Космонавт. Том 3

Глава 9

Вернувшись в училище, я первым делом направился в казарму. Нужно было проверить, заглядывал ли кто-нибудь в мою тумбочку и на месте ли записная книжка Орлова.

Осмотрев содержимое тумбочки, я разочарованно выдохнул. Внешне всё выглядело безупречно: тетради и письма, которыми я прикрыл записную книжку, лежали в том же порядке и положении, в котором я их оставил.

Но я решил проверить ещё кое-что. Достал записную книжку и едва слышно проговорил себе под нос:

— Посмотрим-ка…

Я принялся переворачивать страницы и вскоре нашёл то, что искал: небольшой кусочек нитки, которая непременно сползла бы, если бы кто-нибудь листал страницы, не зная, что она там.

Я знал, поэтому, когда перевернул нужную страницу, нитка осталась на месте и лежала ровно, как я её и положил. Никто не трогал записную книгу, а значит, и с содержимым не ознакомились.

Нахмурившись, я закрыл тумбочку и встал. Значит, у человека Грачёва нет доступа к личным вещам курсантов. Оно и не удивительно. Пробраться сюда сложно, да. Казарма — не ночной клуб. Любого сюда не пустят, а лезть в тумбочку курсанта под носом у дежурного и соседей — риск запредельный.

Мои провокации в столовой и мой «болтливый» спектакль — всё это, видимо, не дало должного результата. Грачёв либо не поверил, либо этого было недостаточно для того, чтобы он начал действовать без оглядки. Значит, наживка была слишком мелкой. Нужен удар посильнее.

Что ж, досадно, но ладно. У меня уже зрела идея, как ускорить процесс и как заставить Грачёва запаниковать по-настоящему. Но для этого требовалось участие Орлова и подходящий момент. А пока — сон. Завтра настанет день, который войдёт в историю планеты.

Утро восемнадцатого марта 1965 года началось в Качинском училище, как и всегда. Подъём, короткая, бодрящая зарядка на ещё прохладном утреннем воздухе, затем построение на плацу. После был завтрак: каша, чай, кусок хлеба с маслом. Всё шло как обычно.

Разговоры вокруг были тоже самые обыденные: о вчерашней лекции по аэродинамике, о предстоящей тренировке на тренажёре, о том, кто кому должен за проигранную в домино партию. Ничто не предвещало грандиозности этого дня.

Только я один, сидя за столом и помешивая остывший чай, чувствовал, как внутри всё сжимается от предвкушения. Знать, что случится через несколько часов, и молчать — задача не из простых. Я то и дело поглядывал на часы, отсчитывая минуты до выхода человека в безвоздушное пространство. До подвига, о котором пока не знал никто, кроме узкого круга посвящённых и… меня.

Первой парой у нас была тактика. Преподаватель методично разбирал схемы воздушного боя. Курсанты, склонившись над конспектами, сосредоточенно водили ручками по листам. Кто-то украдкой зевал.

Солнечный свет, пробиваясь сквозь высокие окна аудитории, ложился тёплыми прямоугольниками на парты. С улицы доносились редкие выкрики инструкторов.

Я сидел, стараясь выглядеть сосредоточенным на предмете, но мысли мои блуждали далеко отсюда. Я украдкой взглянул на циферблат часов: без двадцати одиннадцать. До выхода Леонова в открытый космос оставались считаные минуты.

Окинув взглядом аудиторию, я снова ощутил то самое странное чувство нереальности. Люди сидели, как ни в чём не бывало, погруженные в рутину учебного дня. И только я один знал, что прямо сейчас готовится к шагу в неизведанное Алексей Архипович Леонов.

Я снова посмотрел на часы. Скоро. Очень скоро.

И это «скоро» буквально взорвало упорядоченный распорядок дня в училище.

Ближе к концу пары в коридоре послышался нарастающий гул. Сначала это были отдельные возбуждённые голоса, потом они слились в единый поток. Дверь аудитории резко распахнулась, и на пороге показался запыхавшийся курсант-дежурный. Его глаза лихорадочно блестели.

— Товарищ майор! Разрешите? — Выпалил он, не дожидаясь команды. — Леонов! Он вышел в открытый космос! Прямо сейчас! По радио передают!

