Летун. Фламенко в небесах

Глава 26

XXVI

Испания, госпитальная палата, неизвестное место, 28 июля 1937 г.

Синее-синее небо. А в небе — облака. Нет, не облака: парашюты. Десятки парашютов. И горящие лотарингские кресты. Это что — Ку-Клукс-Клан? Нет, у тех кресты простые, о четырёх концах. А эти — шестиконечные, блестящие… Как так — блестят и пылают? И от некоторых отваливаются перекладины? Нет, это крылья. А кресты — самолёты, только они очень, очень высоко. И падают и скоро упадут совсем. А я почему-то не в кабине, я лежу на спине и смотрю в синее-синее небо. Лежать больно и жёстко, хотя вокруг растёт пожухлая из-за испанской жары трава. Голоса. Не русские и не испанские слова. И это не английский. Немецкий? Я по-немецки понимаю плохо, учил ещё в школе. Ну как «учил»? «Проходил» — вернее. И всё больше мимо. Песню вот помню наизусть, «Дружба — Фройндшафт». Одно время её на советском радио весьма активно крутили. Но эти двое — не поют. Немцы… Значит, всё-таки подвёл ветер. Снёс за фронт… С трудом нахожу на пузе кобуру и вытаскиваю доставшийся «по наследству» от Дениса Русанова «Смит-энд-Вессон». Пытаюсь взвести тугой курок, но палец — срывается, соскальзывает… Небо закрывают два тёмных силуэта людей с винтовками… Немцы… А трава воняет мочой и карболкой…

Вываливаюсь из кошмара. На спине лежать жёстко, болит тело, левая нога и руки. Только голова не болит почему-то. Как в старой хохме: «Чему там болеть? Там же кость»!

Вонь карболки и мочи никуда не делась, зато теперь её усугубляют чьи-то стоны и звуки чьей-то беседы. Нет, не на немецком. «Пшекают» по-польски двое. Этот язык на слух определяю достаточно просто. Но вот с пониманием есть проблемы, не говоря уж об общении на нём. А ещё говорят — братья-славяне. Ну да, братья. Только двоюродные и не всегда адекватные. Несчастный народ: крайние лет… Да нет, пожалуй, не лет — веков несколько — им крайне не везло с правителями. И не столько с королями, сколько с магнатами. Так-то они — люди как люди, общался с некоторыми, понятно, русскоговорящими. Не сказать, что все прямо уж так любят Россию и СССР, но и поголовной ненависти не заметил. Но вот германцы абсолютно всеми поляками воспринимаются как враги. Собственно, почти половина польской территории в будущем будет состоять из отобранных обратно земель, некогда завоёванных немцами, да ещё большей части Восточной Пруссии (немножко осталось Советскому Союзу — но гораздо меньше, чем Польше). Вот такая загогулина: территории отобрали, но ненавидеть былых захватчиков не прекратили…

Так.

Похоже, приземлился я не очень удачно, ну хоть не разбился насмерть. Видал я как-то во младых летах такого неудачника-парашютиста: купол у парня раскрылся у самой земли и толком затормозить скорость прыжка не успел. Грохнулся он всем телом о землю и так и лежал. А когда стали его поднимать — комбинезон лопнул и из него вперемешку хлынули и кровь, и куски мышц. Жутковатое зрелище.

Но мне повезло. Как отстёгивал парашютные ремни — не помню. Видимо, сразу после — сознание потерял. А кошмар — про то, как помирать тогда собирался. Выходит — не помер. Немцы нашли. Почему тогда не дострелили? Непонятно. Сейчас-то я в госпитале, и палата, судя по всему, переполнена. Удивительно и непонятно. Фашисты сбитых республиканских лётчиков не жалуют. Исключение знаю только одно: «Эрнандо Диас Эванс», они даже листовку с его фотографией напечатали и на наши позиции сбрасывали массово, дескать, «сдавайтесь, в плену хорошо кормят!». Но тут, видимо, сыграло роль то, что он — гражданин США. Стоп! Я-то тоже сейчас американец! И американские документы всегда во внутреннем кармане в бумажнике ношу, вместе с удостоверением пилота Fuerzas Aéreas de laRepública Española!

