Космонавт. Том 3

Глава 12

Я шагал по длинному коридору училища, стараясь попасть в ритм общего шага. Впереди, негромко расговаривая,

шла группа моих однокурсников: Зотов, Кольцов и ещё пара ребят. Их разговор о предстоящих зачётах доносился до меня обрывками, но я почти не вслушивался, погруженный в собственные мысли.

Прошло уже больше месяца с того дня на пустыре. Месяц, который вместил в себя выписку из госпиталя, долгие, нудные процедуры и упорное возвращение к нормальной форме. Тело, к счастью, заживало ударными темпами. Рёбра больше не ныли при каждом глубоком вдохе, а на месте раны над ухом остался лишь розовый, слегка продолговатый рубец.

Но последствия той драки давали о себе знать иначе — быстрой утомляемостью, иногда лёгким головокружением, если резко вставал. Врач в госпитале предупредил, что мне необходимо беречь себя, если я хочу продолжить летать. А я мысленно добавил к его предупреждению о полётах ещё и своё: иначе о космосе могу забыть — медкомиссию с такими историями не проходят.

Теперь его слова я повторял про себя как мантру, особенно когда тело просило поблажек, а график тренировок и учёбы их не допускал.

Мысли сами собой вернулись к недавнему разговору с Ершовым. Он ждал меня как раз после одного из осмотров в лазарете, у выхода. Стоял, прислонившись к стене, и курил, словно оказался там абсолютно случайно.

— Ну что, как здоровье? — Бросил он вместо приветствия.

— Помаленьку, товарищ капитан. Встаю в строй.

— И это хорошо, — кивнул Ершов. — А то командование чуть ли не истерику закатило: знаменитый курсант едва не отдал концы в какой-то уличной потасовке.

Он произнёс это с привычной едкой усмешкой, но в его глазах читалось что-то другое, чему я не смог дать тогда точное определение.

— С Грачёвым вопрос закрыт, — перевёл он тему. — Окончательно. Так что можешь выбросить его из головы.

Я промолчал, ожидая продолжения. Ершов докурил папиросу, раздавил о ботинок и подошёл ближе.

— Он никуда не денется. Улик хватает, плюс кое-какие… деликатные моменты из его прошлого всплыли. Теперь это не твоя забота. Понимаешь меня?

Я хмыкнул и кивнул. А что тут скажешь? Повторять, что это всё и раньше было не моей заботой, а все мои действия — это меры, чтобы обезопасить себя и своих близких — не вижу смысла. Тем временем Ершов продолжил:

— Что касается твоих проблем в училище… Я поговорил с нужными людьми. Твоё… самоуправство… сочли извинительными обстоятельствами. Будь ты другим курсантом, могли бы и более суровые меры принять, а так… Твои прежние заслуги и моя рекомендация сыграли свою роль. Так что считай, что тебе повезло. Второго такого шанса не будет.

Он не стал уточнять, что это были за «разговоры» и кто эти «нужные люди». В системе, частью которой был Ершов, такие вещи решались тихо, за закрытыми дверями. Но я понял главное: мне больше не надо оглядываться на возможные неприятности со стороны руководства училища.

Сказав это, Ершов развернулся и ушёл, оставив меня наедине со своими мыслями. Что ж, на одну проблему стало меньше, и это не может не радовать. Что касается подробностей дела Грачёва… Возможно, это и правда лишняя информация для меня. Мне хватает и других проблем, о которых нужно переживать. Например, предстоящие экзамены.

— Эй, Серёга, ты вообще с нами? — Окликнул меня Кольцов, оборачиваясь. Его нога уже полностью зажила, но он продолжал по привычке едва заметно прихрамывать при ходьбе. — О чём задумался? Выглядишь так, будто на плаху идёшь.

Я вздрогнул, вынырнув из воспоминаний, и слегка улыбнулся.

— Да так, Андрей. Думаю, как бы эти зачёты благополучно сдать и наконец-то в отпуск отправиться. А то, говорят, кто не сдаст, всё лето здесь будет красить заборы и полоть клумбы.

Зотов, шедший впереди, мрачно хмыкнул, не оборачиваясь:

— Да уж, сачковать не получится. Зуб даю, у Михалыча по конструкции двигателей будет дополнительная контрольная. Он же видел, как я вчера на практическом занятии с карбюратором мучился.

— А я слышал, — подхватил другой парень, — что после экзаменов наш курс на субботник определили. Кое-где в казармах штукатурка сыпется, надо ремонтировать. Командование сказало, что мы должны своими силами сдюжить, по-комсомольски.