Эффект от новости был мгновенным и ошеломляющим. Майор Зарубко, только что объяснявший нюансы перехвата, замер с мелом в руке, его рот приоткрылся от потрясения. По рядам будто электрический разряд пробежал: кто-то вскочил с места, кто-то ахнул. Сдержанности и дисциплинированности как не бывало.

— Что⁈ — переспросил майор, будто не веря ушам.

— Наш человек в космосе, товарищ майор! В открытом космосе! — Повторил дежурный дрожащим от восторга голосом. — Трансляция идёт! Вечером в Ленинской комнате будут показывать сам выход в открытый космос! А сейчас в актовом зале включили трансляцию по радио. Все там.

Больше ему говорить не пришлось. Курсанты, забыв про устав, субординацию и дальнейшие наказания, ринулись к выходу. Майор Зарубко бросил мел на стол, стёр с доски недописанную схему одним взмахом тряпки и шагнул вслед за нами. На его обычно строгом и сосредоточенном лице, появилось выражение неподдельного изумления и недоверие.

— Если это чья-то глупая шутка… — пробурчал он сердито, когда прошёл мимо меня.

Что будет, если новость окажется шуткой, я не услышал, потому что окончание фразы заглушил взволнованный гомон курсантов.

Буквально за считаные минуты атмосфера в училище изменилась в корне. Весть о выходе человека в открытый космос разнеслась по всем корпусам с быстротой степного пожара. Волна человеческого восторга нарастала с каждой секундой. Коридоры наполнились гомоном, смехом и возбуждёнными криками.

Курсанты, сбившись в кучки, взахлёб обсуждали новость, жестикулируя, хлопая друг друга по плечам. Даже самые суровые инструктора и преподаватели не остались в стороне. Они улыбались и останавливали знакомых курсантов, чтобы переспросить, убедиться или поделиться охватившим их чувством.

— Слышал? Леонов! В открытом космосе! — эти слова звучали повсюду.

В воздухе витало ощущение праздника и всеобщего ликования. Люди радовались так искренне, так сильно, будто каждый из них лично побывал на месте Леонова, ощутил невесомость и бездну под ногами.

В глазах у каждого — от первокурсника до полковника — читалась неподдельная, глубочайшая гордость. Гордость за страну, за науку, за Человека, способного на такое.

Я шёл в людском потоке к актовому залу и впитывал эту энергию. Знание будущего не притупило остроту ощущений. Наоборот. Видеть эту стихийную, искреннюю радость, эту гордость за общее достижение — было потрясающе, в энтузиазм был заразителен. Я улыбался, отвечал на ликующие взгляды, чувствуя, как и мою грудь распирает чувство триумфа.

В какой-то момент я представил, как сейчас, точно так же как и мы все, Катя слушает радио. Хотел бы я увидеть её реакцию. Она всегда очаровательно выглядит, когда даёт волю эмоциям.

После актового зала и, когда первая волна эмоций от сенсационной новости схлынула, мы вернулись к лекциям. Часы будто нарочно тянулись невыносимо медленно, как обычно, это бывает, когда сильно ждёшь какое-то событие.

И вот, наконец-то, наступил вечер. По расписанию у нас был вечерний просмотр новостей в Ленинской комнате. Туда мы и с Зотовым и отправились.

Сегодня комната была битком набита людьми. Они стояли в проходах, сидели на подоконниках, теснились у стен. Пространство гудело от возбуждённых голосов.

Перед большим белым полотном для проектора стоял столик, на котором уже лежала стопка свежих, ещё пахнущих типографской краской, выпусков газеты «Известия».

На первой полосе издалека был заметён огромный, на всю ширину, заголовок: МИР ВОСХИЩЕН, МИР РУКОПЛЕЩЕТ! Под ним был напечатан ещё земной, постановочный снимок Леонова в скафандре, а дальше шло краткое сообщение ТАСС.

Газета начала переходить из рук в руки. Её жадно хватали, зачитывали заголовки вслух соседям, показывали пальцем на текст. Когда очередь дошла до меня, я взял газеты в руки и мой взгляд заскользил по знакомым строчкам официального сообщения:

'Сегодня, 18 марта 1965 года, в 11 часов 30 минут по московскому времени при полёте космического корабля «Восход-2» впервые осуществлён выход человека из корабля в космическое пространство.

