Крысолов (СИ)

6

Теперь Терин знала свой самый глубинный страх – потерять Вейна. Так что когда последние слова отзвучали, а мастер Ром опустил флейту, она словно онемела. Это состояние было знакомо.

Некоторое время спустя после трагедии в общине, приемная мать часто среди ночи уводила ее с Черной улицы, куда Терин приходила во сне. Ее тянуло к дому, но она всякий раз замирала ровно посреди дороги, не могла ни двинуться дальше, ни уйти. Стояла и слушала голос, зовущий из темноты, многократно отраженное эхо, поющее тишиной.

Вдохнуть как следует вышло, только когда хлопнула дверь со двора.

Вейн был весь грязный, растрепанный, мокрый, с диковатыми красными бликами в глазах. Они мерцали за упавшими на лицо волосами, но все же это был Вейн. Терин вцепилась в него, едва не сбив с ног, когда он появился из темного коридора под лестницей.

– Спасибо, свет мой, спасибо что позвала. Я бы без тебя совсем заплутал в темноте. Рассвет не спешил. Они словно сговорились, – шелестел Вейн и гладил ее по голове и плечам.

– Кто?

– Солнце и кое-кто очень похожий на меня, если подумать. Тоже скрывает себя настоящего. Мы оба тебя слышали.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, но мне все равно, главное, что ты пришел. – Терин потянулась к лицу. – Волосы…

– Грязные?

– Длинные. Так быстро отросли, – она убирала с лица влажные слипшиеся пряди и заправляла за уши.

– А я твой подарок потерял, – покаянно проговорил Вейн, ткнувшись носом в ладонь. – Ленту. Мне так жаль… Мастер Ром…

Терин оглянулась. Артефактор растерянно переступил, кашлянул. Он все еще держал в руках копию флейты. Вейн на мгновение замер, потянулся к внутреннему карману, превратившегося в тряпку жилета, но заветное было на месте.

– Мастер Ром, я…

– Я ничего не должен знать, – глядя куда-то поверх макушки Вейна отозвался артефактор. – У меня бессонница, я пришел немного поработать и неожиданно встретил здесь веду. Немного удивился, но ведь ты приятный юноша и милые барышни у тебя в гостях дело понятное. Куда страннее, если бы их не было. Да, тебе не следовало оставлять ее одну в лавке, когда ты вышел… неважно, зачем. Я обязательно тебя за это побраню и может даже накажу уборкой в мастерской, но не при гостье. И вообще уже утро, скоро открывать, а я тут в пижаме. Да. К слову. Флейта чудесна. Не разобрал только принцип действия. Какая-то эльфийская магия?

Вейн чуть заметно кивнул.

– Тебе стоит здесь прибраться, Вейн. Грязи натащил и сам весь… будто в Вертлюге искупался. Я, пожалуй, пойду. Доброй но… Доброго утра, веда.

– Доброго, – неуверенно ответила Терин.

Они с Вейном еще немного постояли, прислушиваясь, как Имрус Ром, поленившись зажечь свет-сферу, спотыкается в полутемной мастерской. Затем стихло. Вейн чуть наклонился и прошептал:

– Кому ты сказала обо мне, свет мой.

Спина покрылась пупырышками от ужаса и восторга, прямо как в спальне перед тем, как Вейн ушел.

– Когда рассказала, что именно и что значили твои слова “купила себе будущее”? – прозвучал следом еще один вопрос.

Терин не делала из этого тайны сознательно, просто ей было стыдно и горько осознавать, что своими неосторожными словами она подвергла Вейна опасности, поэтому молчала об Арен-Холе, будто его никогда не было в ее жизни. Ей очень хотелось бы этого, особенно сейчас. Ведь сейчас все стало еще опаснее.

– Он темный маг, экзорцист. Он служит конгрегации. Он расследовал убийство главы Управления надзора в Корре, и это привело его в Ид-Ирей. Он расспрашивал о твоей матери, был в доме. Несколько раз. Расспрашивал местных. Я рассказала ему о тебе, что помнила. Это больше было похоже на детские выдумки. пополам со сказками, но он из тех, кто даже к выдумкам отнесется серьезно и сделает выводы. Его имя Арен-Хол. Это он привез меня в Нодлут.

– Что вас связывает?

– Ничего. Больше – ничего.

Она не обманывала. Их действительно больше ничего не связывало. Так она для себя решила.

– Прости, если напугал или невольно заставил вспомнить о неприятном. Но мастер прав, утро, скоро открывать, мне не помешает ванная и порядок навести здесь тоже нужно. Я такой грязный, что и тебя запачкал. И отдохнуть не дал. И все же позволишь?.. Всего один поцелуй?.. Так тепло от тебя, сердце мое, так… сладко. Нет… Стой.