Общее разочарование вылилось в коллективный стон. Мысли о летнем отпуске, о Москве, о Кате, о речке и лесе вдруг упёрлось в суровую реальность: сессия, а потом ещё и общественно полезный труд. Таков был ритм жизни у курсантов: учёба, дисциплина, работа. Личное было строго по расписанию, если оставались силы.

— Ничего, — бодро сказал Кольцов, — быстренько всё сдадим и так же быстренько за штукатурку. Главное, чтобы к седьмому числу всё закончилось. А там, на поезд и…

Я мысленно с ним согласился. Перспектива провести тридцать суток вне стен училища, дома, грела душу. Но сначала предстояло преодолеть этот непростой отрезок пути.

Мы дошли до широкой двустворчатой двери, над которой красовалась скромная табличка: «Ленинская комната». Отсюда доносился негромкий гул голосов. Мы вошли и увидели, что помещение уже было наполнено курсантами, рассаживающимися по стульям, расставленными рядами перед небольшим импровизированным помостом.

Взгляд автоматически скользнул по собравшимся и наткнулся на знакомый силуэт у стены. Орлов. Он стоял, прислонившись плечом к стене, и о чём-то тихо разговаривал с одним из инструкторов. Заметив мой взгляд, он коротко, почти незаметно кивнул. Я ответил тем же. Никаких лишних слов, никаких эмоций. Таков был наш стиль общения в стенах училища. Общее пережитое пекло накрепко связало нас, но выставлять это напоказ ни он, ни я не собирались. Орлов вернулся к разговору, ну а я с ребятами нашёл свободные места у окна и направился к ним.

Мы расселись и стали ждать начала лекции. Глядя в окно, я снова вернулся мыслями к разговору с Ершовым. «Он никуда не денется» — из уст капитана звучало уверенно. Но в глубине души шевелился червячок сомнения.

Ещё в прошлой жизни я видел, как устроена жизнь. Преступление и наказание… Да, они должны идти рука об руку. В книгах, в кино, в лозунгах, на плакатах оно так и есть. Но в реальной жизни между ними часто лежала пропасть, заполненная блатом, связями, деньгами, умелыми адвокатами и закрытыми договорённостями.

Грачёв не был простым уголовником; за ним стояли интересы людей, которые крутились в верхах системы. А сам он был лишь одним из винтиков, пусть и запачканным. Может, его и вправду упрячут надолго. А может, через полгода он выйдет «по состоянию здоровья» или благодаря «образцовому поведению» и «раскаянию».

Но я гнал эти мысли прочь. Ершов, при всей его двойственности, не стал бы врать в таком деле. Слишком уж много сил он вложил в эту операцию. Для него дело Грачёва стало вопросом профессиональной чести. Да и улики были серьёзные. Не думаю, что дело просто «замнут», и влиятельные покровители смогут вырвать его из цепких рук конторы.

Я мысленно пожелал капитану удачи в этом подковёрном сражении. Пусть хоть в этом случае неминуемое наказание настигнет того, кто его действительно заслужил.

— Ну что, страдальцы, — раздался рядом голос Зотова, прерывая мой внутренний монолог. — Готовы внимать про важность политучёбы в свете решений последнего пленума.

— А ты что, против? — поддел его Кольцов.

— Да я хоть… — начал было возмущаться Зотов, но, увидев, как Кольцов давится смехом, махнул рукой и отвернулся. Мы тихо засмеялись, прикрывая рты кулаками.

Дверь открылась, и в комнату вошёл начальник политотдела училища, подполковник с умным, серьёзным лицом и аккуратно подстриженными седыми усами. Разговоры стихли. Лекция началась.

Я откинулся на спинку стула, приготовившись слушать, но часть сознания всё ещё оставалась там, в прошлом. Там, где боль и риски тесно сплелись с надеждой на то, что справедливость не просто слово из учебника по обществоведению.

Лекция текла плавно и размеренно, как и полагалось партийно-политическим занятиям. Подполковник, методично и без особых проявлений эмоций, зачитывал тезисы из свежих номеров газет, касающиеся решений очередного пленума ЦК КПСС.

Воздух в комнате становился всё более спёртым и густым, несмотря на приоткрытые форточки. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь стёкла окон, медленно ползли по полу, освещая то один, то другой ряд задумчивых или скучающих курсантов. Я и сам уже начал поддаваться общей дремоте, мысленно составляя список тем для предстоящих экзаменов, как вдруг тон лектора изменился.

