Летун. Фламенко в небесах

Глава 27

XXVII

Испания, Валенсия, штаб Fuerzas Aéreas de la República Española, 8 октября 1937 г.

— Нет, камарадо Русо! Это невозможно! По заключению врачебно-летной комиссии ты не допускаешься к управлению самолётом не менее, чем в течении полугода! И даже тогда камарадос медикос должны тебя будут проверить!

Вот же зараза усатая! И ведь формально этот команданте прав: грохнулся я в крайний раз крепко, как жив остался — сам не понимаю. Спасибо парням из немецкого интернационального батальона имени Тельмана, заметившим, как я падаю на землю с разодранном пулями куполом парашюта, отыскали в траве и доставили в госпиталь Сорок пятой Интернациональной дивизии. Раненых там были сотни — за день до того интребригадовцы вышли из кровопролитного сражения под Брунете. Но мне местечко нашлось, равно как хватило лекарского умения и заботы республиканских медиков.

А когда я уже мог вставать и по стеночке, по стеночке осторожно перемещаться с костылём в госпитальную латрину[1], где, неожиданно для себя как-то встретил старого знакомца, бывшего махновского контрразведчика Степана Пивторачоботка. Порадовались встрече от души, но тискать друг дружку или ещё как физически выказывать приязнь не стали: Степан при наступлении на Виллафранка-дель-Кастильо поймал снарядный осколок, вскользь распанахавший ему брюшину и выломавший два нижних ребра, я тоже после не совсем удачного парашютирования имел динамическую контузию туловища и переломы ноги и обеих рук. Но нагутарились мы за следующие недели вволю, мешая мой русский с его суржиком. Ну а что такого? По сути-то один народ и один язык, все всё понимают.

А потом он уехал. После полугода боёв и походов, после госпитальных мучений, Питорачоботка выглядел немногим лучше ожившего покойника. Он поделился своим желанием уволиться из рядов Интербригад[2] и вернуться во Францию, где Марийка в одиночку маялась с доставшейся в наследства от деда с бабкой ферме. Ну что ж, не могу осуждать. Это я — что в прошлой своей, вернее, будущей, жизни остался одиночкой, что в теле Дениса Русанова являюсь сиротой. А Степан — он не сам по себе. Ему ещё нужно дочку окончательно на ноги поставить, а по-хорошему — и внуков от неё дождаться. «Плохо человеку, когда он один»[3]… А учитывая приближающуюся в сороковом году гитлеровскую оккупацию Франции без крепкого отцовского плеча юной девушке, выросшей в Америке будет ещё опаснее. Так что уехал Степан — и пусть его!

А я вот уезжать не хочу. Во-первых, некуда, поскольку ни в Советском Союзе, ни в Америке не имею ни своего угла, ни родни, да и отнесутся ко мне по-нехорошему. В СССР — потому что «беляк-эмигрант», в США — потому что «красный», раз воевал за Республику. Во-вторых — не навоевался. Вернее сказать — не налетался! Лётчик, утративший Небо и по странной прихоти Судьбы или богов вновь взлетевший, пусть и провалившись на многие десятилетия назад — и что, опять потерять возможность летать? Не желаю!

В начале августа ко мне в госпиталь приехали парни из Первой Интернациональной эскадрильи. Приехали попрощаться. Емельяна Кондрата, нынче уже старшего лейтенанта, отзывали в Союз по программе ротации советских военных специалистов, а Тинкер с Пеком возвращались в США по собственному желанию. Выходит, налетались: на боевом счету Фрэнка сейчас уже девять сбитых самолётов врага[4], у Пека — полдюжины[5]. А каждый сбитый Испанская Республика оплачивает щедро: по тысяче американских долларов, плюс ежемесячное жалование иностранного пилота — полторы. Парни возвращаются на родину если и не богачами, то весьма обеспеченными людьми. У меня — четырнадцать уничтоженных стервятников, но подтверждённых, за которые прошла оплата — только одиннадцать. Плюс последний «мессер», сбитый тараном. Но при таране развалился и мой «курносый», да и я сам надолго выведен из строя, так что премию могут и зажать — финансисты — они такие финансисты… Гобсеки Шейлоковичи, не сказать матом… Впрочем, если считать по меркам сорок первого года, «геройскую норму» я уже перекрыл с некоторым запасом[6].

Простились с ребятами по-хорошему. Кто знает, как жизнь повернётся? Может, ещё и свидимся когда… «В шесть часов вечера после войны»[7].

В сентябре меня, как выздоравливающего и почти ходячего вместе с ещё тремя десятками раненых, увезли в глубокий (по испанским меркам) тыл, разместив в главном госпитале Интербригад в Альбасете, что странно: наша Первая эскадрилья хоть и называлась — да и была в реальности — «Интернациональной», командованию собственно Интербригад не подчинялась. Впрочем, не мне высказывать претензии. Лечили и кормили здесь лучше, чем в прифронтовой зоне, хотя пайки были далеки от положенного по лётным нормативам. Ну так я пока и не летал, так что всё справедливо. И здесь-то меня и нашли.

