Космонавт. Том 3

Глава 19

Торжество удалось на славу. Мы пели песни, танцевали, произносили тосты и звенели бокалами. Магнитофон Кати прошёл своё первое боевое крещение. Он работал без устали, без единой осечки. А когда веселье достигло пика и всем захотелось, чтобы душа развернулась, а потом обратно завернулась, в дело пошла гитара и, ко всеобщему восторгу, гармонь дяди Бори.

Конкурсы, которые мы с Катей придумали, тоже не прошли без внимания. Их встретили на ура. Особенно всем понравился тот, где Ваня с Наташей с завязанными глазами кормили друг друга вареньем с ложки. Решено было увеличить количество участников. Поэтому к концу конкурса многие гости были перемазаны вареньем.

Я веселился со всеми, но краем глаза следил за отцом. Он сидел за столом, беседовал с гостями, поднимал тосты за молодых, но в его движениях сквозила некоторая скованность. Такое бывает у людей, когда они сильно погружены в какую-то проблему.

Расходиться начали под утро. Мы с отцом помогли Ване вернуть часть мебели на свои места и договорились, что зайдём ещё завтра, чтобы помочь с остальным. Наконец, пожелав молодым всех благ, мы отправились домой.

Мать, едва переступив порог квартиры, облегчённо выдохнула и скинула туфли. Потирая ноги, она устало проговорила:

— Всё, сил больше нет. Я спать пойду. Спокойной ночи, мужчины. — Сказав это, она отправилась готовиться ко сну. Ну а нас с отцом ждал разговор.

— Чайку? — негромко предложил отец, снимая пиджак и вешая его на крючок вешалки в прихожей.

— Давай, — кивнул я, проделывая то же самое.

Отец прошёл на кухню, включил свет и зашумел краном, наполняя эмалированный чайник. Я сел за стол, наблюдая за его движениями.Тикали ходики на стене, за окном медленно просыпалась Москва. Вскоре засвистел чайник, выбрасывая струйку пара.

Отец заварил чай в большом фаянсовом заварнике, достал из хлебницы половинку «кирпичика» чёрного хлеба, потянулся за баночкой варенья. Всё это он проделал молча, на автомате, продолжая обдумывать что-то своё.

Когда отец взял чайную ложечку и опустил в банку с вареньем, он вдруг застыл, задумчиво глядя на дело рук своих. Взгляд его, наконец, стал осмысленным, он посмотрел на меня и проговорил с лёгкой улыбкой:

— Это, наверное, лишнее после свадебного стола…

Я кивнул, соглашаясь. Еда сейчас была совершенно точно лишняя. Отец постучал ложечкой по горлышку банки, стряхивая остатки варенья, и принялся разливать чай по чашкам. Покончив с этим, он сел напротив меня и обхватил горячую чашку ладонями.

— Ну что ж, — начал он, сдвинув брови к переносице, — насчёт твоих записей в блокноте.

Я сделал обжигающий нёбо глоток и приготовился случать рассуждения отца.

— Ты там написал… много интересного, — отец сделал паузу, явно осторожничая, чтобы не сказать лишнего. — Правда, абстрактно, местами даже слишком фантастично, как мне показалось на первый взгляд. Но… — он поднял указательный палец вверх и посмотрел мне в глаза. — Но направление мыслей… очень любопытное. Я даже кое-что проверил, пока был в командировке. Набросал расчёты. Правда, они сырые пока. Нужно ещё телеметрию собрать, проанализировать…

Отец потянулся за сахарницей, снял крышку и добавил в чай ещё одну ложку. Размешал.

— И знаешь что? — Азартно продолжил он. — Если покрутить твои идеи, приложить их к существующим наработкам… кое-что начинает складываться в очень занятную картину.

Отец отхлебнул чаю и продолжил так, будто разговаривал сам с собой, проверяя ход своих же мыслей. С каждым новым словом в его глазах разгорался жгучий, профессиональный интерес. Я часто видел подобный огонь в глазах у людей, которые по-настоящему увлечены своим делом.

