Летун. Фламенко в небесах

Глава 34

XХXIV

Испания, Лерида — аэродром Альфес, 5–6 апреля 1938 г.

Госпиталя де Монсеррат на месте не было.

Вернее сказать, само-то здание, пусть и покоцанное осколками, потерявшее часть стёкол, никуда не девалось. Не было именно лечебного учреждения: всех врачей, медсестричек, раненых и кастелянш. Неподалёку от входа стояла на простреленных покрышках медицинская карета скорой помощи — по ней хорошо отстрелялись откуда-то сверху. Наверное, немец: у них в «Кондоре» стрелки хорошие, а расстреливать мирняк и раненых гансы большие любители.

Возле здания суетятся бойцы в изгвазданной республиканской форме: волокут деревянные ящики с позвякивающими стеклом зажигательными бутылками[1], наполненные песком мешки, из которых выкладывают амбразуры. Позади «Скорой помощи» трое народоармейцев спешно копают позицию для траншейного бомбомёта времён Первой мировой.

— Ола! Где медики? — Обращаюсь к ним. — Где раненые?

Парни разгибаются, присматриваются — в ночной темноте разобрать наши лица сложно, знаков различия у меня совсем не видать — спрятаны под лётной курткой, а фуражку я давно потерял, даже не припомню, где.

— Уехали они, на левый берег Сегре уехали! — отвечает боец лет двадцати восьми с виду в вязаной лыжной шапочке. — Наверное, там теперь госпиталь сделают. Где вы были, если не знаете?

— В Альпикаде воевали, ола! Вот приехали лечиться — а не у кого.

— Как там дела, на правом?

— Хорошо дела, камарадос! Когда мы оттуда уезжали — уже выбили оттуда фашистов.

— Бон[2]! Разворачивайтесь и езжайте на север! Понт велл[3] алеманос сегодня разбомбили, поэтому выбирайтесь через железнодорожный!

— Успехов, камарадос!

— Счастливого пути!

Проплутав некоторое время по тёмным улицам мы, наконец, выехали к железнодорожной насыпи и следуя вдоль неё — к уцелевшему мосту. И на этом относительно комфортная — потому что не на своих двоих, а в телеге — поездка и закончилась. Повозке просто не было возможности перекатить через мост: колёса сразу бы застряли между стальными балками. Был вариант — пройти самостоятельно по двум узким пешеходным дорожкам по краям — но то ладно я и ещё один парень-поляк из интербригады: мы-то ходячие. А вот остальные раненые в телеге оказались попятнанными кто в ноги, кто в туловище и двигаться сами не могли.

Возница наш, крестьянин из Альпикаде, напрочь отказался помогать перетаскивать раненых бойцов, что-то доказывая на каталанском. Нет, язык, конечно, родственный испанскому, тоже из романно-иберийской группы — но… Только если собеседник разговаривает медленно и с расстановкой и можно понять. А если горячится и трещит языком, как пулемёт… Ну, это примерно как москвич или ленинградец попытается поболтать, скажем, с сербами. Уверяю — понять, может, и поймёт, процентов десять, а остальное придётся домысливать. Нам домысливать было некогда. Вытянув из телеги плащ-палатку непонятного происхождения, мы с парнем-поляком перевалили на неё первого раненого и потащили, схватив за концы: я — левой рукой, поляк — правой.

На левобережной стороне моста нас встретил часовой. Объясняться с ним пришлось, понятно, мне: я хоть как-то мог понятно объясняться на испанском. В итоге часовой свистком[4] вызвал разводящего. Тот, после того, как понял суть проблемы, в нарушение уставов сдёрнул отдыхающую смену и нескольких зенитчиков и народ, прихватив плащ-палатки и одеяла, двинулся на помощь. Мы же потащили раненого товарища дальше…

Развалины трёх улиц, городской сад, который носит громкое имя «Елисейские поля», театр. В той части театра, которая не выходит на Сегре — госпиталь де Монсеррат. То, что осталось. Те, кто остались. Потому что кто-то погиб за минувший день, кого-то эвакуировали дальше в республиканский тыл, многие легкораненые взяли оружие и пошли драться. Франко штурмует Лериду не только испанскими частями. У Франко здесь — мавры. Моррос. Древний, чуть ли не тысячелетний враг. Враг, воспринимающий испанцев, как кяфиров. Враг, которому не сдаются — потому что он не берёт в плен. Вернее — берёт. Ненадолго. Чтобы отрезать голову и поднять её на палке для устрашения. Потому легкораненые и возвращаются на позиции. Так ушёл Хуан Мачадо. А Пако Торреса увезли — при артобстреле вышибло стёкла и изрезало его осколками. Эвакуировали куда-то на юго-восток, но обратно грузовик со вчерашнего дня не вернулся.