Он оборвал поцелуй и с тревогой смотрел в глаза.

– Не смей. Ты… делишься. Не делай так больше. Так нельзя.

– Почему? Я слышу, что ты… что тебе холодно. Я могу поделиться, я хочу поделиться с тобой.

– Нет. Когда мы, – в зале уже было достаточно светло, чтобы Терин заметила, как у Вейна порозовели кончики ушей, – когда мы вместе, и это происходит само собой, тогда ничего, но не вот так, когда ты сознательно отдаешь. Ты мое сердце, моя пара, а не… еда. Прошу тебя…

– Хорошо. Я пойду?

– Иди, да, – охотно закивал Вейн.

– Хочешь, чтобы я ушла?

– Нет, но… – он приподнял брови и извиняющимся и жалобным тоном признался: – У меня все жутко чешется, правда. А чесаться при дамах очень невежливо. И пахнет от меня, наверное… Как ты вообще меня такого обнимала? А я еще поцелуи выпрашивал…

Терин выходила из лавки, прыская от смеха и удивляясь. Как так вышло, что она, снова встретив Вейна, сначала воспринимала его как кого-то младше себя, а теперь, за краткое время вместе и рядом с ним, чувствует, что младше как раз она?

События ночи поблекли и отодвинулись, будто стертый приходом нового дня страшный сон. На улице было еще сумеречно. Облака висели низко, немного моросило. Она не сразу поняла, что серые клочки, брызнувшие от крыльца дома, когда она вышла, и мельтешашие вдоль бордюров и домов, вовсе не тени и не ошметки тумана.

Обогнув уже достроеный, но еще пустой фонтан, и перейдя улицу, Терин обернулась, чтобы посмотреть на окна дома-лавки. Камни фундамента словно подергивались и шевелились, качались будто от ветра кончики травинок в палисаднике и вздрагивали листьями цепляющиеся за рамы окон плетущиеся розы.

Крысы. Будто со всего города сбежались.

К себе Терин добралась быстро, почти бегом. Торопливо ополоснулась и сменила одежду, не стала завтракать и все равно немного опоздала.

– Тебя не узнать, – при каждой новой встрече удивлялась Симтен. – Вид слегка уставший, но ты просто сияешь. Глаза, улыбка. Ты знаешь, что ты почти постоянно улыбаешься? Да так, что невозможно улыбнуться в ответ? Эффект совершенно убойный, если смотреть со стороны, как ты идешь по коридору. Сияешь и все встречные тут же вспыхивают. В дежурке шептались с тихой завистью и досадой. Мажиния Рейф уже язык стерла всем тебя в пример ставить, как нужно с пациентами и коллегами себя вести. Жутко раздражает. Хм… Вот я глупая… Тебя уже можно поздравлять со счастливым событием или пока погодить, чтобы не спугнуть превращение перспективного покровителя в не менее перспективного мужа? О, нет… Что с лицом? Ты… Только не говори, что слухи про тебя и блондинчика-подмастерье правда? Не боишься?

Дни казались бесконечными, ночные часы, полные нежности, пролетали в один миг. Ничего подобного тому, что произошло в их с Вейном первый раз, больше не случалось. Терин засыпала и не слышала, когда он уходил и уходил ли, но просыпалась от звуков возни на кухне, куда вскоре являлась сама в коконе из простыни или покрывала, или от осторожных поцелуев, предваряющих более откровенные нежности. Впрочем, это могло и на кухне произойти. Круглое окно с вогнутым, похожим на гамак широким подоконником, будто как раз для этого и создавалось.

И она снова не сказала Вейну об Арен-Холе. О его визите, предложении и как полночи уснуть не могла, оттого что перепугалась, поэтому варила на второй кухне сироп от кашля, залила плиту и чуть не устроила пожар. Про пожар рассказала. Вейн услышал ее страх и, когда они увиделись, спрашивал.

Иногда, когда у нее бывало свободное время, а мастера Рома не было в мастерской, Вейн позволял ей смотреть, как он работает. Спустя недолгое время наблюдения за движениями рук, Терин начинала представлять, что он касается ее, а не камня, и ее охватывало вполне естественное желание прикоснуться в ответ. Заканчивались смотрины в спальне.