— Вот, к примеру, насчёт форсунок и вибраций. Ты написал всего пару фраз. Как там было? — Отец посмотрел на потолок и задумчиво постучал пальцем по подбородку. — А, вспомнил! Ты писал что-то вроде «проблема в резонансе» и «нужна другая геометрия смешения». Так вот, я потратил три дня, чтобы перелопатить горы литературы и понять, откуда ты это мог взять. И знаешь, что я обнаружил? Ты, в общем-то, прав. Есть такие теоретические наработки в институтах. Но их никто серьёзно не рассматривал. Понимаешь, о чём я?

Я понимал. Я прекрасно понимал, о каких вибрациях он говорит. О тех, что в будущем погубят Н-1. Но я с наигранной неуверенностью кивнул, делая вид, что просто следую за его мыслью.

Отец замолчал и уставился в свою чашку, будто видя в чайной гуще некие схемы и графики.

— И ещё… Твои мысли о системе обеспечения надёжности… — он посмотрел на меня с лёгким недоумением. — Я их обдумал. Выводы не радуют. Если продолжим работать так, как сейчас принято, то тяжёлые ракеты совершенно точно не скоро полетят из-за своей сложности.

Отец встал, сделал несколько шагов по кухне, массируя переносицу, затем снова сел за стол и продолжил:

— Это невероятно, но сам я об этом не задумывался. Возможно, не туда смотрел. Сейчас это не имеет значения. Важно то, что, когда я начал прикидывать это всё… Все эти противопожарные продувки отсеков инертным газом, обязательный прожиг каждого двигателя и обеспечение возможности «холодных» прогонов разных ситуаций на уже собранной системе управления… Это же, по сути, не просто борьба с аварийностью, а довольно-таки чёткая методика, позволяющая этой самой аварийностью ещё на этапе проектирования управлять! Чтобы точно знать, какие строить стенды и сколько испытаний планировать.

Отец посмотрел на меня и покачал головой, будто не мог поверить в то, о чём только что сказал.

— Это… — он развёл руки в стороны. — Это просто новая эпоха в проектировании ракетной, да и не только ракетной техники… Сын, ты не думал о научной карьере? Всё же лётчиков, и даже космонавтов, в стране куда больше, чем людей, способных такое — он постучал пальцем по столу, будто там лежал его блокнот с моими записями, — написать. Хотя это всё, конечно, ещё внедрить надо суметь.

Я улыбнулся и молча покачал головой, отвечая на вопрос отца о научной карьере:

— Нет, отец. Я для себя решил всё. Только космонавтика, только звёзды. — Услышав мой ответ, отец махнул рукой с таким видом, будто говорил: «Эх, молодёжь!»

Да, я действительно писал в блокноте отца обрывками, намёками, стараясь не выдать знания, которых попросту не могло быть у курсанта лётного училища. Я не предлагал готовых решений, а лишь указывал направление, в котором, как мне было известно из будущего, следовало рыть. И это сработало. Отец сам пришёл к нужным мне выводам и результатам.

— Но также я вижу и ряд проблем, сын, — тем временем продолжил отец, и голос его стал серьёзнее. — И вот одна из них. Ты там вскользь упомянул о необходимости… как бы это сказать… единой системы. Чтобы все службы, все КБ, работающие над одной задачей, были жёстко скоординированы. Я ведь прав? Именно это ты имел в виду, когда писал: басня «Лебедь, Щука и Рак»?

Он произнёс это почти с вызовом, глядя на меня так, будто проверял мою реакцию. Я выдержал паузу, давая ему возможность выговориться. Отрицать было бесполезно. Именно на это я и намекал. Отец всё правильно понял.

— Ты предлагаешь… как у них? — отец мотнул головой куда-то в сторону окна и нахмурился, его пальцы снова забарабанили по столу.

Я уверенно встретил его взгляд и медленно кивнул. Я понимал, что это был как раз один из тех моментов, когда я балансировал на грани. Но это необходимо было донести до нужных людей, чтобы мой план начал потихоньку реализовываться. Одного моего желания и знаний недостаточно, чтобы провернуть тяжёлый маховик истории.

— НАСА — неплохой пример, — осторожно начал я. — Но можно сделать лучше. Взять лучшее у них и адаптировать под наши реалии. Создать не просто административный аппарат, а единый мозговой центр, который будет координировать все исследования, все разработки. Где специалисты разного профиля будут работать вместе, без секретов. Где главным будет реальный, измеримый результат.

