Константин. Аландский крест

Глава 8

Государь-император и Самодержец Всероссийский Николай Павлович правил страной уже без малого тридцать лет. Подхватив уже практически покатившуюся по земле корону, он сумел разом покончить с беспорядками и твердо взял в руки власть. В нашей истории его принято считать чуть ли не неудачником, но, если посмотреть непредвзято, первые двадцать пять лет его царствования были чередой непрерывных успехов на всех направлениях.

Покойный канцлер Безбородко как-то в порыве свойственной тому веку безудержной хвастливости заявил, что «без нашего позволения в Европе не смеет выстрелить ни одна пушка!» Хотя на самом деле, если Россия и имела когда-нибудь такой вес, то только во времена Николая. Можно сколько угодно критиковать его за подавление революций, упрекать за спасение Австрии, но попробуйте ответить на вопрос… нам-то какая выгода от победы Кошута, ничуть не скрывавшего, что следующей его целью станет Царство Польское?

То же касается и дел внутри страны. В России впервые за всю ее историю появился свод законов, охватывающий все стороны ее жизни. Экономика росла, население увеличивалось, города перестраивались в камне… Что же до, соглашусь, весьма немалых проблем, то скажите на милость, где их нет? Мы так рьяно тыкаем в такие пороки Николаевской эпохи, как казнокрадство и волокита, как будто в наше время они уже совершенно искоренены, нравы окончательно исправлены, и вокруг нас царит всеобщая честность и благолепие!

В общем, умри Николай I хотя бы на пять лет раньше, он без сомнения остался бы в истории как один из лучших правителей всех времен и народов. Увы, старуха с косой пришла к нему в разгар поражений, и «последний рыцарь Европы» умер, понимая, что дело всей его жизни безнадежно проиграно. Но теперь ведь всех этих поражений нет, так почему?

Текст шифрованной телеграммы гласил: «Отец при смерти. Срочно приезжай, ты мне нужен. Александр».

— Господа, — безуспешно постаравшись сделать это как можно равнодушнее, проговорил я. — К сожалению, вынужден вас покинуть. Вы, впрочем, можете продолжать. О принятых решениях сообщите мне позже. А сейчас прошу меня извинить. Дела-с!

Мыслей в стиле — «ехать или нет» — даже не возникло. Сашка, сколько я успел его изучить, кто угодно, только не паникер. И если написал, что не сможет без меня обойтись, значит, так оно и есть. Конечно, дело прежде всего, но, если хорошенько подумать, мое отсутствие ничем нам не повредит. На этом театре военных действий враг разгромлен и ни при каких обстоятельствах не сможет быстро восстановить свои силы. Так что тут справятся и без меня. А вот я, оказавшись Питере вовремя, смогу принести куда больше пользы.

— Федор, — приказал я Юшкову, как только мы вышли из кабинета. — Немедленно начинай собираться. Но постарайся без лишнего шума. С собой берем только самое необходимое.

— Слушаюсь! — торопливо кивнул капитан-лейтенант. — Когда выезжаем?

— Как только вестовые соберут чемоданы!

— Так быстро? — растерялся адъютант. — Но войска наверняка захотят с вами попрощаться, командование устроить ужин, духовенство отслужить молебен…

— А цирк пригласить никому не надо? Федя, ты видимо на одном месте засиделся и совсем мышей ловить перестал. Немедленно — это значит немедленно! Ну в крайнем случае, завтра утром…

— Так точно, — пролепетал никак не ожидавший такой резкой реакции на ровном месте Юшков и побежал выполнять распоряжения.

А вместе с ним забегала прислуга вместе с охраной.

— Нижайше прошу прощения у вашего императорского высочества, — почтительно осведомился нашедший меня вскоре после окончания совещания Корнилов. — Но что случилось?

— Обстоятельства вынуждают меня вернуться в Петербург, — после недолгой паузы ответил я. — Поскольку дело не терпит отлагательств, никаких церемоний и прощаний не будет. Хотя, знаешь что. Завтра утром выведи эскадру в море. Сделаем вид, что это обычный боевой выход. Заодно и меня проводите.

