Константин. Аландский крест

Глава 25

Покидать Италию было немного грустно. Прекрасная древняя страна с великой историей и культурой, разодранная более сильными соседями на части, с одной стороны, вызывала сочувствие. С другой же, я знал, что вскоре она объединится и дальние потомки древних римлян вдруг решат, что они тоже великая держава и попытаются создать свою колониальную империю. А кончится все это приходом Мусcолини… Впрочем, черт с ней, политикой. Ведь еще была, есть и пребудет вовеки итальянская культура: поэзия, музыка, театр, архитектура… кино, наконец!

Но все это дело будущего, а сейчас мне пора уезжать. И тут никак нельзя не попрощаться со здешними жителями. Начиная от главы австрийской администрации Радецкого и местной аристократией, с одной стороны, и маэстро Джузеппе Верди, с другой. Последнему я подарил золотую табакерку с моим портретом, а тот обещал посвятить «принчипе руссо» целую оперу.

Прощание с богемой плавно перешло в визит к графине Лабиа. Самого графа — представителя одной из аристократических семей Венеции, правда, дома не оказалось, зато его молодая супруга… Еще три года назад, тогда еще сеньорита Сесилия Варга блистала на сцене Ла Скала, причем настолько, что большой ценитель оперы граф Джакомо влюбился в нее без памяти, после чего выкупил контракт и женился на прелестнице. К несчастью, для престарелого графа он недооценил темперамент своей пылкой супруги, из-за чего его седеющая голова стала регулярно украшаться ветвистыми рогами. И так уж случилось, что одна из этих ветвей может с полным правом называться русской.

Не осуждайте меня слишком строго. Сам я, если помните, холостяк. У Кости с женой последнее время тоже не ладится. К тому же он, как мне приходилось слышать, всегда будет питать слабость к артистическим женщинам. А тут такая фемина…Вспыхнувший как метеор на темном небе роман был страстен, но краток. Я, если так можно выразиться, немного глубже познакомился с Италией, а синьора Лабиа с Россией.

А еще через час я махал провожающим меня людям из окна вагона, мурлыкая под нос что-то вроде:

— Была без радости любовь, разлука будет без печали…

Что ж, поездка еще не окончена, но первые итоги уже можно подвести. Австрийскую часть вояжа с некоторой натяжкой можно назвать успешной. Лучше к нам относиться не стали, но присоединиться к союзникам после покушения на меня и Макса будет для Франца-Иосифа, что называется, не комильфо.

Про итальянский этап такого не скажешь. Сардиния слишком зависит от Франции, чтобы проводить сколько-нибудь самостоятельную политику. И Кавур, и я это прекрасно понимаем. Так что Пьемонт в войну против России все-таки впишется. С другой стороны, если итальянцы хотя бы на месяц-другой задержат отправку своих солдат и сократят численность экспедиционных сил — уже хорошо.

Теперь посмотрим, как встретит меня Германия. Тоже пока разделенная и мечтающая объединиться. С великой культурой и наукой. Которая дважды зальет всю Европу кровью…

Тьфу, блин, что-то я расчувствовался!

Проскочив западные окраины австрийских владений, поезд пересек границу и оказался в королевстве Бавария. Сейчас это не просто отдельное государство, а третье по величине в Германском союзе. Причем правящий король Максимилиан II из династии Виттельсбахов несмотря на весь свой показной либерализм является ярым противником объединения Германии в единое государство. Оно и понятно, если немцы объединятся, все эти мелкие короли, князья и герцоги могут разом лишиться своих престолов. И что тогда делать?

Принимали вашего покорного слугу с помпой. Оркестр и почетный караул на перроне, плюс толпы восторженных обывателей с цветами и черно-желто-белыми флагами. Но первым меня встретил чрезвычайный посланник при Баварском королевском дворе тайный советник Дмитрий Петрович Северин.

— Рад приветствовать ваше императорское высочество в германских Афинах! — торжественно начал он.

— Благодарю, хотя не очень понимаю, отчего такой ажиотаж?