На втором витке полёта второй пилот лётчик-космонавт подполковник Леонов Алексей Архипович в специальном скафандре с автономной системой жизнеобеспечения совершил выход в космическое пространство, удалился от корабля на расстояние до пяти метров, успешно провёл комплекс намеченных исследований и наблюдений и благополучно возвратился в корабль.

С помощью бортовой телевизионной системы процесс выхода товарища Леонова в космическое пространство, его работа вне корабля и возвращение в корабль передавались на Землю и наблюдались сетью наземных пунктов.'

Хоть я и знал практически наизусть каждое слово этой статьи, хоть и видел архивные записи этого подвига не раз и даже не раз сам бывал в космосе в другой жизни, но здесь и сейчас я ощущал то же радостное волнение, что и все, кто сидел и стоял рядом. Эмоции были настоящими, глубокими, идущие из самого сердца.

Я передал газету следующему, поймав взгляд Зотова. Он сиял, как начищенный пятак, и улыбался во все тридцать два зуба. Это он ещё видео не видел…

После того как с газетой ознакомились все, свет в комнате погас и включили проектор. Гул в комнате стих, наступила тишина. На экране замелькали кадры, снятые кинокамерой, установленной на обрезе шлюзовой камеры «Волга».

На двенадцать минут все присутствующие затаили дыхание и впились взглядами в мерцающий экран. Вот он, Леонов, в белоснежном скафандре, осторожно выплывает из шлюза в чёрную бездну космоса. Вот он отталкивается, медленно удаляясь от корабля. Вот он машет рукой в необъятную пустоту.

В комнате раздались сдавленные возгласы восхищения, кто-то от избытка чувств шлёпнул ладонью по колену, и на него тут же зашикали.

Но где-то на седьмой минуте записи, там, где, как я знал из будущих интервью самого Леонова, начались реальные проблемы, настроение в Ленинской комнате резко изменилось.

Картинка на экране говорила сама за себя, даже без комментариев. Леонов совершал странные, резкие движения, пытаясь развернуться. Было видно, что ему невероятно сложно, что он борется с непослушной, раздувшейся оболочкой скафандра и не втиснуться обратно в шлюз.

Комната наполнилась тревожным шёпотом. Курсанты невольно подались вперёд, к экрану, переглядывались, обменивались короткими репликами с соседями: «Что случилось?», «Застрял?». На лицах читался немой вопрос и нарастающая тревога.

Затем кадр сменился. На этот раз Леонова и вовсе не было в кадре, и на плёнке зафиксировались потрясающие виды Земли из космоса — белоснежные вихри облаков, синева океанов, коричневые пятна материков. Красиво, но… где космонавт? Шёпот стал громче.

Я знал, что в этот момент на Земле, в ЦУПе, царила настоящая паника. Я знал о проблемах с избыточным давлением в скафандре, о том, как Леонов, рискуя, сбросил давление внутри скафандра до критического минимума, чтобы согнуться и втиснуться в шлюз.

Знал я и то, что после отстрела шлюза «Волги» корабль закрутило из-за нерасчётного импульса, и Беляеву пришлось вручную стабилизировать «Восход-2», тратя драгоценное топливо.

Я знал, что позже, из-за негерметичности люка, в кабине поднялось парциальное давление кислорода до предельно допустимых значений, и в этот момент достаточно было малейшей искры, чтобы экипаж сгорел, как это случилось с «Аполлоном-1» в моей прошлой жизни.

И таких нештатных ситуаций в том полёте, насколько я помнил, было немало. Ошибки, которые можно было избежать, решения, которые могли поставить миссию под угрозу.

Но всё это оставалось за кадром официальной хроники. Об этом люди узнают спустя годы, десятилетия, из мемуаров и рассекреченных документов. А сейчас… Сейчас вся страна видела лишь триумф. Видела героя, шагнувшего в космос и вернувшегося.

Когда на экране, наконец, показали Леонова внутри кабины, снимающего шлем, в Ленинской комнате разразилась буря аплодисментов, послышались вздохи облегчения.

