Константин. Аландский крест

Глава 10

В тот вечер я впервые после своего «попадания» в полной мере ощутил, что значит «раздвоение личности». До сих пор мы с ушедшим куда-то глубоко внутрь Костей жили и действовали в унисон. Возможно потому, что оба самозабвенно любили Родину и Флот, отдавая этим двум увлечениям все свои силы. Но сейчас мы, если так можно выразиться, едва не разругались. С одной стороны скорбящий по поводу кончины обожаемого отца сын и верноподданный, а с другой прагматичный, как и все оставленное мною время, попаданец.

Для прежнего Константина междуцарствие было поводом погрузиться в траур и отстраниться ото всего кроме своего любимого морского дела. И уж, конечно, ни в коем случае не лезть на глаза к столь же печальному брату, пытаясь продвинуть на важные посты своих людей и тем самым усилить собственное влияние.

А вот для меня было совершенно очевидно, что, если не подсуетиться сейчас, на этих самых важных местах примостят свои сиятельные зады другие люди. И полбеды, если это будут мои политические противники, но при этом люди дельные (да, так тоже бывает!). В общем, я решил не тянуть кота за хвост и все остальные места, а сразу же приступил к делу.

— Когда состоится заседание Государственного совета? — поинтересовался я сидящего с потерянным видом брата.

— Что? Ах, да. Полагаю, завтра. А что?

— Нам нужно подготовиться.

— Да, конечно. Но неужели этим нужно заниматься именно сейчас?

— А когда⁈ Если помнишь, все еще продолжается война и наш с тобой отец пал одной из ее жертв.

— Говори прямо, что ты хочешь?

— В первую очередь нам нужно определиться с целями, которые мы желаем достичь. Причем как стратегических, так и сиюминутных.

— Ты же сам сказал, что продолжается война. Как в таких условиях можно толковать о долгосрочных планах?

— Отлично! Значит, первым пунктом будет достижение мира. Как думаешь, много ли у него сторонников среди министров, высших чиновников, сенаторов и тому подобной публики, которую для краткости предлагаю именовать политической элитой?

— Экое занятное выражение — «политическая элита». Впрочем, оно довольно точное. Что же касается их настроений, я, право, даже не знаю, что тебе ответить.

— Отсюда следует второй пункт — выяснить их позицию. Для чего предлагаю перед началом заседания устроить небольшое совещание, на которое пригласить… начнем, пожалуй, с военных и дипломатов.

— А ты сам что думаешь по поводу настроений?

— Откуда же мне знать это, Саша? Я ведь давно покинул Петербург и…

— Пять месяцев назад, — перебил меня брат-император, не дав закончить фразу.

— Что?

— Я говорю, не прошло и пяти месяцев после твоего отъезда.

— Да? А мне иногда кажется, что миновали годы…

— Не кокетничай. Я задал тебе вопрос.

— Ну, хорошо, ваше величество, я отвечу. Итак, мое глубочайшее убеждение состоит в том, что эта война ни в коей мере не отвечает интересам России, а посему ее следует закончить как можно скорее. Так же я считаю, что это мнение разделяют все сколько-нибудь разумные люди в нашей стране. Однако пути к достижению этой цели могут быть разные. Скажем, наш дорогой канцлер почти наверняка готов согласиться на любые условия союзников. Ну, кроме, быть может, территориальных потерь и урона чести России, да и то не потому, что считает их неприемлемыми, а оттого, что ты будешь против. А ссориться с вашим императорским…

— Костя, ты сегодня решительно несносен! Оставь это титулование немедля, или я обижусь!

— Ах, Саша-Саша, но ведь ты, как ни крути, и есть императорское величество! А я всего лишь самый верный из твоих подданных. Если тебе нужны мои советы, изволь, я готов. Если нет, то и говорить не о чем…

— Ну конечно нужны!

— Тогда продолжим. Так вот, Нессельроде и, пожалуй, Клейнмихель будут за мир и за уступки. В особенности, если за них выскажется Венский двор. Это один полюс силы. Киселев, Орлов и, наверное, еще некоторое количество персон выскажутся за мир, но с позиции силы. Это еще один центр притяжения нашей столичной бюрократии.

— Стало быть, сторонников войны, по-твоему, нет вовсе?

