Лихолетье

Глава 19

— Дождались — скинули с власти большевиков!

— Довели людей до ручки — купить ничего нельзя, или стоит дорого, не по кошельку, либо вообще нет.

— Анархистов всех до смерти побили, восемь телег трупов вывезли…

— Туда им окаянным и дорога, у снохи моей серьги из ушей выдрали! И пальто сняли — экспроприировали.

— Нечего на улицу было выходить дуре, платочек повязать нужно было, тогда бы не заметили.

— Побили, и хрен с ними — там одни хулиганы. Только бородатый Нестор их заправила куда-то делся.

— Говорят люди, что воевать против есаула Семенова отбыл…

Нарядно одетые люди — ибо суббота предназначена для отдыха человек. Недаром говорят — помни день субботний, ибо за ним последует воскресенье. Но теперь Иван Иннокентьевич не узнавал Иркутска — обычно немногочисленные прохожие старались идти быстро. Люди нигде не задерживались, в группы давно не собирались — такие сборища большевики не допускали, могли заподозрить «контрреволюцию». А там можно было попасть и в зловещую «чека», о которой ходили разные слухи, в большинстве надуманные, базарные пересуды, не стоят такие доверия.

Сегодня с утра он решил сходить на «мелочный базар», прикупить соли — бедствовали с супругой, Серебренников перебивался случайными заработками, и сейчас готовил работу о землеустройстве бурятского населения, давний заказ от Ринчино. Тот, будучи членом разогнанной Сибирской областной думы, принял большевицкую власть и стал с ней сотрудничать, получая финансирование от Центросибири, так что можно было надеяться, что какая-то малая толика денег перепадет и ему.

Однако выйдя на улицу, он, как и другие иркутяне, впал в ступор — за прошедшую ночь власть в городе переменилась. Да, Иван Иннокентьевич слышал стрельбу, но не такую ожесточенную, как в зловещие декабрьские дни, когда город громила «красная» артиллерия. А потому подумал, что это в очередной раз своевольничают анархисты, видимо, совдеп решил их разоружить, и это правильно. Чуть позже послышалась отдаленная перестрелка в районе «Красных казарм», затем в Знаменском предместье. И каждый раз где-то с четверть часа, не больше, сразу все стихло, и город снова укутывала ночная тишина, и легкий ветерок нес от Ангары ощутимый холодок — на Байкале лишь в мае сошел лед.

И первое, что увидел Иван Иннокентьевич, так это толпы людей, что собрались на перекрестке Харлампиевской и Амурской улиц. И словно ушатом холодной воды «окатили» — город заняли чехи, высадившиеся ночью с эшелонов и разоружившие в Глазковском предместье отправлявшиеся в Забайкалье маршевым пополнением «красную гвардию». А затем по понтонному посту легионеры перешли Ангару и заняли все учреждения «Центосибири», разоружив формируемые «советский» полк и артдивизион. А вот мадьяр-кавалеристов и анархистов побили — люди ходили туда, но там стоит оцепление из чехов и милиционеров. И саму Амурскую улицу на перекрестке с Большой оцепили, и сейчас никого не пускают. Приходится обходить переулками, но никто не в обиде, понимают. И благодарны как за переворот, так как правление большевиков надоело хуже пресловутой «горькой редьки» всем жителям мещанского Иркутска, что одним из последних, и то после ожесточенных боев, «признал» насильственную власть победителей.

И сейчас в толпе он узнал все городские новости, что часто делал — любил такие прогулки, ибо в советских газетах информация подавалась однобокая, а по жизни своей он был чрезвычайно любознательным. Ведь обычный деревенский мальчишка, коренной сибиряк, сумел окончить городскую гимназию в Иркутске, ставшим для него родным. И даже отучился год в военно-медицинской академии в столичном, чопорном Петербурге, но профессия врача оказалась не для него. Серебренников вернулся обратно, и только здесь на берегах Ангары нашел свое признание. Занимался учебной и научной работой, готовил статистические сборники по хозяйствованию в Сибири, и стал действительным членом Российского географического общества. Жил с женой очень скромно, на публикации, получал небольшой гонорар за статьи, снимали в городе маленькую комнатку. Вступил в партию меньшевиков, подавшись революционным ветрам пятого года, но попав под гласный надзор полиции, сделал выводы, по природе своей был предусмотрительным и осторожным — и больше с радикалами и «нелегалами» не связывался.

