Крысолов (СИ)

3

Некоторое время спустя. Нодлут.

– Вейн? – мастер-артефактор распахнул дверь мастерской и не налетел на него только потому, что Вейн шагнул в сторону.

Это во время работы Имрус Ром был неспешен и скрупулезен, а в лавке, и тем более за ее пределами – быстр и даже подчас суетлив. Словно его тело компенсировало мгновения, потраченные на сосредоточенное разглядывание заготовки перед тем, как сделать скол, опустить камень на вращающийся шлифовальный диск или нанести последнюю, “рубежную” руну на основу артефакта.

– Вейн! Твоя страсть к сидению в темноте и способность в ней же видеть иногда пугает.

– Вы сами хотели наконец навести здесь порядок и начать думали как раз с дальнего стеллажа, который не разбирался с момента переезда.

– Я?

– Вы вчера бормотали, пока заполняли приходную книгу. Ничего другого, похожего на распоряжения, я от вас не слышал, и поскольку сегодня лавка закрыта и помогать там не нужно, я пошел разбирать стеллаж. И здесь почти не слышно шума с улицы.

– Им камень для облицовки привезли. Сегодня закончат.

Мастер поморщился. Шумная гномья артель возилась с фонтаном в центре небольшой площади перед домом уже с неделю. Большую часть времени рабочие слонялись по улице, грохоча сапожищами и забавно ругаясь. Им то материал не подвезли, то лопаты плохие, то у мага-водника руки не из того места и вообще когда обед.

Грязь, грохот и суета распугивали посетителей. Радовался только хозяин кафе “На зубок” и пекарь, потому что скучающие во время простоя рабочие то и дело являлись поправить здоровье или подкрепиться.

Но Вейн отправился наводить порядок в отведенной под склад части мастерской не совсем по распоряжению или прячась от шума. Сырой тусклый рассвет принес тревогу. Заваривая чай в тесной кухне на втором этаже, он ловил себя на том, что прислушивается. Не к миру, к звукам снаружи.

Прошло почти два месяца, как Вейн переступил порог лавки артефактора, и уже больше месяца, как они перебрались в Нодлут. Буквально на следующий день, когда Вейн был принят в помощники и ученики, мастер Ром сообщил о переезде. Он уверенно считал, что именно Вейн принес ему удачу.

Переезжали основательно, вместе с большей частью товара, заготовок и приспособлений для обработки. И шкафом-витриной, в котором мастер Ром хранил свои самые ценные работы. Шкаф Вейну до сих пор икался, поскольку при его транспортировке ни в коем случае нельзя было использовать магию. А когда монстр был наконец чудом внесен в новый дом, оказалось, что он никуда не влезает, кроме как в комнату за прилавком.

У комнаты было две двери. Одна вела в торговый зал, другая в мастерскую. Вносили через мастерскую.

Шкаф занял всю стену. Артефактор был доволен и велел поставить туда же кресло и чайный столик.

– Чтобы отдыхать и любоваться, – мечтательно проговорил он. – Или важных клиентов принимать.

Наверху, над лавкой, находилась небольшая спальня, рядом с ней маленькая кухня с круглым окном и еще более крохотная ванная напротив. Попасть на низкий чердак можно было только по откидной лестнице, которая загораживала дверь в ванную, если была опущена. А на второй этаж – по узкой лестнице из торгового зала. Вход туда прятался за высокой дверью, больше похожей на дверцу шкафа. Под этой же лестницей начинался ведущий на задний двор коридор.

Сам мастер Ром жил в соседнем доме. Снимал половину с отдельным входом и полным пансионом. А комнаты на втором этаже лавки целиком и полностью достались Вейну.

Это было хорошо по многим причинам. Не приходилось придумывать объяснений для отлучек по ночам и появившейся привычки разговаривать с домом. Сначала Вейн, забывшись, обманувшись ощущением уюта, потянулся, как бывало, тянулся к дому в Ид-Ирей, а потом как-то так сложилось, что просыпаясь, или входя на кухню, или поднимаясь на чердак, чтобы сверху посмотреть на крадущийся по улице рассвет, он произносил слова приветствия. Касался рукой теплого дерева, представляя, что не холодный камень фундамента держит стены и перекрытия, а плотно сплетенные древесные корни, которые только притворяются камнем, как притворяется костью отцовская флейта.

