Константин. Аландский крест

Глава 18

На фоне блестящих гвардейцев недавно произведенный в штабс-капитаны [1] Михаил Беклемишев выглядел, прямо скажем, невзрачно. Мундир хоть и новый, но пошит, что называется, без столичного шика. Пожалованный по моему представлению орден святого Владимира без недавно учрежденных мечей. Сапоги и те явно стачаны полковым сапожником. Плюс совершенно рязанская физиономия, безошибочно выдающая провинциала. В общем, как раз то, что мне нужно.

Стоящий рядом Трубников в этом смысле куда более презентабелен. Сюртук и панталоны из шотландского сукна, с виду небрежно повязанный галстук с бриллиантовой заколкой и тщательно завитый хохолок выдавали в нем человека, бывавшего в петербургских салонах.

— Вы хорошо потрудились, господа, — без обиняков перешел я к делу. — Вражеская сеть в Крыму раскрыта, и хотя главному британскому шпиону… как его?

— Подполковник Мэррин!

— Да-да. Хотя этому самому мерину удалось ускакать, в целом операция проведена более чем успешно. Я вами доволен.

— Ваша благосклонность лучшая награда…

— Кстати, о наградах, — пришлось остановить излияния журналиста. — Государь, к сожалению, на сей раз не проявил свойственной ему щедрости. Но из этого не следует, что заслуги сочтены не заслуживающими поощрения.

С этими словами я открыл шкатулку, из которой вынул пару золотых карманных часов работы Ревельского мастера Павла Карловича Буре. Как удалось выяснить, марка эта пока практически не известна, но я-то знаю, что со временем она станет очень престижной [2]. Так сказать, подарок с дальним прицелом.

— Не знаю даже, как вас благодарить, — ахнул глава РТА, отщелкнув крышку и увидев на ее дне миниатюру с моим изображением и надпись по кругу — «за известные его имп. высочеству услуги».

— Лучше всего верной службой.

— На это вы всегда можете рассчитывать, — нарушил молчание растроганный жандарм.

— Вот и славно. Теперь к делу. В ближайшее время я отбываю с официальным визитом за границу. Планирую посетить большинство европейских столиц, за исключением, разумеется, находящихся с нами в состоянии войны. Трубников отправится со мной.

— С восторгом-с!

— Возьмешь с собой пару человек побойчее. Желательно, чтобы не только говорили, но могли писать как по-немецки, так и по-французски. Надеюсь, это не проблема?

— Найдем. Кстати, нижайше прошу прощения за то, что перебиваю, но как знал, что пригодится…

— Что еще?

— Дело в том, что еще до отъезда в Петербург мы с Мишелем услышали о жестокой судьбе одного черкесского пленника.

— Это очень печально, но у них там рабы в каждом ауле.

— Это верно, но не все они являются иностранными подданными.

— А вот это уже интересно. Кто таков?

— Некто Жак Дюбуа.

— Француз.

— Бельгийский путешественник.

— Никогда не слышал.

— Немудрено, ибо в плен он попал почти двадцать лет назад. И совсем недавно сумел бежать…

— Я так понимаю, это еще не конец истории?

— Увы. Власти решили, что он беглый солдат и потому…

— Только не говори, что выписали ему шпицрутенов?

— До этого, слава Богу, дело не дошло, но следствие велось долго.

— Они там на кавказской линии совсем с ума посходили? Или же всерьез думают, что среди наших рекрутов много людей, говорящих по-французски⁈

— В том-то и дело, что не имея практики за двадцать лет плена он почти позабыл родной язык. Во всяком случае, стал говорить с таким ужасным акцентом, что его почти не понимали.

— Понятно. Но в любом случае, какой нам от него прок?

— Ну не скажите, Константин Николаевич. Будучи поданной под правильным соусом история господина Дюбуа может стать настоящей бомбой. Англичане ведь позиционируют себя как защитники свободы черкесов и неоднократно вели с ними торговлю? А наш беглец неоднократно выступал в качестве переводчика и потому многое знает об этих операциях.

— Иными словами, он может уличить Британию в покровительстве работорговле?

— Именно!

— Отлично. Займись этим. Только проверь все досконально. Найди его родственников и знакомых. Выясни, не имел ли прежде репутацию лжеца и все прочее. Но без излишней огласки. Бельгийский посол в курсе?

— Нет. Графу де Брийе пока не сообщали.

— Пожалуй, сейчас самое время уведомить и его. Он, к слову, и поможет. Все равно быстро паспорт этому Дюбуа никто не выправит. Бельгия для России если и не союзник, то вполне благожелательный нейтрал, так что эта история в любом случае нам на руку сыграет, а если у бывшего кавказского пленника еще и прошлое не замарано, то вырисовывается любопытная комбинация. Враждебную коалицию мы этим, конечно, не развалим, но у общественного мнения подгорит.

— С позволения вашего высочества, я мог бы заняться этим, — снова подал голос Беклемишев.