— Товарищи курсанты, — голос подполковника стал громче, в нём появились ноты настоящей, неподдельной гордости. — Я снова хочу остановиться на величайшем достижении нашей советской науки и техники. Я говорю о выходе гражданина Советского Союза, лётчика-космонавта товарища Алексея Архиповича Леонова в открытое космическое пространство! Это событие мировой важности, которое вновь доказало всему миру превосходство социалистического строя!

В комнате сразу повеселело. Спины курсантов выпрямились, скучающие взгляды оживились. Леонов был для всех настоящим героем, своим парнем, и его подвиг волновал умы парней куда больше, чем сухие партийные постановления. Подполковник, видя реакцию, оживился и стал с воодушевлением рассказывать детали полёта корабля «Восход-2», о том, как Леонов в специальном скафандре «Беркут» провёл в безвоздушном пространстве двенадцать минут, как чуть не случилась беда при возвращении на корабль, и как мужество и выдержка космонавта спасли положение.

— И это только начало, товарищи! — Горячо воскликнул один из курсантов с первого ряда, русоволосый парень по фамилии, кажется, Новиков. — Скоро наши спутники долетят до Луны, а там, глядишь, и мы, советские люди, первыми ступим на её поверхность! Верите?

Вокруг раздались одобрительные возгласы. Энтузиазм был искренним и заразительным. Я видел блестящие глаза ребят, их уверенные, гордые улыбки. И в этот момент меня что-то кольнуло внутри. Знание будущего, которое я носил в себе, стало тяжким грузом. Я видел их веру, их надежду, и знал, какой долгий, трагический и тернистый путь ждал советскую лунную программу.

Я не сдержался. Не поднимая руки, я просто сказал в наступившей тишине чуть громче обычного:

— Я не сомневаюсь, что советский человек будет на Луне. И будет первым. Но путь туда… он гораздо сложнее, чем кажется.

Все взгляды, включая внимательный взгляд подполковника, устремились на меня.

— О чём это ты, Громов? — Спросил кто-то с задних рядов.

Я глубоко вздохнул, чувствуя, как нарастает внутреннее напряжение. Нужно быть очень осторожным. Не выдать лишнего.

— Ну, во-первых, мощность двигателей, — начал я, стараясь говорить максимально гипотетически, как о технических головоломках, а не о свершившихся фактах. — Чтобы оторваться от Земли и отправить к Луне не просто спутник, а корабль с экипажем, нужны совсем другие ракеты. Мощнее, надёжнее. Во-вторых, само путешествие. Несколько дней в пустоте, радиация, метеоритная опасность. Системы жизнеобеспечения должны работать безупречно. В-третьих, посадка. Луна не Земля, атмосферы там нет, тормозить нечем. Значит, нужен специальный посадочный модуль с собственным двигателем. И главное — возвращение. Как взлететь с Луны? Как состыковаться на лунной орбите с основным кораблём? Как вернуться на Землю и точно войти в атмосферу? Проблем масса.

Я замолчал, осознав, что сказал, возможно, слишком много. В комнате повисла тишина. Курсанты смотрели на меня с любопытством и некоторым недоумением.

— Откуда ты всё это знаешь, Громов? — Раздался чей-то голос сбоку. — Ты что, в конструкторском бюро подрабатываешь?

Я внутренне поморщился, но внешне оставался абсолютно спокойным.

— С детства интересуюсь космонавтикой, — пожал я плечами, стараясь говорить как можно проще. — Читаю «Технику — молодёжи», «Науку и жизнь». Слежу за всеми запусками. Многое просто логически вытекает из тех задач, которые нужно решить. Это же чистая физика и инженерия.

Пока я говорил, я поймал на себе пристальный и изучающий взгляд подполковника. Он не сводил с меня глаз. Его лицо было невозмутимым, но в глазах читался живейший интерес. Он молчал, давая мне высказаться, но это молчание оказалось красноречивее любых слов.

— Ну, раз вы такой специалист, — наконец произнёс он с едва уловимой иронией в голосе, — расскажите нам, товарищ Громов, как же гипотетически, по-вашему мнению, можно решить эти… загвоздки? Что нужно предпринять?

Я мысленно одёрнул себя. Сейчас главное — не сорваться и не пойти на поводу у своих знаний. Нужно мыслить категориями нынешнего времени. Строить предположения, а не давать готовые ответы.

Я медленно поднялся с места, ощущая на себе десятки взглядов.

— Товарищ подполковник, я не учёный и не главный конструктор, — начал я, выбирая слова с предельной осторожностью. — Это просто мои… рассуждения. Но, гипотетически… Думаю, нужно создавать совершенно новые ракеты-носители. Многоступенчатые, с колоссальной мощностью. Возможно, нужно использовать схему с несколькими десятками двигателей в первой ступени.