— Кто будет вас замещать? — все правильно понял адмирал.

— Впредь до особого распоряжения ты! Начальником штаба Крымской армии пусть остается Липранди, но главный в любом случае ты!

— Благодарю за доверие. Однако осмелюсь заметить, что генерал-адъютант Реад старше нас обоих по возрасту и чину, не говоря уж о времени производства…

— Вот уж, прости меня, по хрен! — не удержался я. — И вообще, верховное командование на этом театре пока что остается за мной, а вы оба меня лишь замещаете. О чем будет отдельный приказ по армии и флоту!

— Что-нибудь еще?

— А как же. При первой возможности отправь вслед за мной Аландскую бригаду.

— Вы полагаете, она вам может понадобиться? — широко распахнул глаза обычно невозмутимый Корнилов.

— Нет. Но это тот самый случай, когда лучше перебдеть.

Разумеется, оставить мой отъезд в тайне у нас не получилось. Все же не в вакууме живем. Вокруг нас соседи, в дом постоянно прибывают курьеры. От этой публики ничего не скрыть, но первой обо всем догадалась, как и следовало ожидать, женщина. Точнее барышня.

Был уже поздний вечер, когда мы, наконец, закончили со сборами. Оставалось переночевать, чтобы тронуться в путь, но тут я наткнулся на прекрасную дочку смотрителя моей резиденции. И что характерно, плакала.

— Дуняша, — спросил я, не без труда вспомнив имя девушки. — Скажите, кто вас обидел, и я лично оторву этому негодяю голову!

— Прошу прощения, ваше императорское высочество, — пытаясь вытереть слезы, ответила она. — Это так просто…

— И из-за этого «просто» вы рыдаете в три ручья?

— Но вы же уезжаете в столицу! — шмыгнула носом барышня.

Услышав эти слова, я поначалу насторожился. В сущности, Дуняша была весьма мила и, встреться мы при других обстоятельствах, кто знает, возможно, она бы меня и заинтересовала. Но будучи все время чертовски занят, я вообще не обращал внимания на женщин. Не говоря уж о том, что женат! И тут такое…

— И увозите его! — добавила она, снова разревевшись.

— Слава тебе Господи! — едва не перекрестившись от облегчения, брякнул я.

— Что? — непонимающе посмотрела на меня девица.

— То есть, я хотел спросить, кого «его»?

— Феденьку…

Час от часу не легче. Какого еще Феденьку…

— Э… Юшкова?

— Да!

— Федор Осипович, будь любезен, — позвал я совершенно забегавшегося адъютанта.

— Что случилось? — застыл соляным столбом при виде плачущей в моей компании девицы адъютант.

— Я так понимаю, это и есть причина, по которой ты огорчился, узнав об отъезде? — кивнул я на Дуняшу.

— Э… в некотором роде… — замялся тот.

— Понятно.

— Ваше императорское высочество, — бросилась на колени перед мной барышня. — Не откажите в милости, станьте шафером на нашей свадьбе!

При этом она каким-то непонятным образом оказалась рядом с Федей, и он просто вынужден был встать рядом с ней.

— Только если после войны, — пожал я плечами. — Надеюсь, у вас не горит?

— Нет, — хором ответили оба, причем новоиспеченный жених выглядел несколько обескураженно, а его невеста скромно потупилась и слегка порозовела.

— В таком случае, благословляю! — кивнул я, но тут же спохватился. — Если, разумеется, ваш батюшка не против.

— Нет-нет, нисколько. Федя ему очень нравится.

Можно сказать, что на этой мажорной ноте мое пребывание в Севастополе и закончилось. Если бы позднее, уже на третий день бешеной скачки в заснеженных степях сидевший рядом со мной в кибитке адъютант не признался, что вовсе не имел намеренья жениться. Но мне, если честно, в тот момент было вовсе не до того.

Поскольку море теперь принадлежало нам, не было надобности тащиться на лошадях к Перекопу и далее, через малообжитые места. Подняв флаг на одном из самых быстроходных пароходов Черноморского флота, каким без сомнения на сегодняшний момент являлась «Тамань», мы менее чем за сутки прошли разделявшие Севастополь и Одессу полторы сотни миль, установив при этом своеобразный рекорд.