Новую рану мне промыли, наложили повязки — спасибо Красному Кресту, в этом конкретном госпитале пока что нет проблем с перевязочным материалом, хотя многого другого из лекарств заметно не хватает. Что поделать — сильные бои, франкисты словно с цепи сорвались!

Выписав справку и подписав заявление об отказе в госпитализации, начинаю ходить и клянчить меж ранеными патроны к «Астре». Вообще-то с оружием в госпитале находиться не разрешается, и винтовки с пулемётами даже отбирают — но пистолеты — это иное. Один из анархистов-ополченцев выделяет мне аж восемь патронов — мало, но хоть что-то. Другой испанец дарит гранату — французскую F-1, «маму» советской «лимонки». Хорошие парни, щедрые! Приглашаю их после войны к себе в Америку. Правда, сам далеко не уверен, что сумею туда вернуться…

…Просыпаюсь от лая зениток и грохота бомб и первым делом пытаюсь кинуться к самолёту.

Чёрт, я же не аэродроме! Присел, прислонившись к стене дома — и отключился — тяжёлые сутки были. Уже утро — часов девять или десять, судя по высоте солнца. Часов-то давно нет — разбил при вынужденной посадке. В небе над рекой и старой, правобережной частью города — воздушный бой. Проклятые «мессершмитты» крутятся в смертельном танце с нашими «И-пятнадцатыми». «Чатос» — трое, и я даже подозреваю, кто это — остатки нашей эскадрильи. «Эмилей» — семь, восьмой, крутясь, падает, похоже, что в реку. Но то ладно: плохо, что «мессы» прикрывают «Юнкерсов»-штурцкампффлюгцойг. И эти «Юнкерсы» старательно размазывают в нуль республиканскую оборону на правой стороне реки. Ну, то, что от той оборону осталось. И если красных сейчас выкинут за мост… Значит, фашисты отсекут сто первую бригаду Педро Матео Мерино и тринадцатую интернациональную, обрежут выход к шоссе на Уэску. А там — Альфес, там — эскадрилья! Ребята — там, а я — здесь… Наблюдатель, блин!

Наблюдать за воздушным боем с земли — это совсем не то же самое, что участвовать в нём лично. Ощущения — совсем другие. И главное — в воздухе не чувствуешь такой досады и бессилия, как наверху.

…Как же они наших гоняли!.. Качественно, используя не только численное, ног и конструктивное преимущество своих, бесспорно, хороших, самолётов. Вот от очереди почти в упор вспыхнул огненным клубком один «чато», вывернулся и, дымя, пошёл вниз второй… Но вот почти вертикально рухнул «мессершмитт». Ай, молодца! Ай, красавчик наш истребитель! Так их, собак сутулых! Ещё один «Эмиль» вывалился из свалки и со снижением пошёл куда-то на северо-запад… Подбит? Тоже хорошо! Но на этом торжество прекратилось. Последний сражавшийся «И-пятнадцатый» на глазах у всех, как и я, наблюдавших с земли, бойцов и командиров, как бы разделился надвое, потеряв хвост, и посыпался вниз. От него отделился тёмный комочек, почти сразу же превратившийся в белый цветок парашюта. Ой, дурак! Подстрелят же!

И верно: немецкие «охеревшие» истребители устроили вокруг спускающегося вниз пилота хоровод. Каждый из пяти уцелевших истребителей по разу пронёсся рядом, поливая его огнём. Метрах в пятидесяти над поверхностью его парашют всё-таки вспыхнул и все внизу увидели, как парень падает прямо в воду Сегре…

Лётно-подъёмный состав нашей истребительной эскадрильи перестал существовать. Нет, кто-то, конечно, остался — спешенный, ссаженный с истребителя наземь, раненый…

А ведь всего несколько дней назад мы принимали эти истребители в Аликанте. Мы клялись отремонтировавшим их рабочим, что станем сражаться на них до конца, что прорвёмся. Недели не прошло, как три последних «И-пятнадцатых» погибли в бою с «мессерами». И ведь не сказать, что херово воюем…

О том. как я выбирался из Лериды, думаю, вполне можно снять приключенческий фильм. Такой подростковый, из серии «война и немцы». Ну, в данном конкретном случае немцы, хотя и имелись, — но высоко в небесах. На земле попадались только франкисты да мавры.