Я сделал небольшую паузу, чтобы перевести дыхание, и сделал вид, что немного задумался.

— Для полёта к Луне, наверное, логично посылать не один корабль, а два, — продолжил я задумчиво. — Один — основной, для экипажа и возвращения, другой — тот самый посадочный модуль. Стыковка на орбите Луны… это, наверное, ключевая задача. Нужно разработать абсолютно надёжную систему сближения и стыковки. Автоматическую и ручную.

Я знал, что стыковку в космическом пространстве пока что ещё не проводили. Поэтому интонацией выделил места, где я говорил о том, что это всё ещё только предстоит. Также я вспомнил и про собак Ветерка и Уголька, которых отправят только в 1966-м году, чтобы проверить влияние радиации на живые организмы. Поэтому я добавил:

— Что касается радиации… тут я тоже не специалист, но, предполагаю, что необходимо будет рассчитывать траекторию полёта так, чтобы минимизировать время пребывания в самых опасных поясах. А ещё нужно будет усилить защиту корабля. Ну и тренировки, тренировки и ещё раз тренировки экипажей. Отработать каждую операцию до автоматизма, на земных тренажёрах. Это колоссальный труд тысяч людей. Но, повторюсь, это всего-лишь мои размышления. У меня мало информации и знаний. Могу и ошибаться.

Я закончил и выпрямился, чувствуя, как кровь приливает к лицу. Я сказал слишком много, выдал целую концепцию, которая в общих чертах была верной, но в 1965 году звучала как смелая научная фантастика.

Подполковник несколько секунд молча смотрел на меня, а затем его седые усы шевельнулись и на губах появилась лёгкая улыбка, но глаза по-прежнему оставались серьёзными.

— Очень… интересные рассуждения, курсант Громов, — проговорил он и слегка постучал пальцами по столу. — Благодарю. Видно, что темой интересуетесь. Садитесь.

Я кивнул, опустился на стул и только сейчас ощутил, насколько сильно были напряжены мои плечи. Со стороны кто-то негромко, но внятно процедил:

— Ну и фантазёр…

Я мысленно усмехнулся, глядя в спину впереди сидящего товарища. Ну да, фантазёр, как же. Если бы ты только знал, что это не фантазии, а суровая реальность, которая уже была, а для вас она ещё только будет.

Но вместе с усмешкой пришла и тревога. Не перешёл ли я тонкую грань? Мои слова могли вызвать не только любопытство, но и ненужные вопросы. В стране, где любая техническая информация, связанная с космосом, была под строжайшим грифом «секретно», такие «просвещённые» курсанты могли попасть в поле зрения не только преподавателей, но и совсем других людей.

Я мысленно пообещал себе в будущем быть осмотрительнее. Моя цель — летать и пробиться в космос, а не прослыть местным пророком или, что хуже, вызвать подозрения у компетентных органов.

Подполковник тем временем вернулся к основной теме лекции, но я его уже не слушал. В мыслях я снова унёсся к звёздам. К тем проблемам, которые только что озвучил. Я знал, как можно решить их или хотя бы попробовать решить их. Знал я и цену, которую заплатили за эти решения Королёв, его коллеги и первые космонавты.

Знание будущего было одновременно и благословением, и проклятием. Оно давало колоссальное преимущество, но и накладывало огромную ответственность. И как бы я ни старался, порой было невыносимо трудно молчать, видя энтузиазм окружающих и зная о подводных камнях, которые ждали впереди.

Я закрыл глаза, ненадолго погрузившись в свои мысли, в тот мир, который остался там, в будущем, но который я так отчаянно хотел изменить к лучшему здесь и сейчас.

Наконец, лекция подошла к концу. Подполковник закрыл папку, кивнул аудитории и вышел, а мы потянулись к выходу, растянувшись в нестройную, разговаривающую толпу. Воздух в коридоре, после спёртой атмосферы Ленинской комнаты, показался удивительно свежим и бодрящим.

— Ну что, в столовую? — Спросил Кольцов, поправляя ремень. — А то сейчас все ломанутся туда, и нам достанется только остывшая каша с чаем.

Мы единогласно согласились и, подхваченные общим потоком, двинулись по длинным коридорам в сторону столовой. Запах щей и чего-то жареного, пусть и не изысканного, но сытного, становился всё ощутимее.

Поужинав и отодвинув в сторону уже пустые тарелки, мы продолжили разговор. Андрей, отхлебнув компота, посмотрел на меня новым, немного оценивающим взглядом.