— Единый центр… — задумчиво проговорил отец. — С общим доступом к данным, с чёткими протоколами испытаний, с системой быстрого реагирования на проблемы… — Затем он грустно покачал головой. — Это очень смело, Сергей. Очень. Такие предложения… их могут и не так понять. Могут посчитать за… за пораженческие настроения. За неверие в силы наших отдельных коллективов.

— Я верю в наших инженеров, — твёрдо сказал я. — Верю больше, чем кто бы то ни было. Но они разобщены. Каждый варится в своём соку. А противник действует сообща. Мы проигрываем не в гениальности конструкторов, а в организации их труда.

Отец надолго замолчал, глядя в окно, где вовсю разгорался рассвет. Потом он тяжело вздохнул.

— Ты прав. Конечно, ты прав. — Он отпил уже остывший чай и поморщился. — Но это колоссальный труд. И колоссальное сопротивление. Многим… очень многим это будет невыгодно.

— Я предлагаю выиграть гонку, отец. Это всем выгодно, — спокойно парировал я, пожимая плечами. — И я знаю, как сделать так, чтобы информация дошла до нужных людей. Но мне нужна твоя помощь.

Отец посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом.

— Ты стал другим, Сергей, — задумчиво произнёс он. — Совсем другим. Не знаю, что на тебя повлияло — училище, эта история с Грачёвым… или ты просто повзрослел. Но мыслишь ты… масштабно. — Он покачал головой. — И от этих мыслей мне становится не по себе, потому что проблемы есть, глупо их отрицать. И они здорово нас тормозят.

Он поднялся из-за стола, подошёл к окну и распахнул его. В кухню ворвался свежий утренний воздух. Чиркнув спичкой, отец закурил.

— Хорошо, — сказал он, оборачиваясь ко мне. Его лицо утратило даже намёк на сомнения, а решимость сменила усталость. — Я поговорю с Главным Конструктором на эту тему. Осторожно, конечно. Не все твои идеи озвучу, сразу говорю. Только некоторые. О системе обеспечения надёжности и о координации. Посмотрю, как он отреагирует. — Отец слабо улыбнулся. — Думаю, ему будет… интересно. Особенно если преподнести это как развитие его собственных идей.

— Спасибо, отец, — с улыбкой поблагодарил я его. В ответ он лишь неопределённо повертел рукой в воздухе, мол, не за что ещё благодарить.

— Надеюсь, ты осознаёшь, во что ты ввязываешься, — проговорил он. — Это уже недетские игры. Это большая политика. Большие риски.

— Я понимаю. Но иначе нельзя. Иначе мы так и будем наступать на одни и те же грабли.

— Тоже верно, — согласился он, вероятно, предполагая не те грабли, о которых сказал я. — И вообще, это мне нужно сказать тебе спасибо. Ты здорово встряхнул меня. Заставил снова почувствовать вкус к работе. К настоящей работе. Эти записи в блокноте здорово отвлекали меня от навалившихся на работе проблем.

— О каких проблемах ты говоришь? — Задал я вопрос, который меня беспокоил с того самого утреннего звонка несколько недель назад.

Отец раздражённо цокнул языком, достал из пачки ещё одну папиросу, чиркнул спичкой. Пламя осветило его осунувшееся лицо с резкими тенями под глазами. Он затянулся так глубоко, что бумага затрещала, и выпустил густую, едкую струю дыма.

— На работе замучили, — прорычал он зло. Я даже удивлённо брови вскинул на мгновение, не думал, что он так умеет. — Проверки одна за другой. Словно кто-то специально насылает. Не работа, а сплошная писанина. Только и делай, что отчёты строчи да объяснительные пиши. Каждый чих — протокол, каждое решение — на утверждение в трёх инстанциях. Все тесты отложены, сроки горят, а мы сидим и практикуемся в правописании.

Отец замолчал, а я смотрел на него и думал, что это мне что-то напоминает. Не конкретные детали, а сама суть. Методичный, удушающий, бюрократический саботаж. Такой, что практически невозможно доказать, но который на деле оказывается эффективнее любой диверсии.

Будто услышав мои мысли, отец продолжил:

— У меня появилось стойкое ощущение, что кто-то мешает нам выполнять свою работу. Намеренно. Целенаправленно. Не просто какой-нибудь дурак на руководящем посту, а… Слишком системно всё. Будто всё направлено на то, чтобы замедлить, а то и вовсе похоронить некоторые направления. Особенно те, что связаны с… с большим космосом.