— Отчего же, всегда найдется некоторое количество оригиналов, готовых выступить за драку, в особенности, если им самим не придется в ней участвовать. Скажем, граф Блудов.

— Хм, — впервые за вечер улыбнулся Александр, видимо, представивший себе воинственное лицо престарелого графа Дмитрия Николаевича. — А к какой партии принадлежишь ты?

— Ни к какой, Саша.

— То есть?

— Иными словами, я за мир, но совершенно не верю, что Лондон и Париж готовы на него согласиться. Поэтому нам следует обратиться к мудрости древних — Sivis pacem, para bellum!

— Хочешь мира, готовься к войне, — задумчиво проговорил Александр. — Что ты имеешь в виду?

— Я полагаю, что наши противники не собираются успокаиваться и предпримут, по меньшей мере, еще одно наступление. Рад был бы ошибиться, но если мы не сможем его отразить, нам придется туго…

— Но ведь до сих пор тебе сопутствовала удача?

— Вот именно, удача. Военная фортуна переменчива, а наши противники умеют извлекать уроки из допущенных ошибок. Если они не наделают новых, обстоятельства могут сложиться не в нашу пользу и тогда… Чтобы этого избежать, нам понадобится полное напряжение всех сил и средств, какие только имеются в империи.

— На какое место ты претендуешь?

— Ты же знаешь, мне довольно и того, что я имею. Но если к нам снова пожалуют вражеские эскадры…

— Хочешь быть главнокомандующим?

— И не только. На время войны мне нужны полномочия наместника. Только так я смогу организовать полноценную активную оборону.

— Хорошо. Это можно устроить. Но где будет это вторжение?

— Вариантов не так много на самом деле. Но, как мне кажется, если союзники и предпримут что-то на Юге, то только как отвлекающий удар. Основные же события развернутся, как и в начале войны, именно здесь, на Балтике. Неприятель появится, как только сойдет лед, а значит готовиться нужно начинать прямо сейчас.

— Ты уверен, что на Черном море ничего не случится?

— Нет, конечно. Но даже если и попробуют собрать там силы для нового десанта, Корнилов справится. Конечно, если ему никто не будет мешать.

— Что ты имеешь в виду?

— Что он справился бы и без меня, если бы не Меншиков. Кстати, я слышал, он сейчас в Петербурге?

— Отчего же ему не быть в столице, если он член Государственного Совета?

— Ах да, все время забываю, что это учреждение на самом деле является богадельней для заслуженных господ, которым ничего нельзя доверить и не за что выгнать. Впрочем, если у тебя нет намерения доверить ему какой-либо важный пост, пусть его!

— Поговорим об этом после. Что же касается твоей просьбы о статусе, то ты ведь и так Наместник в Финляндии? Расширю твои полномочия и на Остзейский край, и дело с концом.

— Но только на время войны! Не желаю утонуть в этом болоте.

— Также, полагаю, ты желаешь сохранить за собой Морское министерство?

— Совершенно справедливо.

— Не вижу препятствий, хотя, говоря по чести, совершенно не представляю, как ты все успеваешь?

— За это можешь быть спокоен. На флот я время всегда найду.

— Хорошо, коли так, — устало потянулся император, после чего внезапно поинтересовался. — Что ты скажешь по поводу министров?

— Саша, моя бы воля, я их всех разогнал, прямо сегодня! И начал бы с Нессельроде, Клейнмихеля и Долгорукова…

— Почему ты так не любишь Карла Ивановича?

— Да причем тут любовь? Он не на своем месте, только и всего.

— Положим, что так. А что ты имеешь против Долгорукова?

— Ну как тебе сказать. Мы начали войну, а армия оказалась к ней полностью не готова. Наши пушки и ружья решительно не хороши, уставы устарели, генералы тоже никуда не годятся. Как ты думаешь, в этом есть вина главы военного ведомства?

— А ты взял бы на себя руководство Военным министерством?

— Прости, Саша, но мне не разорваться. Я не всегда знаю, что тут в моем департаменте творится. Судя по получаемым мною отчетам, господа адмиралы так надеялись на мою встречу с каким-нибудь вражеским ядром, что совершенно потеряли всякое чувство реальности. Так что готовься, скоро до тебя долетит их вой, а потом начнется настоящее паломничество заступничков.

— О. Об этом не беспокойся. На флоте у тебя полный carte blanche. Я распоряжусь не принимать никаких жалоб.