— Ну как же-с! Ваш покойный батюшка неоднократно выступал гарантом сохранения статус-кво в Германии. И нынешний король это весьма ценит. Что же до простонародья… вы себе просто не представляете, насколько популярны сейчас среди немцев! Не поверите, но все пивные увешаны вашими портретами с подписями — величайший германец современности!

— Что⁈

— Представьте себе, для них вы немец. Причем самый что ни на есть чистокровный!

— О, господи… какая ирония… — для меня, да и для прежнего Кости, вполне оправданно являвшегося лидером русской, сиречь, антинемецкой партии при дворе, такой афронт…

С другой стороны, определенные основания считать так у здешних обывателей имелись. Как ни крути, но и мама и обе бабушки с прабабушками у Константина были немецкими принцессами. Единственным более или менее русским можно было назвать прадеда — несчастного императора Петра Федоровича, до и то всего лишь по матери — Анне Петровне — дочери Петра Великого и Марты Скавронской. Поэтому нет ничего удивительного, что немцы принимают меня за своего.

— И это еще в относительно аполитичной Баварии, — подлил масла в огонь Северин. — В Северной Германии и, в особенности, в Пруссии ваша популярность превышает все разумные пределы. Там ваша августейшая персона буквально не сходит с газетных передовиц, а картинки, изображающие победы над союзниками, расходятся как пиво на Октоберфест! [1]

Тут лицо его немного омрачилось, и он добавил.

— В прошлом году из-за эпидемии холеры праздник отменили, надеюсь, в этом никакие беды не потревожат Баварию…

— Даже не знаю, чему печалиться больше, — усмехнулся я. — Горестям местных бюргеров или своей нежданной популярности…

— Издержки славы, ваше императорское высочество. К слову, король Максимилиан собирается наградить вас орденом святого Георгия. Баварским, естественно.

— Четвертым будет.

— Что?

— Ну, помимо российского ордена с таким названием у меня есть Пармский и Ганноверский. Пожалованы в связи с двадцатилетием, вместе с баварским орденом святого Губерта.

— Конечно, как я мог забыть, — хлопнул себя по лбу посланник. — Он у вас с собой?

— Полагаю, да. А что?

— Наденьте на церемонию награждения. Его величеству будет приятно.

— А нельзя обойтись без церемоний?

— Увы!

Вскоре я имел возможность убедиться, что, говоря о моей популярности, Северин нисколько не преувеличивал. Где бы я ни появлялся, в любое время дня и ночи меня тотчас окружали толпы экзальтированных поклонников, переполненных жаждой лично лицезреть мою скромную персону. Все как у классика, кричали барышни ура и в воздух чепчики бросали!

Впрочем, если не считать этого, визит в Мюнхен можно было назвать приятным. Прошлый король Людвиг едва не разорил свое государство строительством великолепных дворцов, музеев, картинных галерей и тому подобных публичных зданий в новогреческом и итальянском стилях, отчего собственно его столицу и стали сравнивать с древними Афинами. Теперь свергнутый революцией монарх живет как частное лицо в Ницце, а его наследие приносит прибыль бывшим противникам.

Если честно, аудиенцию у короля я почти не запомнил. Да ничего нового в сущности и не произошло. Еще одна встреча с коронованной особой, еще один иностранный орден и еще одна ни к чему не обязывающая беседа. Потом был осмотр коллекции картин, выступление перед молодыми офицерами баварской армии и еще несколько мероприятий, после которых мы смогли двинуться дальше.

К сожалению, Северин оказался прав, и практически на всех станциях по пути на север мое высочество встречали манифестациями. Бургомистры, чиновники, железнодорожные служащие и военные, а также просто праздные обыватели толпились вдоль путей, чтобы выразить свой восторг и обожание. Всюду флаги, корзины с оранжерейными цветами, ленты и даже транспаранты.

Обычно церемонии проходят, пока паровозный тендер заполняют дровами, а танк водой. Я машу рукой, иногда жму руки, а пару раз даже благословил специально принесенных для этого младенцев. Но все это продолжалось, пока мы не прибыли в Хоф — небольшой, примерно десять тысяч населения старинный городок на границе с Саксонией.

