Крысолов (СИ)

6

Пожалуй, она была красива. Многослойные тряпки мешали рассмотреть фигуру, но скулы, шея, линия плеч, кисти оказались куда как хороши. Как и флер ее силы, вколыхнувшийся под натиском его собственной, словно потревоженные ветром прядки небрежно собранных темных волос. В глазах – один голубой, другой почти, потому что часть радужки была карей – любопытство, бесстрашие и самоуверенность, свойственная лишь...

– Вы тёмная, – сказал Арен-Хол, остановившись напротив.

– Я травница, – возразила девушка, глубоким сочным голосом, а он почувствовал, что голоден. Что испытывает жажду. Что ноет рука, плечо и прочие части, пострадавшие не только во время исследования дома, но и в пути сюда. Почувствовал себя живым.

Тогда откуда эта давящая безысходность, словно Мать Всего, улыбаясь, распахивает последнюю дверь, и хочется сбежать прочь, чтобы вдохнуть?.. Откуда чувство, словно он замер на пороге в свой первый раз, и грань пытается выдрать душу из теплого слабого тела?

– Зарабатывать на жизнь вы можете чем угодно, но это не отменяет того, что вы принадлежите Изначальной, – произнес Арен-Хол, совладав с собой. – Кто ваши родители?

– Беженцы из Крашти. Меня оставили в корзине у ворот общины. Так мне сказала старшая семьи. Зачем вы здесь?

– Посмотреть на дом. А вы?

– Посмотреть на дом. Возможно, не только, – нахально блестя глазами ответила девчонка. – Сегодня в общине нет ни одной семьи, где не говорили бы о вас, маджен. Или правильно обращаться к вам светен?

Надо отдать ей должное, кокетничала она вполне умело. Более прямолинейно, чем столичные барышни, но куда искреннее.

– Забавно, давно не слышал этой шутки, – отметил инквизитор, поощрительно улыбнулся, посмотрел на разноглазую краштийскую ведьмуиначеи остался доволен что увиденным, что своим чутьем. – Не надоело прозябать в захолустье с таким потенциалом? У вас хорошие данные, но никакой системы в обучении. Могу устроить протекцию.

– А взамен?

– Взамен, – немного доверительных ноток, еще одна поощрительная улыбка, – мы поговорим. Возможно, не только, ири Че́ршнева. – Пауза, голос чуть ниже. – Ерина. Я правильно произношу?

– Вполне. Но мне больше нравится Терин.

Девушка все еще была немного насторожена, но уже уверилась в своей неотразимости и теперь беззастенчиво разглядывая его так же, как несколькими минутами ранее он сам разглядывал ее.

Арен-Хол прекрасно понимал, какое впечатление производит на женщин. Дело было не только во внешности, сила привлекала ничуть не хуже тренированного тела и гармоничных черт. Он знал, что красив, знал, что сохранит красоту на долгие годы, как отец и дед, и вполне успешно и довольно часто пользовался этим. Он не чурался женского внимания до службы в конгрегации и не собирался отказываться от него после. Лишь верхушка, истинные сыны, прошедшие таинство единения, соблюдали телесную чистоту, всем прочим это было необязательно.

– Как вы поняли, кто я? – приподняв четко очерченную бровь спросила девушка.

– Ваши глаза. Описание внешности жертв было достаточно подробным. Проводите меня к месту, где все произошло, Терин?

– Что именно, маджен?

– Нападение. Слухи и домыслы меня интересуют, но в меньшей степени, чем воспоминания непосредственного участника. Ведь ваших показаний в деле как раз не было. Как получилось, что вас не опрашивали?

Прогулка не отняла много времени, как и рассказ, часто перемежающийся словами “кажется”, “наверное”, “возможно”.

Земля на месте трагедии была пуста, как кости в подвале дома, а вот из детских воспоминаний о некрасивом, но добром ребенке с удивительными глазами, которого тайно держали в доме, удалось почерпнуть неожиданно много. Невероятное допущение о возможном отпрыске старейшины Фалмари и незаконнорожденной девицы Драгул, если не подтвердилось доподлинно, то приобрело куда большую вероятность, несмотря на… невероятность. Последнему поспособствовал показанный чуть позднее поблекший от времени рисунок.