О том, что Вейн иногда делает по ночам, особенно в самые темные часы перед рассветом, когда оставляет ее спящей в своей постели, Терин старалась не думать. Точно так же, как не думала об Арен-Холе. Но потом поймала себя, что просматривает попавшиеся на глаза газеты с последней страницы с заметками о происшествиях и преступлениях. И как-то само собой вышло, что в квартире, где она жила, у них с Вейном ни разу ничего не было.

Он слышал ее скованность и удивлялся.

– Что не так с этим местом, свет мой?

– Я не хочу здесь, это место… другое. Пусть все останется там. В той спальне. В твоей. Как в шкатулке с секретом.

– В шкатулке? – приподнимал брови Вейн и лукаво улыбался, а глаза звали и дразнили.

– В шкатулке. Это наша шкатулка с тишиной.

Так появилась шкатулка. Имрус Ром двигал бровями, чесал затылок, хмурился, и начинал гневно взмахивать руками, едва Вейн собирался подсказать, что такого сотворил и как, в конце концов сдался.

– Я кое-что туда сказал-спел-изъявил, – признался Вейн, – а дерево еще было живо и запомнило, даже руны резать не пришлось.

– Что сказал?

– Похоже не ее имя, – ответил Вейн флюгером разворачиваясь в сторону открытой двери в чайную комнату, в сторону входящей со стороны торгового зала Терин, –те’рие́н,за молчанием, или, если точнее, после молчания. И немного на мое. В моем естьда’рие́н, перед молчанием. Ещелле– неограниченная протяженность. А что бывает перед и после молчания?

– Слово? Вейн?

–Виен, так правильнее. Но здесь нет слов, – Вейн коснулся резной шкатулки кончиками пальцев, – только тишина. Еще не сказали и уже сказали, свернутые незамкнутой спиралью, получается безмолвие. Когда крышка открыта, спираль расширяется до размеров помещения, в котором стоит шкатулка. Будет расширяться бесконечно до следующей границы. Рассеется, конечно же. Поэтому лучше использовать в небольших помещениях или внутри любого замкнутого магического контура. Можно даже круг нарисовать. Можно даже не круг.

– Тогда почему веда нас сейчас слышит? Добрый вечер, Терин.

– Потому что дверь в мастерскую была открыта и дверь в торговый зал теперь тоже. Здравствуй, свет мой. Я сдал экзамен, мастер Ром? – спрашивал Вейн, а сам смотрел только на нее, остановившуюся на пороге, и его глаза лучились светом.

– Нет! – скрывая за напускной досадой свое восхищение и гордость за ученика. – Не сдал. Что-то новое, бездельник. Но-во-е. Артефактов для приватных разговоров и так полным-полно. Сдашь экзамен, когда бусы доделаешь. И крысы! Они снова в мастерской. Опять тут… свистел?

– Это вы, мастер… свистели. Сегодня утром. Попробуйте использовать для музицирования несколько больше свободных отверстий на флейте. Продолжите с теми двумя, сюда не только крысы прибегут.

– Кто может быть настырнее и наглее этих серых проныр?

– М-м-м, дайте подумать… мажиния Арденн?

Бойкой практичной незамужней даме среднего возраста, однажды зашедшей в лавку по рекомендации знакомых, одинаково сильно нравился как сам мастер-артефактор, так и его недвижимость.

Стоило ее упомянуть, Имрус Ром поджимал губы, дулся, принимался суетиться больше обычного, обзывал Вейна бесстыжим и сбегал с крайне смущенным видом.

Едва артефактор оставил их одних, от смущения забыв напомнить, что мастерская не место для посторонних, Терин проникла на запретную территорию, забралась Вейну на руки и обхватила за шею, прижимаясь к груди и плечу.

– Что стряслось? Ты сама не своя.

– Уже который день, стоит выйти, словно взгляд в спину, а иногда и прямо в квартире. Негодная из меня ведьма. Закрыла магазинчик на два часа раньше, только бы сбежать поскорее от этого ощущения. Позволь, останусь сегодня здесь? Мне утром в дом исцеления, а у себя я вряд ли сомкну глаза.

– Есть опасения, что и здесь не сомкнешь, – чуть улыбаясь проговорил Вейн.

– Но здесь ты, а это другое.

– Тебе не нужно спрашивать, чтобы остаться. На ночь, на день, на всю жизнь, сердце мое.

– Давай уедем, – попросила Терин, поддавшись тревоге. – Далеко. В Штиверию или вообще к драконам.

– Прямо сейчас не выйдет, – вздохнул Вейн. – Мастер не отпустит, пока я не закончу с бусами. Он меня из-за них только в ученики и взял, если подумать. Мне ведь нужно будет как-то нас обеспечивать, когда мы уедем? Значит мне нужна профессия.