Отец нервно стряхнул пепел в пустую банку.

— Будто кому-то очень важно, чтобы мы в этой гонке проиграли. — Он горько усмехнулся и тут же неверяще покачал головой, словно не веря в свои же слова. — Бред, конечно. Кому в здравом уме понадобилось пилить сук, на котором сидишь? Если наше развитие в космической отрасли застопорится, то от этого проиграют абсолютно всё.

А вот я не был бы так в этом уверен. Особенно если вспомнить о покровителях Грачёва, которые желали выкрасть документы отца. Вспомнилась мне и та самая поломка самолёта седьмого ноября шестьдесят четвёртого. Если бы тогда замысел тех, кто стоял за тем инцидентом, реализовался… В стране мог бы начаться настоящий хаос.

А в условиях хаоса и смены власти проиграть космическую гонку — дело пяти минут, как говорится. Кто знает, чьи интересы на самом деле стояли за тем провалившимся заговором и продолжают ли они действовать теперь, другими, более изощрёнными методами.

Пока я об этом размышлял, отец докурил папиросу и затушил окурок с каким-то ожесточением.

— Ладно, хватит на сегодня разговоров, — он потянулся к ручке окна и захлопнул створку. — Пора спать. Голова уже не варит. А мне ещё собираться в дорогу. Вечером снова в командировку укачу.

— Спокойной ночи, отец, — сказал я, поднимаясь из-за стола. — Постарайся отдохнуть как следует.

— Ага, — он безнадёжно махнул рукой и вышел из кухни, оставив меня в одиночестве.

Я принялся убирать со стола и мыть чашки, мне нужно было обдумать всё сказанное. Разговор с отцом получился именно таким, на какой я и рассчитывал.

Да, я не могу раскрыть ему всё, что знаю. Но в моих силах подтолкнуть его в нужном направлении, заставить задуматься, увидеть иной путь. Механизм запущен, и теперь нужно ждать, чтобы шестерёнки начали проворачиваться. И я прослежу, чтобы они постепенно набирали обороты.

Помимо этого, у меня была и другая важная проблема. Я подошёл к окну и приоткрыл форточку, чтобы кухню проветрить. Если я не смогу решить эту важную проблему, всё остальное может потерять смысл. Или в лучшем случае невероятно осложниться.

До января шестьдесят шестого оставалось всё меньше и меньше времени. Если я справлюсь с этим, тогда это изменит один из ключевых узлов истории. И я понятия не имею, к чему это может привести. Возможно, уже сейчас та история, которую я знал и помнил, давным-давно изменилась, не без моего участия.

Рассвело. Крыши домов окрасились в бледно-розовые тона. Где-то там, за этими крышами, в своих квартирах, спали или уже просыпались люди, от которых зависело будущее.

Я развернулся на пятках и пошёл в свою комнату. На сегодня и правда хватит о судьбах мира. День был невероятно долгим и насыщенным. Мои тело и мозг требовали покоя и отдыха.

Волгоград.

Наталья Грачёва сидела у столика в небольшом кафе на одной из волгоградских улочек, сжимая в ладонях чашку с дымящимся какао. День выдался промозглым, с колючим ветром и низкими серыми облаками, предвещавшими скорый дождь. Да и вообще октябрь в этом году явно не собирался баловать теплом.

Она взглянула в запотевшее окно, за которым сновали прохожие, кутаясь в пальто и плащи, и лёгкая улыбка тронула её губы. Всё-таки она чертовски соскучилась по родному городу. Москва, конечно, была столицей, городом возможностей, но Волгоград… Волгоград был её сердцем. Здесь каждый кирпич, каждый переулок был наполнен воспоминаниями.

Её мысли невольно унеслись в прошлое, в март, который стал переломным в её жизни. Та ужасная история с отцом, косые взгляды в училище, шепотки соседей за спиной — всё это здорово подкосило её.

Да и она сама вела себя тогда, как последняя дура. Влюбилась, как сопливая девчонка, и совершенно потеряла голову. Действовала напролом, грубо, безрассудно. Совершенно не в своём стиле. Слишком много ошибок она совершила, слишком многое проявила напоказ.