В таком свете старое дело принимало совершенно новый облик и грозило обернуться нешуточным скандалом.

Стоит одной из общин признать мифическое дитя, его действия тут же попадут под древний, но все еще действующий среди долгоживущих обычай кровной мести за близкого родственника. Но. Драгулы вряд ли станут рисковать и без того не слишком устойчивым положением, а Эста Фалмарель ясно обозначил свою позицию тем, что спрятал неудобную пассию в глуши. Эльфы до крайности щепетильны, если дело касается детей. Прервать беременность – страшное преступление. Зато нечаянно забыть, что ребенок существует – вполне.

У кого еще, как не у повзрослевшего ребенка обвиненной, осужденной и казненной за убийство женщины такой изумительный мотив избавиться от причастных к расследованию представителей власти? Тем более что на начальном этапе следствия возникали сомнения, действительно ли полноправно принятая в общину хладна Анар сорвалась. Что если она лишь отводила подозрения и сознательно взяла вину на себя, выгораживая это свое тайное дитя?

Терин утверждала, что не помнит, ни напавшего, ни само нападение, только моменты до и уже много после, когда пришла в себя. Подтвердила под клятвой на артефакте правды. Клятва – часть процедуры допроса. Арен-Хол считал это бесполезным. Любой одаренный, обладающий сильной волей, способен чистосердечно врать с артефактом в руке. Другое дело ментальный допрос. Но для него у Арен-Хола не было здесь ни полномочий, ни нужного специалиста. Плюс давность происшествия, плюс Терин жертва, а не соучастница. Может, она и не врала, но то, что недоговаривала – определенно.

В общине были уверены, что ребенок хладны погиб сразу после рождения, отчего Анар слегка повредилась рассудком. Ее сдержанно жалели и старались не обращать внимания, что ири Ракитина иногда покупает в поселке или в Верхнем детские вещи, игрушки и книги. А что там местные детишки болтают про упыря и странный дом, так на то они и дети, чтоб фантазировать.

Как бы там ни было, версия о существовании ребенка моментально превращало нестыкующийся сумбур в четкую картину.

Странное дитя, мальчик, по рассказам Терин, совершенно не менялся на протяжении нескольких лет. Он понимал речь, рисовал, редко, но охотно общался, часто изъяснялся знаками, утверждал, что хладна Анар его мать, избегал прикосновений и обладал неким не менее странным даром.

Если сначала Арен-Хол посчитал крысиные останки в подвале попыткой дома добыть пропитание, то после разговоров с Терин, особенно после рассказа о призванных бабочках и умершем котенке, передумал. Кости, найденные за сараем, которые он чуть позже не поленился раскопать, вполне вписывались.

В способность убивать прикосновением, верилось с трудом, но в то, что ребенок вначале “кушал” птичек и крыс, а потом сбежал и попробовал пищу посытнее, вполне. Почти у всех одаренных полукровок так или иначе есть проблемы с контролем. И касается это не только дара. Возможно, ребенка держали взаперти не только потому, что хотели скрыть от мира факт его рождения. И возможно одушевленный дом был не просто защитой для, но и защитой от.

В итоге Арен-Хол задержался в общине на несколько дней дольше, чем собирался. Он тщательно опросил всех хоть как-то имевших отношение к случаю, исписал две тетради тем, что смело можно было отнести к слухам и домыслам. Снова ходил на место гибели детей и снова и снова возвращался в дом.

Найти вход в комнату, окно которой он в первый день видел на углу второго этажа так и не удалось. Впрочем в последующие визиты окна как такового там уже не было – заколоченный старыми досками проем. Не удалось отыскать и вход в подвал. Если бы не проткнутая костью ладонь, Арен-Хол вполне мог усомниться, что был там, видел устилающие пол кости и “тень света” на стене.