Тогда понятно: обыскали, наверное, нашли — и решили передать по начальству. А оное начальство распорядилось пленного подлечить… Должно быть, фашисты хотят какую-то мутную операцию с властями США провернуть, вот нас с Эрнандо и представят, как пример ихнего гуманизма: накормили, полечили, а дальше, может, и обменяли… на какие-нибудь преференции…

Синее небо. Белое солнце в синеве. Выбеленные солнцем камни на рыжеватой испанской земле. Глазам больно — настолько всё яркое… Вокруг здоровущей, с грузовик, глыбы известняка носятся друг за дружкой Пашка с Костиком. Им лет по десять. Как так-то? Они ж не ровесники, Костя же средний ребёнок в семье. Ленка за ним постоянно таскалась хвостиком, он уж и не знал, куда деваться. А сейчас почему-то Ленки нет. Есть Лариса, благоверная моя офицерская жена. Только молодая и здоровая, как во времена до замужества, а одета, почему-то, в такой старинный сарафан поверх рубахи. Тоже синий, как испанское небо, с золотыми узорами. Участницы разных русских фольклорных коллективов на концертах такие надевают. Песни и пляски, да… Улыбаясь, Лара на вытянутых руках протягивает старинного вида… Корец? Ковш? Посудину продолговатую, деревянную, с вырезанной головой сказочного коня…

— Пей…

Вода заполняет рот. Глоток — и она уже проникает в горло. Терпковато-кислая вода… нет, вино! Или вода, им разведённая!

— Бебе, камарадо пилото, бебе!

Глаза сами открываются. Губы ощущают нечто постороннее. Оттуда в рот течёт прохладная жидкость. Вижу руку, скрытую по плечо белым рукавом какого-то балахона. А, это же медицинский халат, а в руке — не больничный «поильник», а натуральный заварной чайничек с нарисованной розочкой на боку.

— Пей, лётчик, пей… — повторяет женщина по-испански. Да, это женщина. Должно быть, медсестра — кому ещё быть в больнице? Испания — страна всё-таки ещё патриархальная в смысле нравов и обычаев, женщин-врачей среди испанок практически не встречаются, а те, кто есть — всё больше по акушерству и прочей гинекологии, должно быть, специализируются. Ибо, скажем, о хирургах в юбках я даже и не слышал. Чай, не СССР! Впрочем, такое отношение сейчас по всей Европе и Штатам. До советского равноправия полов в выборе профессий тут пока что далеко… Тридцать седьмой год на дворе, в Англии их на врачей начнут учить не ранее сорокового, ввиду войны и жуткой нехватки специалистов в войсках…

— Грациас, синьора!

…То, что выхаживающая меня медсестра обращалась ко мне «камарадо пилото», я сообразил не сразу. Прошло около часа, а может и больше с тех пор, когда она ушла помогать другим страждущим, когда до меня дошло: «камарадо», товарищ! Испанские фашисты так не обращаются. Да и случайно услышанный разговор на польском… Ничего не слышал о поляках, помогавших Франко[1]. Немцев, итальянцев — хоть лопатами разгребай, про португальских волонтёров и русских белогвардейцах тоже знаю, и даже о нескольких американских лётчиках слыхивал, хотя в небе с таковыми не сталкивался: должно быть где-то в далёком тылу учат франкистов управлению самолётами. А вот насчёт поляков — нет… А вот в Интербригадах поляки точно воевали. Кто ж не читал роман про четырёх танкистов с Шариком[2]? Был там персонаж — отчаянный разведчик-мотоциклист, хорунжий Лажевский по прозвищу «Мангнето», начавший войну с фашистами ещё в «Батальоне Домбровского»… Со школьных лет помню. А вот в одноименном сериале киношники его «убили». Зря!

А раз ко мне обращаются «товарищ», значит — я у своих? У своих! Похоже, ещё повоюем. Будем жить!

[1] На самом деле — были, но крайне мало: пилоты-инструкторы и авиамеханики, собиравшие проданные мятежникам самолёты.

[2] Януш Пшимановский, «Четыре танкиста и собака». Увы, но среди родившихся и выросших после уничтожения СССР этот роман0020итали крайне мало. Хорошо, если смотрели многосерийный фильм, но тоже — далеко не поголовно, в отличие от поколения 1970-х-1980-гг.