Оказалось, что двадцать шестого июля я протаранил не просто «Мессершмит» какого-то, пусть и умелого, немца: им оказался командир истребительной группы J/88 Харро Хардер. Тот, спустившись на парашюте, умудрился не попасть в руки разозлённых крестьян, а сдался регулярным войскам Республики, те, малость попортив физиономию, в итоге всё-таки передали его «куда следует», а уж там его сумели разговорить: пел, как Берлинский народных хор[8]!

Ну а поскольку «стране нужны герои» — меня и отыскали. В госпитале. И уж наградили, так наградили! Помимо Ордена республики с головой некой девицы в античном шлеме, мне был торжественно вручён автоматический пистолет «Астра-903», здорово смахивающий на знаменитый по фильмам о русской Гражданской войне длинноствольный «маузер»[9]. Только на моей «Астре» умельцы выгравировали и даже позолотили герб республиканской Испании и надпись «premio a la valentía excepcional»[10], да и с перезарядкой дела обстояли лучше, чем на немецком прототипе: в комплекте к пистолету прилагались два съёмных магазина на двадцать патронов каждый.

Тем не менее, как говорила моя знакомая — ветеран войны, «ордена здоровья не заменят». И медикам из врачебно-лётной комиссии совершенно безразлично, чем там кого наградили: у них свои задачи и они из выполняют. Вот и мне выдали «чёрную метку» в виде белого листочка справки: «к полётам не годен, к строевой службе ограниченно годен в военное время». Радует одно, что срок бумажки — полгода, а за это время есть надежда малость подлечиться. Ну, или добьют окончательно: вокруг война, под бомбёжку и в тылу попасть можно, да и пистолерос «Пятой колонны» вовсю стреляют в спину республиканским офицерам и активистам профсоюзов и левых партий[11].

— Согласно инструкции, камарадо Русо, поскольку после двадцать шестого июля сего года ты находился вне своего авиационного подразделения и не производил авиационные боевые вылеты, вы не имеете права на получение повышенного ежемесячного жалования по категории «люкс», однако за тобой сохраняется право на недополученные премиальные суммы за сбитые самолёты, а также на ежемесячное жалование военнослужащего авиации наземной службы. Приказом от первого июля, кстати, тебе присвоено звание альферес, потрудитесь получить выписку в двадцать четвёртой комнате и приведите в порядок знаки различия! А то ходите, как рядовой-необученный, вы же офицер!

Вот же ж зараза! И ведь формально «тащмайор» прав: раз не летаю и не сбиваю, то «боевые» мне вроде как и не за что платить: мало ли, что в контракте написано. В нём про ранения ничего не сказано, пропустил я этот момент, когда в Нью-Йорке бумагу подписывал. На будущее внимательнее надо быть. А, что я себе-то вру! Всё равно бы в Испанию поехал, за возможность летать! Силы, перебросившие меня в нынешнее молодое тело и без того подарили почти девять месяцев полнокровной жизни — недостойно ныть и жаловаться на судьбу. «Мамлея» мне присвоили явно задним числом, прежде-то воевал вообще не имея воинского звания в испанской армии — рядовой первого класса, американский резервист — это вообще не в тему. А теперь по бумагам я — младший офицер, послать всех нафиг, развернуться и уйти уже не получится. Нет, можно, конечно, но последствия будут… неприятные.

— Камарадо команданте! Я — пилот, и пилот хороший! Прошу направить меня в боевую часть: летать я смогу! Камарадос медикос ошиблись в своём заключении. Они просто не знают русских пилотов!

— Невозможно. Тебе нужно выздоравливать. У Республики слишком мало самолётов, чтобы рисковать их потерять из-за плохого здоровья пилотов.

— Камарадо команданте! Во время Мировой войны русские офицеры Александр Прокофьев-Северский и Юрий Гильшер летали и дрались с алеманос вообще потеряв в боях каждый по одной ноге, с протезами! У меня обе руки и обе ноги на месте, а главное — фашисты пока не оторвали голову! Я должен драться — это долг мужчины и офицера.

— Да что я тебе, из кошелька самолёт вытащу⁈ Нет у меня его там! — Команданте даже вскочил с места, нависая надо мной с двухметровой высоты баскетбольного роста.

Из-за казённого канцелярского стола на паркетный пол кабинета со стуком свалилась лакированная толстая трость «тигровой» расцветки. Надо же, а ведь пока сидит — и не скажешь, что испанец — такая орясина! Здесь и люди ростом метр восемьдесят выглядят высокими по контрасту с основной массой. И если этот штабной раньше летал — а он летал, вон пилотский знак на кителе, ещё старый, с королевской короной над крылышками — то как он умудрялся помещаться в кабине? Там и мне-то не особо просторно — а я сантиметров на двадцать пониже.