Все кричали «Ура!», обнимались, подбрасывали фуражки. Даже суровый майор Зарубко вытер платком уголок глаза. Я аплодировал вместе со всеми, искренне, от всей души, глядя на улыбающееся, усталое лицо Алексея Архиповича на экране.

Вернувшись в казарму позже обычного, ещё находясь под впечатлением от увиденного и общей эйфории, я подошёл к своей кровати и сел на неё, задумавшись. Общее ликование не отменяло моей личной задачи. Шум в коридоре стихал, курсанты расходились, но до отбоя ещё было время.

Я лёг на кровать и уставился в потолок. Что мы имеем? Грачёв не клюнул. Мои театральные потуги если и не прошли впустую, то точно не дали должного эффекта. Грачёв слишком осторожен.

Как я и думал, нужны были более прямые, более рискованные действия. Идея, зревшая в моей голове, требовала воплощения. Если он не идёт к «книжке», значит, «книжка» должна пойти к нему. Вернее, информация о ней. И это должна быть бомба, чтобы Грачёв не смог отмахнуться от неё.

Мне нужно создать ситуацию, когда паника заставит его или его людей действовать необдуманно, совершить ошибку. И всеобщая эйфория от полёта Леонова, это состояние приподнятости настроения и некоторой расслабленности, могла стать идеальным прикрытием для того, что я задумал.

Наконец, наступили выходные, растворив напряжённую учебную неделю в двух днях относительной свободы. Пора было приступить к выполнению моего плана.

В субботу, переговорив со знакомыми парнями на КПП, я отправился в госпиталь, где сейчас находился Орлов.

Дорога не заняла много времени, благо идти было недалеко. Добравшись до места, я подошёл к сестринскому посту, назвал фамилию лейтенанта.

— Орлов? — Девушка слегка нахмурила аккуратные брови и принялась листать журнал. Наконец, она отыскала нужную фамилию и ткнула пальчиком в строчку. — Да, он сейчас в палате. Уже ходит сам. Прогресс налицо, — с улыбкой проговорила девушка. Она указала рукой в сторону длинного коридора. — Вам туда, палата в конце справа.

Поблагодарив медсестру, я прошёл мимо приоткрытых дверей палат и, постучав, вошёл к Орлову.

В палате было светло и уютно. Солнечные лучи падали на вымытый до блеска пол, а на тумбочке возле кроватей стояли небольшие вазы с цветами. Сам Орлов сидел на краю кровати, аккуратно застеленной серым госпитальным одеялом, и что-то писал в блокноте. Услышав шаги, лейтенант вскинул голову.

— Громов! — В его глазах мелькнуло удивление, быстро сменившееся интересом.

Он улыбнулся, закрыл блокнот и отложил его на тумбочку. Лицо лейтенанта было всё ещё слегка бледным, а под глазами виднелись тени, но взгляд был ясным, без болезненного тумана.

— Рад вас видеть, — он подхватил костыль и, оперевшись, привстал, протягивая руку для приветствия. — Как дела в училище? Курсанты небось, без меня скучают?

— Скучают, Пётр Игоревич, не без этого, — ответил я с улыбкой и подошёл к лейтенанту, чтобы пожать ему руку. Осмотревшись, я заметил, что в палате, кроме кровати лейтенанта, стояли ещё две, но сейчас они пустовали. — Выглядите значительно бодрее. Говорят, уже на своих двоих передвигаетесь?

— Да, — с усмешкой ответил Орлов и похлопал себя по бедру. — Вернее, на троих, — пошутил он, постучав по полу костылём. — Нога окрепла. Ходить могу, даже по лестнице спускаюсь, хоть и медленно. Чувствую себя неплохо. Врачи говорят, ещё недельку понаблюдаюсь, и можно будет выписываться.

Он говорил, но я видел, что его интересует сейчас не столько собственное здоровье, сколько жена и дочь. Я понимал его беспокойство. Лейтенант любил свою семью и беспокоился о них, поэтому я не стал мучить его неизвестностью и, не дожидаясь вопросов, проговорил:

— Ольга и Аня в порядке. Они уехали с Катей в Москву. Там их встретят и помогут. Уехали без приключений. Так что всё будет хорошо.