Я вновь перешёл на правый берег Сегре и, стараясь не ввязываться в схватки, всё-таки добрался до шоссе. Ну, в паре коротких стычек поучаствовать всё-таки пришлось, в результате одной из них я разжился редким образчиком испанского военно-технического гения — пистолетом-пулемётом СТАР-35 с двумя магазинами на сорок патронов в каждом. Был ещё и третий магазин, он же — первый, в который как раз забилась грязь и франкистскому офицеру из-за этого не повезло: моя-то «Астра» работала, как полагается и пуля вошла туда, куда надо. Так что СТАР перешёл к новому владельцу, а заклинивший магазин был выкинут. Возиться с ним ещё…

Так вот, в изгвазданном обмундировании, в порванной на спине кожаной куртке и подобранном вместо пролюбленной где-то фуражки стальном шлеме, с пистолетом-пулемётом на плече я и добирался вдоль шоссе на Уэску до своего аэродрома Альфес.

Само шоссе можно было бы назвать пустынным, когда бы не валяющееся местами барахло совершенно гражданского вида, которое беженцы не смогли дотащить на себе, несколько брошенных повозок с подстреленными лошадьми и осликами да грузовик с надписью во весь борт «La llibertat és la nostra vida!» и красно-чёрным прямоугольником на кабине. Анархистов в Каталонии много, несмотря на прошлогодний майский мятеж. Ну так Республика борется не с анархистами, а именно с мятежниками — правыми или ультралевыми они являются, неважно. Дали по башке, ввели в русло — а теперь живите, как хотите и больше не пытайтесь против государства идти… Вот они и живут, и воюют — и даже чем дальше, тем лучше воюют. Потому что для правых они такие же враги, как любые республиканцы.

Мимо прошла потрёпанная рота народоармейцев. Спустя час с небольшим по той же дороге в сторону Лериды прошагал пехотный батальон фашистов. Спустя время — ещё один, но сильно где-то побитый. Я скрывался от враждебных глаз то в кустарнике наподобие тёрна, то просто в грязной канаве: у меня нет задачи в одиночку перестрелять всех солдат Франко. Мне нужно вернуться в свою часть, а то ведь там считают нашу троицу без вести пропавшими, хорошо, если в дезертиры не запишут!

До аэродрома добрался уже в сумерках.

Увидел издали красно-жёлтый флаг. Увидел аккуратно выстроившиеся на месте «И-15» и «СБ» «Юнкерсы-87» и «Мессершмитты-109Е».

Сел в траву и тихонечко завыл-заскулил…

Улетели. Уехали. И бомбёры, и наши истребители. И наземный обслуживающий персонал. И ведь видел же утром бой! Видел, но никак не связал в своей тупой башке! Франкисты не просто так рвутся вплотную к речке Сегре: их бы воля — они бы сразу перескочили через неё и двинулись в средиземноморскому побережью. Но вот упёрлись в защитников Лериды. Предварительно отрезав их от остального правобережья!

И меня, получается, отрезав от товарищей. Потому что я, как тупой баран, сам с боем ушёл из Лериды и дотопал хрензна куда, чтобы в гордом одиночестве теперь сидеть и любоваться, как на моём — ещё утром моём! — аэродроме теперь стоят немецкие самолёты и болтается флаг — «кровь и гной», красно-жёлтый.

Мы ползем, к ромашкам припадая, —

Ну-ка, старшина, не отставай!

Ведь на фронте два передних края:

Наш, а вот он — их передний край[5].

Какие там ромашки… И старшины никакого нет — в одиночку приходится действовать. Причём со свежим колотым ранением руки. До переднего края отсюда далековато, даже до «их». А вот ползать — ползать приходится, факт. Подползать к часовому. На своё умение владеть ножом я и не надеюсь, это дедушка у меня был казак-пластун, он как раз в этом году должен в Красную Армию призываться, а я существо летучее. У меня наготове — здоровенная «Астра», плюс СТАР-35 висит на спине. На всякий, как говорится, пожарный. Я пронаблюдал издалека вечером: немцы с садящихся самолётов горючку не сливали, но и свежей заправки не делали. Уж что осталось в баках, с тем и оставили свои флюгцойги до утра. И этим надо воспользоваться.