— Слушай, Сергей, я и не знал, что ты так глубоко в теме космоса, — сказал он, откровенно восхищаясь. — Я-то думал, ты просто романтик, звёздами бредишь. А ты, оказывается, и по техническим деталям можешь такое рассказать, что даже подполковник заслушался. Откуда такие познания?

Я покрутил в руках стакан с чаем, подбирая слова. Прятаться и отмалчиваться было уже бессмысленно, я и так выдал слишком много.

— Мечта у меня такая, Андрей, — сказал я наконец, глядя на мутный напиток в стакане. — Не просто помечтать и забыть. А реально полететь в космос. Поэтому и интересуюсь. Читаю всё, что попадается, пытаюсь понять, как всё устроено, что мешает, что нужно сделать. Это… цель.

За столом воцарилась короткая, но красноречивая пауза. Ребята переглянулись. Мой тон не оставлял сомнений, и ребята сразу поняли, что слова, сказанные мной, — это не хвастовство или пустая бравада, а нечто серьёзное и обдуманное. После полёта Гагарина мечтать о космосе было нормой, но заявлять о таком, как о конкретной цели — это уже нечто иное.

Первым нарушил молчание Зотов. Он хмыкнул и заговорил, но в его голосе не было насмешки:

— Ну, Громов, если ты и вправду туда замахнулся… — он покачал головой, но потом улыбнулся своей открытой улыбкой. — Тогда я буду гордиться, что сидел с тобой за одним столом и ел одну и ту же кашу. Честное слово.

Эти простые, искренние слова тронули меня гораздо сильнее, чем могло бы показаться. В них была та самая настоящая, мужская, немного грубоватая поддержка, которая ценилась мной дороже любых похвал. Я благодарно кивнул:

— Спасибо, Женя. Ценю.

Разговор плавно перетёк на другие темы: на предстоящие экзамены, на летние планы, на парня из соседнего взвода, который умудрился на спор съесть банку сгущёнки и теперь мучился животом. Смех за столом стал громче, настроение в нашей компании поднялось, и тема космоса постепенно отошла в сторону.

После ужина, распрощавшись с ребятами, я свернул в сторону канцелярии почтовой связи, чтобы проверить, не пришло ли письмо от Кати, которое я ждал.

Я вошёл внутрь и вдохнул знакомый запах клея, дешёвой бумаги и типографской краски. За окошком сидела бессменная тётя Поля и что-то старательно записывала в толстую книгу.

— Здравия желаю, товарищ ефрейтор. Курсант Громов. Есть что-нибудь для меня?

— А, Громов, — она подняла на меня глаза поверх очков и полезла в ящик. — Есть, есть. Как же. Вот письмецо из Москвы. И открыточка. Держи.

Я взял конверт с узнаваемым почерком Кати и яркую открытку с видом Ленинграда. От Вани, судя по всему. Сунул их во внутренний карман гимнастёрки, купил пару марок и конвертов, чтобы потом написать ответы, и вышел.

Вечер был на редкость тёплым и тихим. Солнце уже клонилось к горизонту, окрашивая кирпичные стены казарм и плац в мягкие золотистые тона. Я медленно пошёл к казарме, наслаждаясь моментом покоя, и уже строил в голове планы на то, как устроюсь поудобнее на койке, вскрою письмо и прочитаю новости из дома…

Но все мои планы рухнули, едва я приблизился к зданию. У входа, в полосе вечерней тени, металась чья-то женская фигура. Невысокая, тонкая, одетая в лёгкое гражданское платье в мелкий цветочек, с небольшим саквояжем в руках. Она нервно прохаживалась взад-вперёд по короткому маршруту, изредка пиная носком туфельки какой-то неприметный камушек.

Я приостановился, всматриваясь. Да, это была она — Наталья Грачёва. Что ей здесь нужно? И почему она в гражданском, да ещё и с сумкой? С момента происшествия на пустыре мы с ней виделись пару раз и то мельком. В голове мгновенно пронеслись самые тревожные догадки: проблемы с отцом, новые угрозы, какая-то беда.

Она заметила моё приближение, резко остановилась и выпрямилась. Заправила непослушный локон за ухо, потом нервно прикусила нижнюю губу. В её голубых глазах застыла ядрёная смесь из решимости, страха и крайней усталости. Она сделала глубокий вдох, словно готовилась нырнуть в холодную воду, тряхнула головой и шагнула мне навстречу.

Я остановился в паре шагов, принял по стойке «смирно» — больше по привычке, чем из-за желания соблюдать формальности, и нейтрально проговорил:

— Приветствую вас, Наталья Михайловна.

— Здравствуйте, Сергей, — выдохнула она чуть хрипловато и сдавленно. — Мне… мне очень нужно поговорить с вами.