– У меня есть!

– Не обижай меня, сидеть на шее у женщины бесчестно и недостойно. Потерпи совсем чуточку. Я про сейчас. Осталось сделать всего несколько отверстий для нити. Жаль, той, кому я хотел бы их подарить, больше нет. – Вейн коснулся пальцем своего рабочего стола и, печально и светло улыбаясь, вывел руну “маа”, посмотрел на Терин. – Повернись к столу как следует, дай сюда руку.

Он взял Терин за руку и опустил в чашу с крупными разноцветными бусинами. Одни были идеально гладкие, другие поблескивали множеством мелких граней.

– А теперь закрой глаза, представь, что зовешь меня, как в тот вечер, когда я… едва не потерялся. Смелее… Нет-нет, чуть тише, прошу, – щекотно смеялся Вейн, – как в трубу дунула, тихонько. Представь, что свечу несешь, и она погаснет если… Да, вот так… Чувствуешь?

Терин словно снова оказалась на краю полусна. Совсем не так, как когда она заговаривала зелья или выполняла упражнения, которые задавала делать Анар и от которых мир вокруг выцветал, оставляя ярким только то, чего касалась кровь.

Вейн виделся волшебным существом из света и сверкающих невероятно тонких, непрерывно звучащих струн, одной из которых была она сама. На ней тоже были струны-нити. Какие-то плелись по коже, начиная затейливый узор, какие-то пронизывали насквозь, какие-то были совсем тонкими, как молодые усики дикого гороха, а какие-то вросли давным-давно, с ней еще с тех пор, как Терин девчонкой бегала к ограде странного дома, чтобы посмотреть на живое чудо.

– Слушай, – шептало чудо, – вот так, ладонью слушай. Слышишь?

Она отвлеклась от разглядывания себя и Вейна и сосредоточилась на чаше. Бусины вибрировали. Вейн шевельнул пальцами, меняя их местами и в прежнее звучание добавились новые оттенки. Новое движение и еще одна вариация.

– Нравится?

– Очень.

– Подожди меня наверху. Я недолго.

Все еще пребывая во власти звуков и ощущений, Терин поднялась, скользя ладонью по перилам и прислушиваясь, как отзываются на шаги ступеньки лестницы. Вейн не разрешал делиться с ним, но кто ей запретит поделится с домом, в котором он живет, чтобы берег от дурных снов и тревог?

Вейн застал ее в кухне, перебирающей мелочи.

– Ты как кошка, которой нужно везде оставить свой запах, – улыбнулся он и протянул руку. – Идем, сейчас наше время, а утром я тебя разбужу, мы будем встречать новый день и я сыграю тебе “Рассветную песню”. Я слышал однажды, как отец играл ее маме. Очень красиво.

Разве можно устоять, когда так зовут и, еще не дойдя до спальни, начинают целовать, отчего дыхание перехватывает, а все до единой струны начинают петь нежностью и желанием быть?

Но рассвет не успел. В этот раз тьма оказалась не только быстрее, но и сильнее.

– Теперь я посмеюсь, тварь, – улыбаясь, сказал Арен-Хол, силой удерживая Терин перед собой, острый край флейты упирался ей под подбородок, причиняя боль.

Только что она была счастлива до безумия, обнимала, любила, гладила родные руки и таяла от ответных ласк, а теперь ее тела, груди, едва прикрытых легкой сорочкой, касаются чужие грубые руки, от которых по коже колкий озноб и сердце немеет от холода.

– Не плачь, свет мой, не плачь, все хорошо, только не плачь, – тепло улыбался Вейн, замерев в паре шагов, не смея шевельнуться, и сиял, но сияние дрожало, дробилось на блики и дрожало, как свет сквозь залитое водой стекло.

Край флейты сильнее вдавился под горло. Голова дернулась вверх, скопившаялся в уголках глаз вода пролилась. И Вейн безропотно дал набросить на себя сеть из цепей с темными и мерцающе-серебристыми звеньями, застегнуть на руках жутковатого вида изобилующие рунными знаками кандалы, а на лицо надеть железную маску.

– Прости за грубости, милая, я старался аккуратнее, – сказал Арен-Хол, убрав флейту и чуть склоняясь, бережно коснулся губами виска Терин. – Со слезами прощания немного перебор, но вышло хорошо, так что я даже прощу тебе постельные шалости с этим ублюдком. Набрось на себя что-нибудь, тебя отвезут домой.

Вейн продолжал смотреть. Терин казалось, что там, под маской, он продолжает улыбаться. И свет был. Только тепла не стало.