— Нет, брат. У меня для тебя совершенно иная задача, — покачал головой я, после чего бросил выразительный взгляд на Трубникова.

— С вашего позволения, — с убитым видом поклонился тот и направился к выходу.

Некоторое время мы молчали. Молодой жандарм невозмутимо ожидал приказ, я же просто тянул паузу, пытаясь четче сформулировать свою мысль.

— Три недели назад почил в бозе мой отец — император Николай Павлович. Тебе предстоит выяснить все обстоятельства его безвременной кончины. Опросишь всех слуг, придворных, лейб-медиков, после чего составишь докладную записку.

— Вы имеете основания полагать, что смерть государя императора не была естественной?

— Почти уверен.

— Каковы будут мои полномочия?

— Что, прости?

— Ваше императорское высочество, при моем невеликом чине и незавидном положении в обществе…

— Все верно. На тебя будут давить, и я хочу знать, кто эти люди? Что же до полномочий, — с этими словами я взял один из лежащих конвертов, — вот мое письмо генералу Дубельту. Кстати, ты с ним знаком?

— Виделись пару раз, после моего поступления в корпус, но не уверен, что он меня помнит. Кстати, а Леонтий Васильевич в курсе?

— Нет. И не должен. Письмо составлено в самых общих выражениях, что поручил тебе важное дело и настоятельно требую всяческой поддержки.

— Он может догадаться…

— Он обязательно догадается!

— Вы хотите знать, чью сторону он примет?

— Именно. И вообще, я хочу знать обо всех, кто так или иначе будут тебе угрожать или наоборот попытаются задобрить.

— Могу я обратиться к нему за поддержкой во время вашего отсутствия?

— Можешь. Но лучше к Липранди. Вот тебе второе письмо к Ивану Петровичу. Тоже в самых общих словах, но с ним я уже говорил, так что он в курсе.

— Понадобятся помощники…

— Конечно. Во-первых, я велел Лихачеву дать тебе парочку матросов посмышленее. Они же будут тебя охранять.

— Я могу сам о себе позаботиться, — спокойно заметил Беклемишев.

— Конечно. Но мне так будет спокойнее, и вообще не перебивай, я еще не закончил.

— Прошу прощения, ваше императорское высочество.

— Так-то лучше. Вот тебе третье письмо, к обер-полицмейстеру Галахову. В нем я прошу выделить тебе в помощь толкового чиновника из сыскной полиции. Что смотришь?

— Разумно ли посвящать в это дело полицейских? — пожал плечами жандарм.

— Нет, конечно. Он для другого. Я хочу, чтобы ты помимо всего прочего занялся семейством Анненковых и прежде всего коллежским секретарем Сергеем Петровичем Анненковым и его дочерью Марией.

— Фрейлины Александры Иосифовны?

— Я вижу, ты навел справки?

— Служба такая, ваше императорское высочество.

— Ну и молодец. Стало быть, знаешь, чем они мне досадили. В общем, найди способ убрать их подальше от меня и моей семьи. Это, к слову сказать, и будет твоим прикрытием. Пусть все думают, что они моя цель!

— Слушаюсь.

— Да, пока не забыл. Вот тебе вексель на оперативные расходы. До моего возвращения должно хватить, потом дам еще. Жизнь в Петербурге недешевая, поэтому остановишься у меня на третьем этаже в Служебном флигеле. Я слуг предупредил, они проводят. Обычно в этих комнатах останавливаются флигель-адъютанты и офицеры для особых поручений, но теперь почти никого нет. Там же будешь и столоваться. Все понял?

— Так точно! И благодарю за заботу!

— Пока особо не за что. И помни главное, дело, тебе порученное, весьма опасно. Запросто можно голову сложить, как говорят в народе — не за понюх табаку. Но коли справишься, за свою дальнейшую карьеру можешь быть спокоен!

Прежде чем отправиться в очередной вояж по европейским столицам, мне следовало все-таки дождаться нового министра и будущего канцлера империи Горчакова. Тот вроде бы должен поторапливаться, но беда в том, что сделать это по нынешним дорогам не так уж и просто. То есть из Вены до Варшавы можно добраться по железной дороге относительно быстро. А вот дальше…

Петербургско-Варшавская дорога пока дошла лишь до Гатчины, так что единственным доступным видом транспорта остается дилижанс или почтовые лошади. Впрочем, для генерала, а «тайный советник» — это 3-й класс, подменные лошади ни разу не проблема. Единственно, хотелось поговорить с будущим главой российской дипломатии первым, прежде чем он успеет добраться до столицы и узнает все новости.

Именно поэтому пришлось наплевать на свой статус и встретить его лично, причем не в Питере, а в Гатчине.

— Вы позволите? — впервые за много времени изменил въевшейся в самое нутро привычке тыкать окружающим.

— Ваше императорское высочество? — вытаращился никак не ожидавший встретить меня в поезде князь.