Постен[6] ходит туда-сюда не торопясь, винтовка на плече. Что-то напевает. У-у-у, злостный нарушитель УГКС[7]! Ну, сам виноват…

Укрывшись в тени самолётного крыла, дожидаюсь, когда немец пройдёт мимо и одним прыжком оказываюсь у него за спиной. Взмах! Удар пистолетной рукояткой по затылку — ага, ещё одно нарушение, каски вам для чего изобретены? Чтобы пыль собирать? Нет? Тогда чего не надеваешь?

А ганс-то крепкий, барагозит что-то на земле, сейчас завопит…

— Аларм!

Точно, завопил. Взведя курок, приставляю ствол пистолета вплотную к туловищу и дважды нажимаю на спусковой крючок. Всё. Откричался. Но и мне уже пора отсюда смываться: до здания аэродрома, конечно, далеко, но…

Железная лесенка на колёсах, по которой немцы после вылета спускались из машины, стоит неподалёку. Подкатываю её и карабкаюсь наверх. Ну, если фрицы замкнули кабину… Чёрт их знает, как у них с этим… не замкнули.

Откидываю фонарь кабины, шипя — лапа-то не казённая, болит, собака — влажу на место пилота, захлопываю назад.

Так… На этом порождении сумрачного тевтонского гения я пока что не летал. Это не «Бреге», да… Но с авиасимулятором, конечно, знаком. А что ещё старику на пенсии делать? На даче картошку окучивать и водку пьянствовать? Так не люблю я это дело. Ни дачу — не было у меня её сроду и хорошо, ни водку — потреблял, конечно, но только в правильной компании и в разумных пределах. На День ВВС, Двадцать третье февраля, Девятое мая и двадцать второго июня — это да, это обязательно, а в остальном — редко. Я больше вино уважаю.

Включаю тумблером освещение. Так… Что у нас с приборной доской… Ага, знакомо… В авиасимуляторе была модификация «Ю-88», но разница — так себе разница. В целом всё понятно. Что у «немца» хорошо — двигатель запускается не снаружи, а изнутри. Именно потому я и полез красть самолёт: а то ещё авиастартёр где-то искать, угонять… А я лени-и-ивый. Зачем мне напрягаться? Шучу, конечно. Нервы в напряге, вот и лезет в голову всякая ерундень.

Завелось!!!

Медленно выворачиваю со стоянки на ВПП, навстречу бегущим от здания аэропорта «кондорам». Слышу, как, задетая хвостовым оперением, с грохотом падает трап… Ну, полетели!

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…

[1] Возможно, кто-то не знает, но бутылки с зажигательной смесью, широко известные, как «Коктейли Молотова», придумали вовсе не белофинны против советских танков. Насколько автору известно, впервые их использовали бойцы Испанской Республики в боях за Каса дель Кампо на окраине Мадрида в ноябре 1936, естественно, сообразив, что это «дёшево и сердито», пример подхватили франкисты. Следующими зажигательные бутылки не без успеха применяли японские солдаты на Халхин-Голе. И только потом дошло и до белофиннов, и до красноармейцев июля 1941-го…

[2] Bon — добро, хорошо (каталнанский)

[3] Pont vell — по-каталански «Старый мост». Автор опирается на мемуары Педро Матео Мерино, утверждающего, что Старый мост в Лериде уничтожили бомбардировкой именно лётчики «Кондора», в то время, как историки-националисты заявляют, что его взорвали при отступлении республиканцы. Да, железнодорожный мост уничтожили они, а относительно автомобильного — предпочитаю верить участнику.

[4] Очень полезное приспособление. Жаль, что уже не используется. Сквозь любую ружейно-пулемётную стрельбу слышно.

[5] В. Высоцкий. «Разведка боем».

[6] Derposten — часовой, охранник (немецкий).

[7] Устав гарнизонной и караульной службы. Помимо прочего, запрещает часовому: спать, сидеть, прислоняться к чему-либо, писать, читать, петь, разговаривать, есть, пить, курить, отправлять естественные надобности или иным образом отвлекаться от выполнения своих обязанностей, принимать от кого бы то ни было и передавать кому бы то ни было какие-либо предметы, досылать без необходимости патрон в патронник. Ну, это наш, отечественный. Но автор уверен: в довоенном немецком уставе было прописано то же самое.