Поначалу все шло как обычно. Встречали нас, как водится, с большой помпой.

— Ваше императорское высочество, от лица всех горожан рад приветствовать столь великого героя на нашей земле! — торжественно начал прибывший лично на перрон бургомистр, отсвечивая во все стороны висящей на его широкой груди тяжелой золотой медалью на синей ленте, какими награждали мэров некрупных городов в 20-х годах 19 века.

— Благодарю, — решив проявить толику учтивости, отозвался я. — С кем имею честь?

— Позвольте рекомендоваться. Фрайгерр [2] Мориц Энрст фон Вальденфелс.

— Рад знакомству, барон.

Не успел я слегка пожать протянутую мне руку, как оглушительно грянул духовой оркестр. Причем, больше всех постарались даже не трубачи, а музыканты, бившие в литавры и барабаны. По всей видимости, они решили выразить столь незамысловатым способом свое почтение герою Германской нации. Правда, для абсолютного музыкального слуха Кости это оказалось немножечко чересчур.

Заметив тень неудовольствия на моем лице, бургомистр махнул рукой, приказывая оркестру замолчать, после чего началась вторая часть. Ко мне тут же подлетела целая стайка юных фройляйн с букетами, причем большая часть цветов оказалась искусственными. Что, впрочем, и понятно. Вряд ли в их маленьком городке много оранжерей. За ними последовали молодые мамаши с толстощекими младенцами на руках, которых я, недолго думая, перекрестил. И наконец, еще одна пышная барышня, чем-то неуловимо похожая на бургомистра, с альбомом в руках.

— Прошу ваше высочество написать что-нибудь на память для жителей нашего города! — прощебетала она, мило смущаясь.

А вот это что-то новенькое. Обычай коллекционировать автографы знаменитостей уже есть, но вот так на улицах их еще не собирают. Причина тому проста. Авторучек пока еще не существует, [3] а таскать при себе бюро с писчими принадлежностями не совсем удобно. Но в данном случае перо с чернильницей были заранее приготовлены каким-то мелким клерком.

— А что это? — поинтересовался я.

— Этот альбом предназначен для автографов великих людей, посетивших наш славный город, — еще больше запунцовела девица.

— И многие удостоились?

— Вы будете у меня первым! — выпалила она, только после этого сообразив, что сморозила что-то не то.

— Это большая честь, — невозмутимо отозвался я, тщательно выводя на плотной бумаге какую-то чушь о прекрасном городе и гостеприимных жителях.

Каким-то чудом мне удалось не поставить кляксу, после чего пара строк и размашистая подпись «Константин» были засыпаны мелким песком. Как знать, может лет через сто, это краткое послание станет настоящим раритетом и предметом вожделения коллекционеров. Наравне с подписью какой-нибудь рок-звезды или ученого.

— Что-нибудь еще, милое дитя?

— А можно мне что-то на память? — попросила барышня, видимо решив про себя, что хуже уже не будет.

— Ваше высочество, — поспешил вмешаться бургомистр, оказавшийся, как и следовало ожидать, отцом ушлой девицы, — не откажите отобедать с нами.

— Почему бы и нет? — кивнул я, прикидывая про себя, что можно подарить девушке.

Золотое украшение жалко. Так никаких денег не напасешься. А что-нибудь простенькое — не поймут-с!

Пока я так размышлял, мы подошли к небольшому павильону, где оказалось сразу несколько накрытых столов, очевидно, предназначенных для меня и местного бомонда. Вообще, для немцев все это изрядное нарушение этикета. Особам такого ранга не положено есть в компании простолюдинов. Хотя, возможно, здешние обыватели наслышаны о моем демократизме. Или же…

Протиснувшийся сквозь толпу худой и длинный как жердь господин с нафабренными кавалерийскими усами насторожил меня с первого взгляда. Бывает такое, взглянешь на человека и понимаешь, что он не здешний. К тому же лицо его показалось мне отчего-то знакомым, хотя я никак не мог припомнить откуда.