— Отлично.

— Знаешь, Костя, — внимательно посмотрел на меня император. — А ты ведь очень переменился за это время.

— Неужели постарел? — попробовал пошутить я.

— Скорее возмужал, — качнул головой, не принимая моей шутки, брат.

— Я и прежде слышал, что на войне быстро взрослеют. Теперь вот убедился на собственной шкуре.

— Ладно, поздно уже, — прервал наш разговор Александр, устало потерев пальцами виски. — Голова раскалывается. И тебе, и мне надо отдохнуть. Ступай домой, повидайся, наконец, со своими. Завтра нам предстоит трудный день.

Мраморный дворец встретил меня мрачной тишиной. Александра Иосифовна, дети и большая часть прислуги уже спали. Так что меня встретил, если можно так выразиться в данном случае, только задремавший на диване в большой гостиной Головнин. Впрочем, спал он чутко и, услышав мои шаги, тут же вскочил.

— Здрав буди, Александр свет Васильевич, — усмехнулся я, глядя на его немного помятую физиономию. — Прости, со всеми этими заботами не было прежде времени встретиться с тобой и потолковать.

— Что вы, ваше императорское высочество, я понимаю…

— Да не тянись ты так. Чай не чужие люди. Тем более что претензий к тебе никаких нет. Отчеты твои по министерским делам я читал. За работу хвалю, а обо всем прочем поговорим завтра, если, конечно, нет ничего сверхординарного…

— Нет, что вы.

— Вот и отлично. В таком случае, спокойной ночи.

— Покойной ночи, Константин Николаевич.

По появившейся за время боевых действий привычке встал я рано. Можно сказать, с первыми петухами. Быстро приведя себя в порядок, я засел за оставленные секретарем бумаги, при беглом просмотре коих еще раз убедился в необходимости скорейшего посещения министерства.

Придя к такому выводу, я вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд, а когда поднял голову, увидел пятилетнего мальчугана в одной рубашке, внимательно наблюдавшего за мной из-за портьеры. Зрелище это было настолько неожиданным, что я поначалу даже не понял, что это, и лишь потом сообразил, что…

— Николка, — поманил я его пальцем. — Иди сюда, разбойник!

Сын тут же бросился ко мне и охотно забрался на колени.

— Ты сбежал от нянек?

— Ага, — обрадованно отозвался тот, после чего тут же поинтересовался. — А что ты мне пливез?

— В каком смысле? — смешался я, не вполне понимая, что он хочет.

— Подалок, — охотно пояснил малыш. — Что-нибудь вкусное и иглать.

— Массу всего. Правда, сейчас это в чемоданах, но, когда их разберут, ты получишь свой сюрприз.

— Правда? — доверчиво посмотрел на меня маленький человечек.

— Конечно, — не моргнув глазом соврал я, прикидывая, что ему можно подарить.

Глядя на него, меня охватили странные эмоции. Костя, очевидно, очень любил своих детей, и эти чувства в полном объеме передались мне. Я же знал трагическую судьбу этого малыша и не понимал, как это могло случиться? [1]

Некоторое время мы с сыном дурачились и болтали. Я делал ему козу, а он звонко смеялся, отбиваясь от меня своими крепкими ручонками. В ходе этого выяснилось, что гувернантка мисс Бетси злая, а няня Аня добрая. Каша, которую ему дают по утрам, ужасно не вкусная, а мама в последнее время грустная и не играет с ним и Оленькой.

За этим занятием нас слуги и застали. При виде своих нянек Николка попытался скрыться, но не преуспел и был отправлен под конвоем умываться.

— Ты еще плидешь?

— Конечно, малыш.

— Как он себя ведет? — спросил я у сорокалетней женщины, которую звали Анной.

— Шалит иногда, Константин Николаевич, а так чистый ангелочек, — улыбнулась она в ответ.

— Александра Иосифовна уже встала?

— Что вы, — удивился появившийся вслед за ними камердинер. — Их высочество никогда так рано не просыпаются.

— Ладно, — решился я. — Встретимся за обедом, а сейчас завтракать и в министерство.

