и немалых), то их бросали в наспех отрытые могилы.

Но сейчас такого уже не будет — на силу найдется другая сила, на жестокость ответят жестокостью, за пережитые страхи офицерство расплатятся тем с насильниками, что вызовет у них уже не животную ненависть, а беспредельный ужас. За все последует оплата по накопившимся счетам — здесь полковник Ушаков не сомневался, а потому заранее прицепил на гимнастерку орден святого Владимира с мечами и бантом, свою самую высшую награду, которую полагалось носить.

Только капитан Патушинский, ставший в одночасье министром Временного правительства автономной Сибири, нацепил на свою гимнастерку два крестика — «владимирский», как офицерскую награду, и солдатский «георгий» с лавровой веточкой на колодке. И тут нет никакого нарушения — георгиевские награды никто не снимает, их ношение обязательно.

Вокзал удалось взять быстро и без кровопролития — патрули при виде вооруженных чехов, выныривающих из темноты с оружием в руках, снимали с плеч винтовки, безропотно отдавая патронташи. Никто не сопротивлялся и не поднимал шума, покорно поднимали руки вверх, понимая, что власть переменилась, раз кресты демонстративно стали на грудь цеплять, а там и до погон дело дойти может. Солдаты, сейчас ставшие красноармейцами, фронтовики, даже заискивали — кто из них не без греха, и не издевался над собственными офицерами. Но сейчас не время чинить следствие, и тем более расстреливать за прегрешения — для этого будут судьи, и пусть истину следствие выявляет. Потому что беззаконие местью не накажешь, нужно предавать его всеобщему порицанию, и правовому наказанию.

В самом здании вокзала караульные дрыхли самым бессовестным образом, и пробуждение под наведенными стволами винтовок и револьверов оказалось для них не самым приятным. Однако разоружению никто не мешал, наоборот, даже радовались, будто их избавили от постылой службы. К тому же на вокзале имелся, к удивлению, свой цейхгауз, где непонятно для чего складировалось оружие и патроны. Нашли там даже гранаты, но их у чехов было в достатке, у каждого имелось по паре — мощь «карманной артиллерии» еще на фронте оценили, и в вагонах сделали особые тайники.

Захваченные винтовки с патронами раздали уходящим на правый берег легионерам 1-й и 3-й рот под командованием штабс-капитана Гобчека. Теперь в том отряде из «нечетных рот» был вооружен не каждый четвертый, а второй стрелок. И не важно, что винтовки самых разнообразных систем — хорошо обученный солдат, а чехи были как раз таковыми, знает многие типы оружия и умеет стрелять. У многих легионеров были револьверы и пистолеты, у всех кинжалы и гранаты. Дело в том, что это оружие не подлежало сокращению, и считалось «наживным» — то есть личной собственностью.

— Батарею взяли, четыре трехдюймовки с зарядными ящиками и упряжками, снарядов полтора боекомплекта, сотня винтовок с патронами, — к ним подошел довольный, сверкая улыбкой на скуластом лице с волевым «тевтонским» подбородком (чехи ведь давно онемечены), штабс-капитан Новак. Но собственно чехов среди офицеров было немного, и на первых ролях в полках и батальонах (чтобы все видели), пусть в небольших чинах — от прапорщика до капитана. Все остальные должности были заняты их русскими «камрадами», причем в немалом числе и сверх всяких штатов. В корпусе на шестнадцать нижних чинов приходился один офицер, тогда как в русской армии пропорция была втрое больше. И хорошо, если в ротах у командира в подчинении имелось хотя бы два субалтерн-офицера, чаще всего таковым был один юный прапорщик, наскоро прошедший трехмесячный курс обучения в одной из многочисленных школ.

И главное — в штаты «братушек» временно зачислили множество русских офицеров, что следовали в различные сибирские городки к своим семьям. И предпочли это делать в теплушках среди чехов, которые не позволяли проводить у себя самочинные обыски, и тем более не собирались выдавать своих русских боевых товарищей на расправу. Среди них спасенных нашлось несколько уроженцев Иркутска, что сейчас стали проводниками ротных колонн в незнакомом городе, к тому же несколько десятков легионеров уже побывали здесь раньше — в лагере для военнопленных.

— Немедленно раздайте винтовки в «четные» роты — нам разоружать большевиков в казармах нужно, — немедленно приказал Ушаков и посмотрел на небо — следовало поторопиться, приближался рассвет…

Легионеры двумя длинными ротными колоннами поднялись по склону, и теперь роща, любимое место иркутян, осталась внизу, по левую сторону от дороги. Позади деревянных строений виднелись два массивных двухэтажных здания из кирпича — казармы одного из запасных батальонов в минувшую войну. За заборами надрывно лаяли собаки, окна домов прикрыты ставнями, огоньков не видно, но подполковник Ушаков не сомневался, что некоторые хозяева уже проснулись — времена беспокойные. И сейчас за длинной колонной чехов настороженно смотрят в щелочки десятки внимательных глаз, хотя он и приказал «сбить ногу». Но три с половиной сотни военных всегда произведут шум — топанье далеко слышно. Главное, чтобы большевицкие караульные мерного шага не услышали — тогда сразу насторожатся.

Единственная надежда на «охотников» — при каждом полку был взвод конных разведчиков, но сейчас спешенных — лошадей на морском транспорте не увезешь. Они и пошли вперед, необходимо было убрать часовых, чтобы тревогу не подняли. И сейчас Борис Федорович, пристально смотрел на здания с темными окнами, но продолжал идти спокойно, не увеличивая шаг, хотя в любой момент по колонне чехов могла резануть пулеметная очередь.

— Они спят, брате полковник, даже от часовых самогоном шибает, — из-за кустов вышел чех, мотнул головой. Борис Федорович присмотрелся — среди веток с первыми листочками дергались ноги в сапогах. А там еще пара ног, и дальше пара — часовых «сняли».

— Резать не стали, оглушили и связали — они в сознание приходят. Сейчас тумаков выдадим — притихнут. Внутри уже мои «охотники» — караул обезоружили — там все поголовно пьяные. Мужичье, не солдаты, тьфу!

— Отлично, прапорщик, тогда начинаем побудку — по полуроте на казармы, четвертая рота в оцепление. Передать по команде — при сопротивлении бросать гранаты, в темноте своих пострелять можем. Вперед, только тихо — цейхгауз взять под охрану, не мешкать!

Чехи один за другим стали исчезать в здании — в руках револьверы, пистолеты и гранаты, у немногих короткие карабины, у всех кинжалы с наточенными как бритва лезвиями. С винтовками, да еще с примкнутым штыком, действовать в зданиях, как и в траншеях, несподручно. Так что вперед пошли «штурмовики», специально отобранные солдаты, привычные к такому бою, умеющие его вести, бывалые фронтовики. А вот стрелки с винтовками брали в оцепление здания снаружи — когда большевики сообразят, то многие начнут выпрыгивать в окна. А то, что стрельба будет, сомнений у подполковника не было — пьяные всегда настроены более решительно, чем трезвые, и многие сдаваться не захотят — куражиться начнут.

Но то к лучшему — из пьяных никудышные вояки, серьезных потерь у опытных чехов не будет…

Иркутский вокзал у подножия Глазковского предместья — на берегу Ангары. 1918 год.