Но зато окончательно стал стойким «областником», разделял идеи Потанина и Ядринцева, считая, что нельзя превращать Сибирь в колонию и место каторги и ссылки. И цифрами доказывал в статьях, что происходит экономическое закабаление огромного края воротилами российского капитализма, хотя тут «ходил», как говорится, по «краешку».

Революцию семнадцатого года приветствовал, но когда власть взяли большевики, свергнув Временное правительство, понял, что грянула самая настоящая Смута, и до гражданской войны совсем близко. Не ошибся — чудом пережил декабрьские бои, причем сам остался в районе, который захватили красногвардейцы, а супруга была дома, в квартале, что взяли под охрану юнкера. Но центр города нещадно обстреливала артиллерия, и все эти долгие дни он сильно переживал за свою «половинку».

Вскоре утвердилась большевицкая власть благодаря прибывшим отрядам красногвардейцев из Красноярска, Барнаула и других сибирских городов, да еще с тяжелой артиллерией — шестидюймовыми мортирами. Большевики уже показали свою нечеловеческую решимость захватить власть даже там, где их не поддерживали — и жители с облегчением вздохнули, когда городские власти из КЗР уступили. И началось прозябание — так хозяйствовали новые власти, что волосы от ужаса поднимались, довели процветающий раньше город до ручки всего за пять месяцев. Жил замкнуто, и благодарил судьбу, что не успел выехать в декабре в Томск, на заседание Думы, а то бы уже арестовали. Время от времени по ночам наступала очередь выходить на улицу с трещоткой, чтобы поднять шум, когда явятся грабители — входил в «самоохрану», которую формировали жильцы, так как на милицию надежды было ничтожно мало — она сама боялась бандитов.

— Говорят, в Русско-Азиатском банке будет размещено Временное правительство автономной Сибири, вон флаги вывесили. И воззвания расклеивают, подписано министром Патушинским. И еще от него декрет опубликован, вон, наклеили. Наш присяжной поверенный, на суде выступал часто. Вроде как народник или кадет, семья приличная, первой гильдии купцы.

Серебренников поморщился — Патушинского он хорошо знал — самолюбивый и самовлюбленный, экспансивный и нервный, постоянно срывался в истерики. Нет, как юрист превосходен, умен, красноречив, многие дела выиграл. И храбрец — воевал на фронте, многими наградами отмечен. Но вот министром быть не сможет, для этого спокойным нужно быть, рассудительным, и не срываться по ничтожным случаям.

Любопытство взяло свое — Серебренников стал осторожно подходить к вывешенным на тумбу листкам, как раз на углу красивого здания банка, являвшегося своего рода визитной карточкой Иркутска. Напротив здание Коммерческого училища, там тоже толпились люди, что-то читая, наискосок гостиница «Централь». А вот сам перекресток охранялся чехами с винтовками — на фуражках бело-красные ленточки, рядом с ними военные, но уже с бело-зелеными «сибирскими» повязками, судя по выправке, офицеры — тоже с винтовками, у многих на ремнях кобуры с револьверами.

Среди них он узнал знакомого — жил в комнатке этажом ниже, вместе заступали на дежурство в «самоохране». Но тот повел себя странно — неожиданно кинулся прямо к нему, подхватил под локоть, зашептал:

— Иван Иннокентьевич, вас по всему Иркутску приказано отыскать как можно спешно, а вы сами подошли. Вашу супругу под охрану уже взяли, не беспокойтесь. Пойдемте, пожалуйста, вас ждет его высокопревосходительство, уже несколько раз посыльных отправляли.

Офицер подхватил ошарашенного Серебренникова под локоть, и чуть ли не подтащил к главному ходу — тот от растерянности даже не подумал сопротивляться, покорно шел и застыл у двух часовых с винтовками, на солнце тускло поблескивали граненые штыки. Рядом стоял офицер с такой же бело-зеленой повязкой на рукаве, глаза настороженные, рука на кобуре револьвера. Однако сосед тут же быстро заговорил:

— Их превосходительство министр Временного правительства автономной Сибири Серебренников, его ожидают!

Иван Иннокентьевич непроизвольно ахнул, не понимая, что происходит — военные взяли винтовки «на караул», а офицер вытянулся, и четко приложил ладонь к фуражке. Двери предупредительно открылись и его чуть ли не завели. Поднимаясь по лестнице, он неожиданно подумал, что эти ступени могут привести его на Голгофу…

Пережившее время здание на перекрестке улиц Амурской (ныне Ленина) и Большой (Маркса). Следов декабрьских боев пока нет, но скоро появятся…