Под адмиралтейским шпицем меня сегодня явно не ждали, очевидно, считая, что у меня много дел с похоронами Папа и в принципе были правы. Но я здраво рассудил, что для осуществления траурных мероприятий имеется целое министерство двора во главе с графом Адлергбергом и мое участие в этом деле совершенно необязательно. Чего никак нельзя сказать о флоте. И если глав департаментов сейчас на месте нет, значит, отчет мне дадут столоначальники или даже лица рангом поменьше!

Вскоре выяснилось, что если Головнин и погрешил в своих отчетах против истины, то только в сторону уменьшения количества бардака. Если коротко, строительство паровых кораблей в мое отсутствие велось ни шатко, ни валко. Зато усердно ремонтировались парусные линкоры и фрегаты. Во всяком случае, количество списанных на это материалов поражало воображение. Зато заводы, изготовлявшие паровые машины, как и курировавший их работу Путилов оказались в долгах.

— Вот значит как? — с трудом сдерживаясь, процедил я. — Ладно. Государь дал мне карт-бланш. Грех этим не воспользоваться. Уведомите главу кораблестроительного департамента генерала Гринвальда, что я намерен завтра посетить верфи. И если его на месте не окажется, пусть не обижается. Затем займемся артиллерией. Ну а пока мне пора в Государственный совет.

Этот исключительно совещательный орган имел давнюю историю. Учрежден Петром I как Тайный Совет для обсуждения внешнеполитических вопросов. Петр III переименовал его в Императорский совет, но после восшествия на престол Екатерины II его распустили. В ходе реформ Сперанского уже при Александре I в 1810 году он был возрожден, его полномочия расширили. На этот раз задумывался совет как составная часть будущего Парламента, наподобие палаты лордов в Великобритании, но затея не удалась, и все свелось к собранию нескольких десятков уважаемых, отставленных от иных дел вельмож, которым монарх мог всецело доверять при обсуждении государственных законопроектов. Впрочем, зачастую императоры могли прислушиваться в своих решениях не к мнению большинства, а присоединяться к позиции пусть даже одного из советников. Располагался Госсовет на первом этаже Большого Эрмитажа. Пройдя по Советской лестнице (названной так в его честь) в залу, мы с братом лицом к лицу встретились с полусотней сановников, облаченных в роскошные, шитые золотом мундиры, сплошь увешанные регалиями и наградами.

— Мой незабвенный Родитель любил Россию и всю жизнь постоянно думал об одной только её пользе! — прочувствовано начал свою первую речь в Совете в качестве императора Александр. — В постоянных и ежедневных трудах Его со Мною Он говорил Мне: «Хочу взять Себе всё неприятное и всё тяжкое, только бы передать Тебе Россию устроенною, счастливою и спокойною». Провидение судило иначе, и покойный Государь, в последние часы своей жизни, сказал мне: «Сдаю Тебе Мою команду, но, к сожалению, не в таком порядке, как желал, оставляя Тебе много трудов и забот».

Главой Государственного совета в эту пору числился генерал от кавалерии светлейший князь Александр Иванович Чернышев. Когда-то давно это был блистательный генерал и дипломат, разведчик, неоднократно добывавший секретные документы Наполеона и знаменитый в 1812 году партизан.

Увы, с той поры он успел не только постареть, но и почти оглох, едва не потеряв к тому же и голос. По сути, перед нами была лишь бледная тень былого человека, способного как на великие, так и на низкие дела [2]. Под стать ему были и многие другие члены этого важнейшего в Российской империи государственного органа. Старики, помнившие не только «нашествие двунадесяти язык», но и «времена Очакова и покоренья Крыма». Вышедшие в тираж государственные деятели прежней эпохи, генералы, забывшие, а то и никогда не знавшие запах пороха. И такие, как Меншиков…

Взгляды, то и дело бросаемые на меня советниками, были полны сдержанной неприязни и скрытой враждебности. Да, заниматься большой политикой в России образца 1855 года для меня будет непросто. Предстоит тяжелая борьба. Ну да мне не привыкать. Уступать не намерен. Господа, я принимаю вызов.

[1] В 1874 году Николай Константинович оказался замешан в истории с пропажей трех бриллиантов из оклада фамильной иконы. Есть версия, что молодого и перспективного члена правящего дома подставили, чтобы ослабить позиции его отца.

[2] Александр Иванович Чернышев на следствии по делу декабристов настоял на осуждении своего дальнего родственника Захара Чернышева, рассчитывая завладеть его имением.