На чердаке флейта звучала особенно хорошо. И особенно на рассвете. Случалось, Вейн позволял звукам проникнуть вовне. Но очень редко. Иначе мастер начинал браниться на шмыгающих по мастерской серых “помощников” или ворчал, что розовые кусты в палисаднике опять похожи на дикие дебри, а не на приличные цветы.

– Вейн! – одернул его артефактор. – Опять спишь на ходу. Раз уж начал, заканчивай. А я, пожалуй, закончу с тростью.

– Из сливовой ветки?

– Именно. Ты ведь отполировал костяной шар, который я приготовил для навершия?

Вейн кивнул. Кость хорошо поддавалась полировке и была приятна рукам. Откуда у мастера Рома берутся материалы, Вейн не интересовался. Просто дважды в месяц приезжал посыльный с коробкой, пестрящей отметками почтовых контор, которую нужно было разобрать и записать, что привезли.

Трость мастеру приснилась. Утром он ворвался всклокоченный, в стеганом халате поверх пижамы с наброском на обрывке пергамента в руке и принялся грохотать в мастерской так, что Вейн, спросонья решил, что это воры. Он бегом бросился туда, прихватив под лестницей кочергу. Откуда в доме без камина кочерга? Наверное как раз на случай воров.

Мастер встретил с палкой. Обсмеял кочергу, босые ноги и криво застегнутую рубашку, потом и свой вид обсмеял тоже, пояснил про сон и прямую ветку с небольшим отростком, которую разыскал в завалах, устроив еще больший бардак.

Сливовое дерево долгое время находилось в центре небольшого темного источника и теперь, даже разделенное на части, было и живо, и мертво одновременно. Любая царапина или срез на лишенной коры поверхности тут же чернели, а внутри сохранялось светлое дерево с множеством мелких темно-красных, почти фиолетовых прожилок.

– Можно я возьму оставшийся сучок? Хочу попробовать сделать кое-что.

– Что?

– Флейту.

– А как же бусы, которые ты начал собирать еще в Корре?

– Там не хватает. Доделаю, как только найдутся подходящие камни. Вот, кстати, еще один я нашел, разбирая полки. Гранат. Если огранить, будет похоже на драконий глаз из-за прожилки мертвого железа. Можно?

Артефактор кивнул.

– А вы что-то хотели, мастер Ром? – снова спросил Вейн.

– Я?

– Вы меня искали.

– А, да. Сходишь в пекарню? Ту, что в конце улицы? Я не завтракал. Да и ты, наверняка, тоже. Соседи и так болтают, что я тебя голодом морю и наружу не выпускаю, оттого ты такой бледный и тощий. Даже для эльфа.

Вейн пожал плечами. Обычной еды ему нужно было мало, а прочую он добывал сам. Дожидался долгих густых сумерек или шуршащей инеем ночи, выскальзывал из дома через заднюю дверь и растворялся в тенях.

Там, в этих тенях и подворотнях таились другие тени. Особенно ближе к окраинам. И те из них, кто караулил, чтобы отнять чужую жизнь или причинить боль, теряли все. Прочее доставалось маленьким помощникам.

Серые комки следовали за Вейном, стоило лишь поднести флейту к губам и позволить первым звукам разбить напряженную тишину застывшего во сне города. Нодлут был молод, но земля, на которой он стоял, сохранила каменные корни домов, что стояли на этой земле прежде, и кости тех, кто здесь жил. Старшая кровь. Его кровь.

– Ты не думал встретиться с отцом, Вейн? Написать ему, например? – вдруг спросил мастер.

– Я никогда не видел его, – сказал Вейн почти правду. – Мы чужие. Я лучше в пекарню схожу.

Вейн отнес находку к другим бусинам, сдернул с вешалки в углу мастерской плащ с глубоким капюшоном и вышел через дверь для посетителей. Поправил табличку “Закрыто”, пересчитал звякнувшие в кармане монетки.

Он мог легко получить все, что захочется, и без денег. Это было легко. Раньше, до встречи с мастером Ромом, он так и делал. Просил, добавляя к словаминойзвук, и уносил желаемое. Теперь нет. Он учился быть обычным. Насколько это было возможно, учитывая ночные отлучки.

