Лихолетье

Глава 30

— И откуда ты сделала такие выводы, милая? Давно ли?

— С первого дня, когда тебя привезли в наш дом, Гриша. Ты бредил в беспамятстве, а я слушала. И так каждую ночь, включая нынешнюю — днем ты один человек, но стоит тебе заснуть, так становишься во сне другим — из иного мира, из будущих времен. Потому я всегда с тобой — каждую ноченьку подходила к двери, приоткрывала ее, садилась на стул и слушала тебя. Удивительные рассказы, в детстве так сказки матушки не слушала.

Анна крепко обняла его за шею, поцеловала в щеку, прижалась — он чувствовал биение ее сердца, суматошное, словно у пойманной птички, которую бережно сжимают в ладони.

— У самой в душе много раз холодно становилось от твоих рассказов, что другие бы за бред сумасшедшего приняли. А я слушала — хотела бы увидеть тот чудный мир, где по воздуху летают огромные аэропланы с сотнями людей, где можно говорить по телефону за тысячи верст и на маленьком экране видеть собеседника, где…

— А еще в том мире создано страшное оружие, атомная бомба, способная своим взрывом превратить в пепел в огромный город. И содомские грехи считаются нормой, где семьи распадаются как карточные домики под порывом ветра. Там стяжательство считается нормой, а предательство «разумным выбором», — Григорий Борисович говорил спокойно, не поднимая голоса. И потому как девчонка задрожала, моментально понял, что та все знает. В бреду ведь о многом проболтаться можно, так что права поговорка — «у кого что болит, тот о том и говорит». Ему стало жалко женушку, что по своему природному любопытству, узнала слишком много, причем такого, о чем лучше и не знать — не каждый способен выстоять под «потоком» такой информации, даже у крепкой психики есть пределы сопротивления.

— Что ты, родная, успокойся, — он сам крепко обнял девушку, прижал к себе, усадив на колени, чуть прикусил мочку розового ушка. Теперь было понятно, почему та не высыпается — каждую ночь у нее бдения начинаются, и так уже месяц. Только последние три дня прятаться перестала, ведь стали мужем и женой, общая постель соединила. И странно — вроде ему далеко за столетие, ведь две жизни прожил, а ведь полюбил ее, которой на целый век меньше возраст, и стали они «едины» не только плотью, как выяснилось. Да уж — мир всегда полон чудес!

— Я люблю тебя, люблю… Не нужно этих гадостей! Я твоя и только твоя, навек твоя, и любить буду только тебя. И детки у нас будут, сын… и дочка… нет, рожу тебя пять сыновей и трех дочерей, я смогу. У подруг уже давно дети, а я все в «старых девах» была. Но чувствовала, что встречу… Ты мой, единственный, любимый!

Страсть нахлынула такой волной, что устоять им обоим было невозможно, а когда кипят эмоции, которые и опишешь толком, ибо нельзя передать чувства, то разум всегда замолкает…

Григорий Борисович лежал на кровати, сердце перестало колотиться в груди. Анна прижималась к нему, закинув горячую ногу на живот, и водя пальчиком по груди. Поцеловала в щеку, чуть коснувшись мягкими губами, тихо произнесла, улыбнувшись:

— Мне с тобой хорошо, тебе тоже — я счастлива. Иди, покури — ты ведь явно о чем-то уже думаешь. Вот потому я тебя и люблю, Гришенька — ты вечно в деле, горишь им.

Григорий Борисович поцеловал супругу, за эти дни он, как не странно, начал привыкать и к ней, и к тому, что обрел семью, и что у них будут дети, кого Анна не просто хотела, жаждала. И одевшись, пошел в кабинет, где работал, когда приходил домой. Он вернулся в старинный особняк Патушинских, известных в Иркутске купцов первой гильдии. Правда, жили они в правом флигеле, отдав весь дом для вынужденных переселенцев из России, что уже работали в губернской администрации. Всех образованных людей старались немедленно трудоустроить, каждому находилось дела — ведь Сибирь исторически бедна кадрами, а тут хлынул «поток», который станет еще больше, как только большевики окончательно утвердят свою власть в центре страны. А там начнется эмиграция — десятки тысяч образованных людей, среди которых будет много ценнейших кадров от инженеров до врачей, навсегда покинут пределы уже «не богоспасаемого отечества».

— Ты ведь уже мысленно смирился с тем, что большевики установят власть по всей территории России, — это был не вопрос, утверждение, своего рода продолжение прервавшегося объяснения между супругами. Сейчас наступал «момент истины» — Анна пришла за ним, тоже оделась.