Одет во вполне приличное, хотя и несколько вышедшее из моды мешковатое пальто и бобровую шапку. К изможденному лицу будто приклеена улыбка, которая бывает при встрече с нелюбимыми, но при этом богатыми родственниками, видеть которых не очень хочется, но и послать никак нельзя.

Оказавшись совсем близко, он, не переставая при этом улыбаться, сунул руку за пазуху и извлек наружу пистолет, оказавшийся при ближайшем рассмотрении четырехствольным пепербоксом.

— Смерть тиранам! Вольность Польше! — заорал он во весь голос, наводя на меня свое оружие.

— Бобр курва, — машинально пробормотал я, очевидно, имея в виду мех на голове злоумышленника, и, не дожидаясь выстрела, дернулся в сторону.

Судя по всему, это меня и спасло. Грянувшие одним за другим выстрелы прошли мимо, и лишь один из них оцарапал шинельный рукав. Позади пронзительно взвизгнула какая-то женщина, но пока было неясно, попал в нее террорист или просто напугал.

Между тем дым развеялся, и поляк понял, что промахнулся. Найдя меня глазами, он снова вскинул свою «перечницу», желая закончить начатое, но тут между нами встал бургомистр. Вышедший из оцепенения благообразный старикан буром попер на негодяя, кроя его при этом последними словами.

Не ожидавший подобного поляк на секунду замешкался.

— Прочь! Лайдак! Убью! — зашипел он, не желая тратить последнюю пулю на разошедшегося фрайхера.

Но тот и не думал униматься, продолжая ругать злоумышленника на чем свет стоит. Я же, пока они так препирались, успел вооружиться верным дерринджером и выстрелить первым. А поскольку фигуру моего противника почти целиком закрывал собой барон, я, недолго думая, выстрелил террористу в ногу.

Никак не ожидавший подобной подлости худой бандит завалился на бок, едва не выронив при этом оружие. Но все-таки сумел его удержать и, уже находясь на земле, попытался спустить курок. Но прежде, чем это случилось, совсем рядом громыхнули два куда более мощных выстрела.

Я словно в замедленной съемке увидел, как тяжелая пуля, угодив точно в висок убийцы, оставляет широкую, стремительно наполняющуюся кровью дыру, а с другой стороны, из затылка летят розоватые куски черепа, серые мозги и брызжет алая кровь.

— Готов! — выпалил успевший в последний момент мне на подмогу телохранитель.

— Воробьев, ты что ли?

— А то кто же! — довольно осклабился унтер.

Прибежавшие на шум выстрелов матросы мгновенно оцепили площадку, не стесняясь расталкивать объятых паникой обывателей в разные стороны. Ощетинившись револьверами, они взяли меня в подобие «коробочки», прикрыв от возможного нападения.

— Все живы?

— Кажись, девку зацепило! — хмуро буркнул Воробьев.

Похолодев, я обернулся и увидел лежащую на стылой земле барышню, в руках которой все еще был тот самый альбом с моим автографом.

— Эльза! — непонимающе посмотрел на дочь бургомистр. — О мой Бог!

— Девчонку в вагон! — коротко скомандовал я, — и пусть кто-нибудь приведет доктора.

Двое моряков тут же бросились исполнять приказ и, подхватив раненую девицу под мышки, довольно бесцеремонно потащили ее к моей резиденции на колесах. Остальные тем временем нас прикрывали. Оказавшись внутри, я решил было, что опасность уже миновала и можно попытаться оказать помощь пострадавшей баронессе, как вдруг раздался звон разбитого стекла и внутрь салона залетел чугунный шар с обильно дымившимся фитилем.

— Да чтоб вас всех! — успел промолвить я, прежде чем все тот же Воробьев сбил меня с ног и навалился сверху.

Пока я с ужасом ожидал неминуемого взрыва, матеря про себя всех террористов разом и оказавшегося довольно тяжелым телохранителя, в частности, к адской машинке подскочил Рогов и, недолго думая, выкинул ее в разбитое окно. Так что взрыв произошел на перроне.