Нужно было действовать иначе. Мягче, тоньше, вдумчивее… Но что теперь об этом думать? Если бы да кабы…

— Да во рту росли грибы, — с досадой проворчала она себе под нос, отворачиваясь от окна.

Наташа сделала ещё один глоток горячего какао и попыталась прогнать нахлынувшие тяжёлые мысли. Но они снова увлекли её в пучину воспоминаний.

Её отъезд в Москву тогда был настоящим бегством. Бегством от прошлого, от сплетен, от собственного стыда и чувства вины. Бегством от самой себя, в конце концов.

И как же хорошо, что не все друзья отца отвернулись от неё после его ареста. Один из них, влиятельный и, видимо, всё ещё благодарный за старые услуги, предложил ей работу: место медсестры в центральной клинической больнице. Той самой, где лечилась партийная элита и где работали светила советской медицины.

Наташа и не рассчитывала тогда на такую удачу! Она даже не раздумывала — схватилась за этот шанс, как утопающий за соломинку. В тот же день она собрала свои вещи и купила билет на поезд до Москвы.

Первые месяцы в столице дались ей невероятно тяжело. Незнакомый, чужой, слишком большой и безразличный город. Ей не хватало привычных улочек, знакомых магазинчиков, уютной булочной, где всегда был свежий хлеб, и, конечно, подруг.

Но Наташа была не из тех, кто быстро сдаётся. Со временем она влилась в новый ритм, освоилась, обросла полезными знакомствами. Даже карьерные перспективы наметились.

Она светло улыбнулась, вспомнив Зиночку — самую весёлую и добрую медсестру из хирургического отделения. Она первой протянула ей руку помощи, ввела в коллектив, помогла освоиться. И стала ей близкой подругой. За это Наташа была ей бесконечно благодарна.

Да, она научилась быть благодарной. Не из формальной вежливости, а по-настоящему. Раньше она воспринимала всё, что у неё было, как должное. Считала, что все ей должны по праву рождения. Но за это лето ей пришлось пересмотреть очень многое в своей жизни.

Мимо окна прошла молодая женщина с маленьким сыном за руку. Мальчуган лет четырёх с восторгом водил в воздухе деревянной игрушечной моделью самолётика, старательно изображая звук мотора: «Вж-ж-ж-ж!».

Наташа улыбнулась и невольно проследила за ним взглядом. Она подумала, что малыш очень милый, но почти сразу же улыбка сошла с её лица, сменившись лёгкой грустью. Самолёты…

Как же ей не хватало гула моторов, вида стройных рядов курсантов, бегущих на занятия, этой особой, пропитанной машинным маслом и жаждой полёта атмосферы училища… И… её сердце болезненно сжалось.

Нет. Она резко оборвала себя, с силой поставив кружку на блюдце. Лучше не думать. Не вспоминать. Эта рана ещё слишком свежа и кровоточит при одном неосторожном прикосновении к памяти. Нужно заниматься настоящим, а не копаться в прошлом.

Она взглянула на часы. А что, если… Её мысли тут же побежали в другом направлении. Да, она обещала себе не беспокоить его, не напоминать о себе. Но ведь просто посмотреть со стороны можно? Один лишь разок? Издалека, украдкой, чтобы он даже не знал, не догадывался. Просто убедиться, что с ним всё в порядке? Разве это кому-то повредит? Вот и правильно — никому. А ей станет спокойнее на душе.

Тем более она точно знала, где он будет находиться сегодня в это время. Да и кафе это она выбрала не случайно, если уж на то пошло.

Наташа хмыкнула своим мыслям, сдула со лба непослушную прядь белокурых волос и решительно сделала последний глоток подостывшего какао. Пора.

Подхватив сумочку, она надела перчатки и вышла на улицу, где её сразу же атаковал пронизывающий осенний ветер. Поправив воротник пальто, она, звонко цокая каблучками по асфальту, уверенной походкой направилась в сторону остановки.

Через двадцать минут она доехала до нужного адреса. Сегодня здесь было немноголюдно не только из-за погоды. Наташа встала в сторонке достала из сумки газету — на всякий случай, чтобы выглядеть естественно, — и приготовилась ждать.

Сердце её при этом бешено колотилось. Словно она готовилась не к мимолётной встрече, а к чему-то гораздо более важному. Судьбоносному.