Ночь перед отъездом он провел без сна. Перелистывал свои заметки, слушал кристаллы с записями бесед, смотрел на отданные Терин неуклюжие рисунки и подпись под одним из них.

Этот рисунок отличался от прочих тем, что был выполнен другой рукой. Резкие тени, штрихи одинаковой длины. Угловатое, словно сложенное из острых треугольных осколков большеглазое лицо, острые уши, клыки. Нелепое несуразное нечто, будто кто-то задался целью изобразить карикатуру на эльфа и вампира одновременно. И подпись, которую Арен-Хол сначала принял за детское подражание умению писать, пока случайно не посмотрел на рисунок с изнанки.

Он словно снова стоял во дворе дома и таращился на окно комнаты, в которую не смог войти. Знал, что она есть. Слышал этот раздражающий невозможный звук без звука. И… все.

Снаружи оказалось светло, а пройти мимо двух дворов к лекарской – быстро. В лекарской, было видно сквозь большое витражное окно, кто-то, и он даже точно знал, кто, возился. Поэтому Арен-Хол уверенно распахнул дверь и прямо с порога спросил:

– Что это?

Прошел, прижал к выскобленной столешнице рисунок и ткнул в надпись.

Терин отвлеклась от укладывания сумки, посмотрела, неуловимо изменилась в лице и вновь, как в день знакомства перед домом отразила звенящее, беспокойное безмолвие, бесконечно длящуюся паузу.

– Это его имя, – произнесла она.

Арен-Хол свернул рисунок. Но несмотря на это, несмотря на голос и слова, звук никуда не делся. Терин продолжала отражать, словно бы по памяти, а Арен-Хола дергало. И тянуло.

Домой.

Не в сонную, похожую на склеп громаду Холин-мар, дальше, в глубь двора, где росли буки, облюбованные галдящими шумными воронами. К каменной скамье, рядом с которой в одну весну проклюнулись и расцвели мелкие желтые лютики на тонких почти прозрачных стеблях. Мать любила желтое. Иногда он срывал чашечку цветка и тайком прятал в карман ее пальто, представляя, как она улыбнется, когда найдет.

– Как он это произносил? – привычным усилием воли избавляясь от призраков уже давно не родного дома спросил Арен-Хол.

– Понятия не имею, – отозвалась Терин, только голосом, без всяких лишних неудобных вибраций. – Он никогда со мной не говорил. Я имею в виду, не говорил словами.

Арен-Хол удивился, задумался, перебирая в памяти совместные беседы, и понял, что рассказывая о странном приятеле, Терин ни разу не обмолвилась о том, о чем сказала сейчас, а ему самому так же ни разу не пришло в голову, что можно общаться, не используя слов.

– Он был немой? – задал логичный вопрос Арен-Хол.

– Нет, – уверенно ответила травница. – Просто не говорил. Ему было нельзя.

– Почему?

– Откуда мне знать? Это сейчас все это выглядит странно и странно звучит, если говорить об этом вслух, но в детстве многие вещи воспринимаются иначе. Его и без слов легко было понять. Порой мне казалось, что он говорит прямо у меня в голове, когда смотрит в глаза или играет на флейте. Не играет даже, так, свистит в разной последовательности несколько нот. У флейты было всего одно или два свободных отверстия. Точно не помню. Остальные были оплетены не то шнурком, не то узкой лентой. Флейта всегда была при нем, когда мы виделись. Он почти не выпускал ее из рук, а если выпускал, все время касался. Мне нравилось, когда он заставлял слетаться бабочек или светлячков. Сам начинал сиять. Это выглядело настолько нереально, что после гибели мальчиков я какое-то время всерьез считала, что вся эта… дружба мне приснилось, пока я лежала без сознания. Я говорила.

– Да, говорили. А потом нашли рисунки, – произнес инквизитор, с интересом и немалым удовольствием разглядывая травницу, на которой сейчас было вполне приличное даже для Нодлута платье, а не местные расшитые цветными нитками рубашка, юбка и жилет.