Градоначальником и военным губернатором в «Южной Пальмире» и будущей «столице юмора» в ту пору был Николай Иванович Крузенштерн — сын знаменитого мореплавателя. Именно под его руководством не обремененному укреплениями торговому порту пришлось противостоять пушкам объединенной англо-французской эскадры.

Встретили меня, как водится, колокольным звоном пополам с пушечным салютом и верноподданнической манифестацией, состоявшей по большей части из местных купцов и членов их семей.

— Николай Иванович, — пристально посмотрел я на сияющего как новенький медный пятак генерала. — Ты лошадей с экипажами приготовил?

— Так точно! — отчаянно закивал головой Крузенштерн, и по его лицу я сразу понял, что врёт и несмотря на полученную телеграмму ничего не сделал, рассчитывая, что я все равно задержусь в его славном городе.

— Константин Николаевич, — пришла к нему на выручку супруга Елизавета Федоровна, бывшая в юности фрейлиной у моей матушки. — А вы совсем не изменились!

— Ну что вы, мадам! — саркастически ухмыльнулся, вспомнив, что последний раз она могла видеть Костю в достаточно нежном возрасте. — Я научился пользоваться салфеткой!

— Вот и прекрасно! — ничуть не смутилась бывшая придворная. — В таком случае прошу к столу! — После чего понизила голос и добавила с извиняющимся видом. — Покушать-то вам с дороги все равно надо. Так почему бы не в компании этих милых господ? А тем временем вам приготовят лошадок. Правда, Коля?!!

В глазах мадам Крузенштерн сверкнул огонь, и я вдруг во всех подробностях припомнил историю их женитьбы. Дело в том, что Николая Ивановича смолоду звали Отто Леонардом и он, как и большинство эстляндских дворян, был лютеранином и должен был жениться на дочери своих соседей. Однако влюбившийся без памяти в единственную дочь героя войны 1812 года генерала Акинфова молодой офицер бросил все и даже перешел в православие, став в честь моего царственного папеньки Николаем.

— Конечно, Лизонька! — мелко закивал головой генерал, и мне сразу стало понятно, кто в их семье главный.

В общем, мы неплохо провели время. Я милостиво улыбался здешним торговым тузам, поголовно, по моим сведениям, замазанных контрабандой, прикидывая про себя, как со временем всех их раскулачу. А после того, как Крузенштерн доложил мне об обследовании погибшего неподалеку фрегата «Тайгер», я и вовсе пришел в прекрасное расположение духа. Если все обстоит так, как об этом рассказал милейший Николай Иванович, есть немалая вероятность, что машина цела и может быть использована нами. Ну как тут не порадоваться?

А вот осматривать местные достопримечательности я не стал, сославшись на спешку, после чего тут же отбыл из города. Следующие несколько дней были так похожи один на другой, что весьма мало отложились в моей памяти. Землю к этому времени, слава Богу, уже подморозило так, что «насладиться» поздней осенней распутицей мне не довелось, но даже на заледеневших дорогах так немилосердно трясло, что я уже подумывал бросить принадлежавшую одесскому губернатору карету и пересесть в седло.

Но чем дальше мы мчались на север, тем больше вокруг становилось снега и, соответственно, холоднее на улице. Впрочем, внутри экипажа, несмотря на обилие грелок, было немногим теплее. Поэтому, как только у нас появилась возможность перебраться в настоящие русские сани, мы так и сделали. Запряженные тройками они мчались сквозь безбрежные просторы под звон бубенцов, вызывая у меня странные чувства. Пройдет каких-то десять-двадцать лет, и всю страну соединят железнодорожные рельсы. Затем, благодаря неумолимому прогрессу, появятся автомобили, и… возможности так прокатиться уже не будет!