Орлов выдохнул с облегчением и бледно улыбнулся.

— Благодарю за помощь, Сергей. Присядем?

На его лице мелькнула извиняющаяся улыбка. Кивнув, я придвинул стул, присел возле кровати Орлова, и мы некоторое время обсуждали последние новости.

— Сергей, как дела с нашим делом? — спросил Орлов, когда пауза в разговоре затянулась. — Есть прогресс?

Я отрицательно мотнул головой.

— На записную книгу не клюнули. Либо не смогли добраться, — проговорил я и сделал паузу. Затем я серьёзно посмотрел Орлову в глаза и продолжил: — Нужны более решительные действия, Пётр Игоревич. У меня есть план, но вам придётся рискнуть.

Несколько секунд лейтенант молчал, а затем он выпрямился, поджали губы и решительно кивнул:

— Излагай.

Мы вышли из палаты, прошли по коридору и, миновав пост медсестры, вышли на улицу. Вокруг было тихо, лишь изредка слышалось пение птиц и из открытых окон доносились негромкие голоса. Медленно шагая по асфальтовой дорожке, огибающей госпитальный корпус, мы обсуждали дальнейшие действия.

— Итак, — проговорил я негромко, когда убедился, что рядом никого нет. — Ситуация… замерла. Мои попытки расшевелить их в училище не дали результата, как я уже говорил. Именно поэтому я думаю, что настало время для прямого контакта.

Орлов слушал внимательно, лицо его было сосредоточенным. Я продолжил:

— Как я и говорил, риск есть. И большой. Когда он узнает обо всём, то непременно запаникует и неизвестно к чему это приведёт. Отступать будет поздно.

Орлов шёл молча, глядя прямо перед собой. Потом он посмотрел на меня.

— Мне и так уже поздно отступать, Сергей. С того самого дня, как я отказался плясать под его дудку. Сидеть сложа руки — тоже риск. Если мы не заставим его ошибиться, он рано или поздно прижмёт нас так, что и пошевелиться не сможем. — Орлов резко выдохнул. — Пора переходить в наступление. Я готов.

Мы дошли до конца дорожки и повернули к воротам. Вдалеке виднелись городские постройки. Мне нужна была телефонная будка. Мы вышли за ворота госпиталя и направились в сторону жилых кварталов. Через несколько минут я указал на знакомую стеклянную кабинку на углу улицы.

— Нам туда, — указал я рукой на неё.

Мы остановились перед будкой и завертели головами по сторонам. На улице было тихо, лишь изредка мимо проезжала машина или проходил прохожий. Я открыл дверь будки и положил руку на трубку. Обернувшись к Орлову, спросил:

— Уверен?

Орлов поджал губы и уверенно кивнул.

— Уверен. Давай.

Я снял тяжёлую чёрную трубку с рычага и протянул её ему. Орлов взял её и, зажав её между ухом и плечом, достал из кармана сложенный листок бумаги с записанным номером телефона. Развернув его, Орлов положил листок на маленький выступ под аппаратом. Пальцем он начал вращать диск с характерным щёлканьем после каждой цифры: щелк-щелк-щелк… Звук казался невероятно громким в тишине будки.

Я стоял рядом, гудки в трубке отчётливо были слышны и мне. Один… два… три… Десять. Ответа не было. Орлов перевёл взгляд на меня, в его глазах мелькнуло разочарование и вопрос: «Звонить снова?» Я кивнул. Он повесил трубку, дождался коротких гудков «занято», снова снял её и набрал номер ещё раз.

На этот раз после пятого гудка в трубке что-то щёлкнуло. Орлов напрягся, прижал трубку к уху. Я видел, как его пальцы ещё крепче сжали чёрный пластик. Послышался голос: нечёткий, смазанный из-за расстояния и качества связи, но слышно было, что говоривший запыхался, будто человек спешил к телефону:

— Алло? Я вас слушаю.

Мы с Орловым переглянулись. Лейтенант переступил с ноги на ногу, облизнул губы и сухо проговорил:

— Михаил Валерьянович, приветствую вас. Говорит лейтенант Орлов. Нам нужно с вами обсудить один важный вопрос.