Чем дольше случался перерыв, тем сложнее было сдержать голод. В Корре, перед самым отъездом, на зов пришли дети. Ночь, пустырь рядом с кладбищем, туман и они, непонятно как попавшие сюда, босые, в ночных рубашках, с глазами полными бледно-золотого света. От них пахло сном, теплом, мягкой шалью и мамиными руками…

Вейну с большим трудом удалось сдержать себя и не присвоить то, чего он сам был лишен, но так было не всегда. Пока им владело желание мстить, он даже не думал, чей свет питает пламя ненависти. Брал, не оглядываясь, находил виновного в смерти матери, уничтожал и шел за следующим. И где-то, он не совсем понимал где, но когда-то там, он перестал быть только собой.

Сейчас, отправляясь на “охоту”, Вейн словно оставлял часть себя в тепле дома, позволяя другому, безжалостному, безразличному, со странным понятием о допустимом, выбирать и “наказывать”.

С каждым разом выбирать становилось проще, наказывать легче, и причины для наказания находились сами собой. И важно, очень-очень важно было не пропустить рассвет, чтобы быть уверенным, что чудовище спряталось.

Рассвет. Несколько часов сна. Чай на тесной кухне с круглым окном, за которым поскрипывает вывеска. Книги. Мастерская. Заготовки. Музыка камня, дерева, металла и медленная, внешне скучная, но нужная работа. У каждого камня свой характер.

– У каждого камня свой характер, – толковал пожилой гном молодому товарищу, – а ты “бросовый”... Тьфу.

На улице было шумно. Переругивались рабочие, собирая будущий фонтан. Дом напротив, уже почти отстроенный, потихоньку обзаводился крышей.

– Бросовый и есть. Рыхлый, тусклый, колется плохо. Фуфло, а не малахит.

– В болоте пролежал потому что. Рядом с местом силы. Водой полей и заиграет. Правда вода нужна болотная. Маджены за Навьей горой в старом малахитовом карьере какой-то древний круг нашли. Болоту барьер ставили, чтобы откопать, рыли, рыли и без толку, все равно все опять заплыло, а камень вот. Что добру пропадать?

Вейн спустился с крыльца, вышел за низкую ограду, привычно натягивая капюшон. Обернулся. Тоже привычно. Лавка притягивала взгляд, дорожка из разноцветных камешков так и манила ступить, призывно поблескивали окна эркеров. Вывеска приехала вместе с остальным добром из Корре и своей основательностью и слегка состаренным видом намекала на надежность и качество, проверенное годами.

Его кто-то толкнул. Не сильно. В конце концов он сам застыл посреди дороги. Рука нашла опору на сложенных башней камнях и в момент прикосновения перед глазами поплыло. Запах болота, душный и влажный, обжег нос и горло, у ног дрожала черной лужей тень – гротескный силуэт с флейтой у рта.

Мир выцвел. Свет, призрачный и блеклый, шел сразу отовсюду. Дом с лавкой был неживой, темный. Над крыльцом с покосившимся навесом беззвучно покачивалась вывеска. Сквозь провалившиеся ступеньки, ведущие к двери, пророс бурьян, в левой витрине, лишенной стекла, торчали колючие плети дикой розы.

А черная тень под ногами, вытягиваясь, ползла по камням, делалась всё плотнее. Болотная гниль забила горло, Вейн отчаянно попытался вдохнуть, захлебнулся ею и потерял сознание.

В себя приходил медленно, будто всплывал из-под толщи воды.

В лавке, кажется. Кажется, в комнате за прилавком на диване. Боком. Флейта упирается в ребра.

Приоткрылась дверь.

– Сюда проходите, веда, простите, что набросился прямо на улице, запаниковал, с ним никогда ничего подобного не случалось, а тут вдруг…

Мастер говорил торопливо и громко, второй голос, незнакомый, женский, непонятно почему отозвавшийся внутри болезненной вибрацией, был почти неслышен, но именно он заставил попытаться открыть тяжелые веки.

Шорох одежды, прикосновение бедра к бедру. Обжигающе. Словно голой кожей, голой душой по зеркальному срезу. И страшно взглянуть, но не взглянуть – страшнее стократ.

Кто-то сжал все струны мира в кулак, потянул до предела, отпустил и вспыхнуло золотом. А напротив – испуганные, изумленные, распахнутые безднами глаза. Темные, но… один голубой, другой почти, потому что часть радужки была карей.

– Ты… Ты… Это ты, – бился пульс, сбивалось дыхание.

– Я, – сердцем ответил Вейн, поймал своими руками потянувшуюся навстречу дрожащую руку той, которую считал погибшей. – Это я.

И пустоты не стало.