Он посмотрел на стакан горячего чая, исходящего парком в ее руке, даже не удивился — женушка была очень внимательной и предусмотрительной, заботливой, но без навязчивой опеки. Отрывисто ответил:

— Ста миллионам беднейших крестьян нужна земля, они ее получили, а потому будут поддерживать большевиков.

— Понимаю, в Москве будут твердить, что они построят новую жизнь, если уничтожат помещиков, что пытаются восстановить былые порядки. Я ведь в гимназии не только училась — у нас модно было изучать социалистические учения, я даже «апрельские тезисы» господина Ульянова почитала, и множество других его работ. И скажу что это отнюдь не утомительное занятие, если хочешь узнать помыслы врагов, которые двумя ногами прыгают в «утопию», стремясь создать «царство» на основе трех лозунгов со времен французской революции — «либерте, эгалите, фратерните».

Григорий Борисович только усмехнулся, услышав слова — он догадывался, что девчонка уже сделала собственные выводы, ибо умна. Анна продолжила говорить, внимательно на него посматривая:

— Просто замечательно — так всегда говорят, когда собираются залить всю страну кровью. Ведь не скажешь прямо — «режь, убивай, насилуй», хотя «грабь награбленное» уже выдвинули лозунгом. Но почему ты сейчас не хочешь воевать с большевиками в полную силу? Я же вижу твое смятение, ты словно подходишь к черте, но боишься ее переступить. И эти бесконечные воззвания к миру — люди, силой захватившие власть, никогда от нее не откажутся, ибо потом их за это сильно накажут. А ты пытаешься говорить с людоедами о безнравственности каннибализма. Не поймут-с!

— Дело не в этом, Аня. А в том, что пришедшие к власти генералы и те же помещики, будут стараться восстановить старые порядки — у них нет ничего нового кроме слов, а делать они могут только то, что умеют, чему сами научились. К тому же они будут искать опору в интервенции против своего собственного народа, а такие штуки с русскими не проходят.

— А какие в Сибири помещики и генералы — что-то я их не наблюдаю, ни одного. Да, в Омске шебуршаться, но сделать что-либо Директории они не могут, не в силах. Да и кроме лозунгов здесь начаты многообещающие реформы, ты сам говоришь, что это социальные, даже социалистические преобразования. И население их поддерживает — это факт, а они вещь упрямая. Ведь большевицкая власть рухнула меньше чем за месяц, и отнюдь не руками интервентов свергнута — чехи играли малую роль.

— Да, наблюдается такое. Только учти, что в Сибири едва десятая часть населения от всей империи. А чтобы воевать нужна многочисленная армия, а для нее требуется вооружение. Ладно, если с японцами сговоримся, то получим боеприпасы с винтовками и пушками. Вот только я помню, чем закончилась мобилизация — крестьяне, особенно переселенцы, не хотят воевать — их заставили силой. А стоило прийти адмиралу Колчаку, начались восстания — и те люди, что сейчас поддерживают нас, отвернутся.

— Так и не объявляйте мобилизации — зачем нужны переселенцы в армии, если они даже на собственной земле плохо работают, старожилам люто завидуют. Я ведь все прекрасно вижу — им предлагают идти в батраки, за лето можно коня и корову заработать, так не идут. Все ждали пособие от властей, но кто сейчас им деньги платить будет? Вот и требуют у соседей «поделится» их добром, мол, раз «равенство» наступило. Вот им — выкуси! Мы хрип гнули с утра до вечера, а они бездельничали, а теперь им пшеничного хлебушка захотелось, сволочи «пришлой»! Пока не расплодились, трутней прихлопнуть надобно, от бездельников все беды!

Такой Анну он никогда не видел — раскраснелась, глаза засверкали. Он знал, что у старожилов крайняя неприязнь к переселенцам, и понимал причину этого — вот она, в гневной тираде девчонки заключена.

— Но армия ведь нужна, где солдат то брать мне прикажешь?

— А землицу старожилам пообещайте в собственность отдать, защитить наделы от посягательств — тогда грудью встанут на защиту, свое ведь не чужое, хребет кому угодно перешибут. Без мобилизации явятся, когда объявите, что земля принадлежать тому будет, кто за нее готов сражаться. А старожилов и казаков всяко разно больше сейчас будет, чем пришлых переселенцев, и они с охотой в армию придут…

Так уж определено, что все призывы к «равенству и братству» приводят вот к этому «уравнителю»…