– Да, нашла рисунки, – повторила Терин, поймала его взгляд, тут же отвернулась, резко защелкнула саквояж, посмотрела. В лицо, но не в глаза. – Что странного в полустершейся надписи по-эльфийски кроме того, что ее не разобрать?

– То, что это не эльфийский, вернее, не Изначальная речь. Это арх-руны*, самый первый язык магии. Их не используют для письма. Их почти не используют в заклинаниях и при построении матриц. Ихпоютпри наличии определенного дара илиизъявляютс помощью силы, – пояснил Арен-Хол, продолжая отмечать между делом гибкую талию, ровную спину, горделивую посадку головы.

Он отчетливо представил на Терин другое платье, из дорогой ткани, с открытыми плечами, и другую прическу, более сложную и изысканную, а не уложенную вокруг макушки косу, и пришел к выводу, что будь все так, как он представил, фамильные сапфиры смотрелись бы на ее коже почти идеально. А идеально было бы, чтобы на девушке, кроме сапфиров, не было больше ничего.

Каковы на вкус могут быть эти сочные губы? Как изменится ее взгляд, если он прямо сейчас опрокинет ее на стол? Что отразится на донышке глаз? Страх? Похоть? И то, и другое было одинаково интересно.

– Вы куда-то едете, Терин? – спросил Арен-Хол, уловив, как зачастил ее пульс, реагируя на вибрацию силы.

– Да. Еду, – чуть вздернув голову ответила травница. – Если ваше предложение в силе. Мы ведь поговорили. И не единожды.

Арен-Хол продолжал смотреть. Пожалуй, она бы понравилась и отцу, и деду. Их одобрение было бы приятно. И пожалуй, они оба посоветовали бы как следует отшлифовать эту краштийскую жемчужину, прежде чем официально представлять. Но еще приятнее было, что ей не придется ложиться на алтарный камень, чтобы быть принятой родом как велит обычай, что она может принадлежать только ему, Арен-Холу, безраздельно. И перед этим меркла даже невозможность надеть на нее фамильные украшения. В конце концов не такая сложная задача найти несколько хороших звездчатых сапфиров для колье и сережек. Была бы женщина, на которую их захочется надеть.

– Вы отдаете себе отчет, что когда вы сядете со мной в экипаж, ваша жизнь кардинально изменится? – заговорил Арен-Хол.

– Да. Отдаю, – решительно ответила она. – Я хочу учиться, а не, как вы сказали в день нашей встречи, прозябать в захолустье, раз уж у меня данные. Разумеется, я возмещу расходы, как только появится возможность.

– Разумеется, возместите, – кивнул Арен-Хол. Лавка в экипаже ничуть не хуже стола.

Она почти не сопротивлялась, разве что в первые пару минут, у губ оказался терпкий вкус вишневой кожуры, а на донышке глаз было… разное. Но что Арен-Хол оценил более всего – злость и нарочитое равнодушие, вместо слез и причитаний.

Она отчаянно стыдилась своего невольного стона и сладких спазмов в финале лишенного прелюдий соития, но продолжала смотреть в глаза и сидела ровно, хотя толчки и тряска экипажа на неровной дороге сейчас наверняка причиняли дискомфорт.

– Это расчет? – спросила она.

От движения на прокушенной им нижней губе набухла алая капля.

– Это аванс, – ответил Арен-Хол, протягивая платок, хотя с большой охотой слизал бы и продолжил игру, но решил, что это удовольствие можно и даже нужно растянуть.

– Сколько еще авансов мне придется раздать и кому?

– Кому? – Арен-Хол рассмеялся. – Пожалуй, только мне. Сколько? До Нодлута несколько суток пути, а в дороге бывает скучно. Зато теперь я точно знаю, что не ошибся, предлагая покровительство.

__________________

* Арх-руны – здесь Арен-Хол говорит об Истинной речи, языке элфие, пришедших в мир Нодлута сквозь межмировые врата, предков даэмейн некоторых эльфийских и вампирьих родов. Не путать с Изначальной речью – языком дивных, уже живших в этом мире.