Во время таких путешествий особенно хорошо понимаешь, как велика Россия. Скачешь день за днем, а перед глазами все те же пейзажи. Задерживаться в Киеве мы не стали. Хотелось, конечно, переночевать в тепле, сходить в баню, но… ограничились лишь краткой остановкой у телеграфа, где я узнал главное — государь серьезно болен, но пока держится. Ждет меня. Что же, надеюсь оправдать его ожидания…

Пока я ждал ответа рядом с перепуганным телеграфистом и его гудящим белопишущим аппаратом Сименс Гальске, Юшков раздобыл свежих или точнее относительно свежих газет. «Киевские губернские новости», «Московские ведомости» и, кажется, «Русский Инвалид».

— И не лень же тебе было? — усмехнулся я, запахивая меховую полсть.

— Буду читать вам по пути! — доложил переставший наконец переживать по поводу внезапной помолвки адъютант.

— На ходу? Да ты, брат, оптимист!

Говоря по чести, отечественную прессу я не жалую. Уж больно она скучна и одиозна. И это тоже одно из негативных последствий правления императора Николая. «Свобода слова» для него почти ругательство. Как он сам однажды сказал — «русский человек достаточно свободен, потому как может думать все, что ему угодно, лишь бы не болтал об этом вслух». Это, к слову сказать, еще ничего. Бисмарк, золотой век в политике которого скоро наступит, высказался еще жестче: «По закону немец может говорить все, что угодно, но пусть он только попробует сделать это!»

Но это я отвлекся. В общем, газеты сейчас, и не только русские, частенько печатают всякий вздор. Журналистике вообще не хватает актуальности, объективности и хотя бы элементарного знания предмета. Увы, в среде нынешних «акул пера» теперь ценится «бойкость», умение писать хлесткими фразами, вызывающими бурную реакцию у и без того экзальтированной публики. А правда это или нет — дело десятое!

Единственными более или менее нормальными, с моей точки зрения, являются новости Телеграфного Агентства, но мне их читать не надо, я и так в курсе. Судя по ним, народ в нашем богоспасаемом отечестве пока что, слава Богу, спокоен. Во всяком случае, серьезных крестьянских волнений не наблюдается.

Что же касается, скажем так, более образованной части общества, то среди нее просто небывалый всплеск патриотизма. Молодые люди активно записываются в армию, степенные купцы жертвуют на одоление супостата. Дворяне тоже стараются не отставать.

Одной из примет времени стали стрелковые клубы, создаваемые буквально по всей стране. Обыватели вскладчину покупают нарезные ружья и усердно тренируются, устраивая время от времени состязания, вроде тех, что недавно проводились на флоте.

Само слово «стрелок» стало необыкновенно популярным, отчего его пихают куда не попадя. Вот например — Попечитель Ярославского стрелкового клуба мануфактур-советник Родионов объявляет о помолвке своего старшего сына… или вот еще перл — молодой господин, делающий большие успехи в стрельбе, желает свести знакомство с благонравной барышней, имеющей приданое для создания семьи. Я когда в первый раз увидел, не мог поверить своим глазам!

Кроме того, в обществе стали весьма популярны моряки и в особенности морские пехотинцы. Если раньше самым красивым видом военной формы считался гусарский доломан или кавалергардский колет, то сейчас дамы млеют от темно-зеленых мундиров офицеров флота.

Но самой большой звездой в России сейчас являюсь я. Во всех трех купленных Юшковым в Киеве газетах есть обо мне статьи, а в «Инвалиде» еще и портрет, к счастью, не очень похожий на оригинал. Иначе как-нибудь на улице разорвут на сувениры. То, что статьи хвалебные, само по себе неудивительно. В Российской империи о царских сыновьях иначе не отзываются. Беда в том, что отзывы не просто благожелательные, но прямо-таки восторженные. Можно даже сказать — «аллилуйные». Не просто второй сын императора, а чуть ли не новый мессия!

А вот это уже тревожит. Идеология на Руси-матушке проста и не затейлива. Бог на небе и царь на земле. Никого третьего тут не предусмотрено. Поневоле вспомнишь слова Муравьева. Как бы кавказский наместник не оказался прав…

Толпящаяся у трона толпа ничего и никогда никому не прощает. Стоит оступиться, и вчерашнего кумира с удовольствием втопчут в грязь. Но я пока что не проигрывал, и потому падать будет больнее…