Эх, был бы здесь знакомый мне комбриг — можно было бы попробовать через него воздействовать на этого упёртого! Но Смушкевича восемнадцатого июля отозвали обратно в Союз, получать заслуженные «плюшки»: точно помню, что звание Героя тот получил как раз после возвращения из Испании и получил три ромбика в петлицу вместо одного, «перепрыгнув» через звание комкора. Правда, в сорок первом всё равно расстреляют. А может быть, теперь уже и нет? После майских событий в СССР реально «почистили» заговорщиков среди военных: может, и не влезет Яков Владимирович во всяческие замуты и спокойно прослужит-провоюет до Победы? Классный же летун, да и администратор толковый, ну зачем ему подковёрные интриги?

— Слушай внимательно, альферес Русо. — «Тащмайор» успокоился так же быстро, как и психанул. — Дать тебе самолёт и пустить в небо — не в моей власти, да и не хватает у нас самолётов. Но смелых и упорных людей я уважаю. Поэтому сейчас направляю тебя в Четвёртую роту аэродромного обслуживания[12] командиром. Служба не простая, но необходимая. А через… Через три месяца — не полгода! — ты напишешь рапорт на повторное прохождение лётной комиссии. Надеюсь, за это время твоё здоровье станет лучше, а советские товарищи помогут Республике с самолётами. Это единственный вариант что-то сделать. В ином случае пойдёшь из авиации в пехоту, а с твоими травмами там тебя в лучшем случае отправят в подразделения снабжения, командовать обозом. Понял?

— Так точно. Понял.

— Если понял — марш в комнату номер двадцать четыре. Там получишь выписку из приказа на получение денег, с ней — в финансовый отдел. Там недалеко, куда идти — покажут. А после — возвращаешься ко мне — и получаешь у меня письменный приказ и направление в РАО.

— Слушаюсь, камарадо команданте!

[1] «По-французски — ту валет, а по-русски — нужник!»

[2] Распространённая практика в армиях Европы и США: добровольно вступающие «в ряды» подписывали контракт на определённый срок, который впоследствии мог продлеваться. Насколько автору удалось узнать, бойцы Интернациональных бригад подписывали контракт на полгода, а вот американские лётчики — на три месяца, хотя некоторые пилоты провоевали в Испании по два срока, а Фрэнк Глазго Тинкер — три.

[3] В. Маяковский. «Владимир Ильич Ленин». Нельзя не согласиться с поэтом!

[4] В нашей реальной истории — семь.

[5] Соответственно, пять.

[6] Из Приказа И. В. Сталина №0229 от 19 августа 1941 г. (пересказ): «В истребительной авиации — за каждый сбитый самолёт противника в воздушном бою лётчик должен получать 1000 ₽ Кроме денежной награды истребитель за три сбитых самолёта представлялся к правительственной награде. За следующие 3 сбитых самолёта противника — ко второй правительственной награде; за 10 сбитых — к высшей награде — званию Героя Советского Союза». Впрочем, ближе к концу войны нормы поменяли в сторону увеличения.

[7] Немного изменённая цитата из романа Я. Гашека «Похождения бравого солдата Швейка во время первой мировой войны»: «Po valče všest hodin večer», неоднократно издававшегося в СССР в 1930-е годы. Ставшая поговоркой, она стала названием известного лирического кинофильма «В шесть часов вечера после войны», вышедшего на экраны в 1944 году.

[8] В нашей реальности сбит в Испании не был, за время войны уничтожил 11 республиканских самолётов (из них 9 — советского производства). Погиб 12.08.1940 во время «Битвы за Британию».

[9] В нашей, реальной истории первым русским лётчиком, награждённым Орденом Республики, стал капитан Евгений Степанов, будущий Герой Советского Союза, совершивший первый в истории ночной таран 25 октября 1937 года. Кроме ордена республиканское правительство подарило лётчику автомобиль класса люкс Hispano Suiza J12 модели 1934 года. Впрочем, машину пришлось бросить во время «Ретирады» — отступления республиканцев через Пиренеи на территорию Франции.

[10] «Награда за выдающуюся храбрость»

[11] Несмотря на активную работу органов госбезопасности Испанской республики, им так и не удалось окончательно уничтожить террористов. Теракты с убийствами происходили в нашей реальной истории по март 1939 года включительно, т.е. до победы фашистов в Испании. p.s.: речь идёт именно о терактах и террористах, а не о диверсиях и диверсантах: «пистолерос» не являлись действующими военнослужащими (пусть и мятежных войск) или партизанами и по международному праву квалифицируются именно как террористы.

[12] Номер роты условный: автор забыл реальный, а документ находился на погибшем жёстком диске. Если удастся уточнить — в тексте будет изменение.