Тем не менее, мало никому не показалось. Несколько довольно крупных осколков основательно покорежили стены вагона, а ударная волна оглушила нас всех, включая не успевшего пригнуться героя.

Выбравшись из-под оглушенного Воробьева, я попытался осмотреться. Вроде все живы, включая моего бессменного вестового и раненую девушку. Ивана, правда, немного контузило, но он у меня и без того придурковатый.

— Ты как? — спросил я.

— Так точно! — невпопад заорал тот, бестолково улыбаясь. — Вижу, бомба, ну я ее и того! А чего она…

— Взрывом его ударило, Константин Николаевич, — прохрипел успевший немного прийти в себя Воробьев. — Я такое не раз видел. Даст Бог, обойдется.

— А кто бросал?

— Да черт его знает, — с досадой отозвался унтер. — Мы же все внутри были…

Впрочем, как вскоре выяснилось, уйти бомбисту все же не удалось. Отличился местный полицейский — шуцман. Увидев бегущим подозрительного человека, Иоганн Тодт, так его звали, бросился наперерез и задержал оглушенного собственным взрывом негодяя.

Однако об этом мы узнали позже, когда закончили перевязку бедняжки Эльзы. К счастью, рана оказалась не слишком опасной, поскольку пуля потеряла большую часть своей энергии в надетой на ней плотной шубке. Так что вскоре мы передали ее на руки испуганному отцу и прибывшему вместе с ним доктору.

— У вас храбрая дочь, барон. С ней все будет хорошо. Уж что-что, а раны мы перевязывать умеем. Была, знаете ли, богатая практика в последнее время.

— Благослови вас Господь, ваше высочество! Надеюсь, вы не сердитесь на меня и на жителей нашего славного городка из-за этих негодяев?

— Нет, конечно. Больше того, я прекрасно помню, что вы встали на его пути и спасли мне жизнь. Будьте уверены, мой царственный брат не оставит вас без награды!

— Это большая честь, мой принц. А насчет бандита не беспокойтесь. Его наверняка повесят!

— Он что, жив⁈

Бросивший бомбу поляк, несмотря на помятый вид и стремительно наливавшийся синевой бланш под глазом, выглядел достаточно представительно. Чувствовался человек, привыкший отдавать приказы. По обе стороны от него стояли рослые полицейские.

— Кто таков? — поинтересовался я у командовавшего ими офицера.

— Не могу знать, ваше высочество!

— Не желаешь назвать свое имя? — повернулся я к арестованному.

Тот несколько мгновений молчал, но потом не без вызова ответил.

— Генерал Юзеф Высоцкий.

— Генерал⁈ — изумились полицейские.

— Не тушуйтесь так, господа. В Польше каждый нищий шляхтич считает себя генералом. Впрочем, этот, кажется, получил свой чин в армии Кошута. Не так ли?

— Все так, ваше высочество, — криво усмехнулся Высоцкий, будто прожевав и выплюнув мой титул.

— А твой сообщник?

— Поручик венгерской пехоты Матеуш Жецкий. Да, мы с ним оба офицеры, а потому я требую, чтобы с нами обращались с уважением!

— Ну-ну… К слову, а нападение на нас с эрцгерцогом Максимилианом в Вене случайно не ваших рук дело?

— Нашей целью были вы. Того, что рядом окажется Габсбург, никто не ожидал.

— Что ж, поздравляю. Если у Франца-Иосифа и было желание присоединиться к нашим врагам, то теперь он не сможет сделать этого, не потеряв лицо. Можешь гордиться! Что касается твоего сообщника, то о нем можешь больше не беспокоиться…

— О матка боска, неужели Матеуш погиб?

— Гибнут солдаты в бою. А террористы, бандиты и ренегаты вроде тебя дохнут, как собаки!

— Куражишься, московит? — скрипнул зубами пленник. — Ничего, настанет день, и до тебя дотянется рука справедливого возмездия.

— Может и так, но тебя к тому времени все равно повесят.

— Не будь так уверен. Здесь Европа, а не ваша варварская Россия. Присяжные знают, что мы, поляки, боремся за свою свободу!

— А еще они немцы и, так уж случилось, я среди них очень популярен. К тому же рядом Австрия, в которой не слишком любят поляков, воевавших за Венгрию, а еще меньше тех, кто стреляет в эрцгерцогов.

— Я подданный королевы Виктории!

— Вот она обрадуется, когда узнает, какой ты криворукий придурок! Слушай меня, пан Юзеф. Как ни странно, единственный твой шанс выжить — это попасть в Россию. Ты воевал на стороне турок и участвовал в покушении на меня. Это вполне достаточный повод, чтобы потребовать твоей выдачи. И знаешь что, Бавария охотно пойдет навстречу этому справедливому требованию.

— Думаешь, русская веревка нравится мне больше немецкой?

— Твоя жалкая жизнь мне без надобности. Но если ты будешь полезен… то почему бы и нет? Я могу попросить брата тебя помиловать, уверен, он мне не откажет. Возможно, даже получится обойтись без каторги. Но для этого мне нужна информация. А теперь решай сам, что тебе больше по сердцу, петля здесь или хоть и незавидная, но все-таки жизнь у нас в Сибири?

Некоторое время Высоцкий молчал, очевидно обдумывая сложившуюся ситуацию. После чего махнул рукой на идеалы борьбы и свои «высокие моральные принципы», начав петь аки соловей, отвечая на мои вопросы. Как вскоре выяснилось, я не ошибся. Свой чин пан Юзеф получил от Кошута, командуя отдельным «Польским легионом» во время Венгерской войны за независимость.

После поражения он вместе со своими подчиненными ушел в Валахию, где их интернировали турки. Следующие три года провел практически в плену и только в 1851 сумел перебраться в Лондон, где и был благополучно завербован. А когда началась очередная русско-турецкая война, этот принципиальный враг России рванул обратно в Турцию, стремясь воссоздать свой польский легион и сражаться на стороне османов. Но что-то не срослось. То ли дураков среди ляхов оказалось мало (что сомнительно), то ли в деньгах не сошлись. Но в итоге пан Юзеф снова поехал в Европу. И первой остановкой на его пути стала Вена. Где мы и пересеклись. А дальше закрутилось-завертелось.

— Вся эта затея — твоих рук дело, или кто подсказал?

— Моя.

— А деньги тебе, нищеброду, кто дал? Паспорт кто выписал?

Генерал смешался и отвел глаза.

— Понятно! Англичане знали о твоих планах?

— Д-да, — немного неуверенно ответил Высоцкий.

— Ну что ты мнешься, как институтка перед первым разом? Раз уж начал, не останавливайся!

— После нападения в Вене я получил от своего куратора секретную депешу и приказ повторно постараться устранить Черного Принца. Действовать мы должны были от лица польских повстанцев.

— Совсем другое дело. Давай дальше…

Дальнейший допрос не занял у нас много времени. Переставший запираться злодей так и сыпал именами, которые тут же записывал пришедший в полицию вместе со мной Трубников. Будь на моем месте кто-нибудь другой, полицейские вряд ли позволили проводить дознание, но возражать великому князю никто их них не посмел. Так что вскоре у нас оказался самый настоящий компромат, собственноручно подписанный начавшим каяться Высоцким.

Что ж, для полноценного обвинения его показаний конечно недостаточно, но кто говорит о суде? А вот собрать очередную пресс-конференцию и выложить на стол карты — отчего бы и нет, благо, мне есть, что сказать и помимо новой истории с нападением.

[1] Первый Октоберфест состоялся в 1810 году в честь свадьбы кронпринца Людвига Баварского.

[2] Фрайхер — свободный господин, он же барон. В частности, знаменитый Мюнгхаузен был именно фрайхером.

[3] Авторучка была изобретена в 1884 году американцем Льюисом Уотерманом.