— Добро пожаловать на родину, любезнейший Александр Михайлович, — продолжил я, усаживаясь напротив Горчакова на обтянутый потертым бархатом диван.

— Я, с вашего позволения, уже несколько дней наслаждаюсь «дымом отечества». Но вы, верно, устроили эту встречу не для того, чтобы поинтересоваться, утомил ли меня путь?

— Нет, конечно. Мне нужно обсудить с будущим главой русской дипломатии несколько важных вопросов.

— Не слишком ли вы торопитесь?

— Нисколько. Сам видел уже подписанный рескрипт о вашем назначении. Так что позвольте поздравить вас с высоким постом. А также пожелать сил, которые, несомненно, понадобятся.

— Благодарю-с, — явно приободрился Александр Михайлович. — В таком случае, я весь внимание!

— Сразу хочу сказать, любезнейший князь, что мой интерес к дипломатии временный и сугубо вынужденный. С рождения мое предназначение — флот, и это тот самый редкий случай, когда деспотизм родителя не то, что не вызывает протеста, но видится скорее благодеянием.

— Тем не менее, успехи на этом новом для вашего императорского высочества поприще весьма впечатляют!

— Александр Михайлович, умоляю, давайте хотя бы в такой неофициальной обстановке обойдемся без чинов и титулов!

— Как вам будет угодно-с… Константин Николаевич.

— Вот и ладушки! Раз так, давайте продолжим. Все дело в том, что иногда обстоятельства складываются таким образом, что нужно было действовать без промедления и мне пришлось взять ответственность на себя.

— Против своей воли?

— Абсолютно! Ведь я совершенно несведущ в международных делах…

Услышав это, Горчаков хитренько улыбнулся. Дескать, мели Емеля — твоя неделя! Судя по всему, он если и не знал наверняка, то догадывался, что Александр хочет сделать меня куратором, и его это категорически не устраивало. Но будучи человеком опытным, князь понимал, что нельзя достичь всего сразу, и был готов играть по правилам. По крайней мере, пока.

— И чем же я могу помочь?

— Видите ли, государю угодно, чтобы я немедля отправился в Европу, чтобы попытаться привлечь общественное мнение на сторону России и, если повезет, инициировать начало предварительных переговоров с союзниками.

— Прошу прощения, а кто автор сей прелюбопытнейшей комбинации?

— В том-то и дело, что Нессельроде!

— Вот как? И зачем же это ему…

— А черт его знает. Наверное, хочет, чтобы я эпически облажался.

— Хм. После вашего давешнего визита в Стокгольм я бы на его месте на такое не рассчитывал!

— Ваши бы слова, да Богу в уши. Легко надавить на маленькую страну, имея за своей спиной двести тысяч отборного войска. Тут же совсем иной коленкор. Австрия и Пруссия весьма сильны. Слава Богу, что они не ладят…

— А говорите, что не сведущи в политике.

— Это всем и без меня хорошо известно. Другое дело, решатся ли они на открытое противостояние?

— Нет, — помотал головой дипломат. — Во всяком случае, не сейчас.

— Отчего так?

— Если позволите, начну с Вены, откуда я только что прибыл. Несмотря на то, что усиление позиций России на Балканах крайне раздражает правительство Франца Иосифа, против нас они не пойдут. Слишком уж наглядный урок вы дали англичанам и французам!

— Боятся?

— Конечно. Ведь несмотря на нелегкое положение в Крыму под рукой у князя Варшавского оставались значительные силы, вполне способные нанести поражение австрийским корпусам в Галиции и Придунайских княжествах. Кроме того, для ведения войны надобны прежде всего деньги, а финансы Австрии в крайне расстроенном состоянии. Все рассуждения о прямом военном противостоянии с нами — мнимы. Командование австрийской армии, и я это знаю доподлинно, резко против прямого конфликта с нами. Финансы Австрии войны не переживут. О чем депутация Национального банка прямо заявила министру финансов Бруку, отказавшись помогать правительству в случае разрыва с Россией. Нет, на прямое, как вы изволили выразиться, «противостояние» они не пойдут!

— Соглашусь. А что насчет Пруссии?

— Точно нет. Во-первых, как вам и без меня хорошо известно, у Пруссии практически нет постоянного войска. Только Ландвер, которому с нашей армией не тягаться. Ваш прусский дядюшка, конечно, побаивается Наполеона, но прекрасно понимает, что казаки будут под Берлином раньше, чем французские Вольтижеры успеют перейти Рейн. Это не говоря уж о том, что Прусская казна сейчас наживается на транзитной торговле между Россией и остальной Европой. Случись война, и этот полноводный ручей тут же иссякнет!

— Но можно ли в таком случае рассчитывать на поддержку Берлина?

— Да, но не слишком весомую. Несмотря на дружественные и даже родственные отношения между правящими домами наших стран, Пруссии объективно выгодно ослабление России. Петербург привык быть арбитром в Германских делах, а это с некоторых пор стало их раздражать.

— Что ж, приятно осознавать, что наши взгляды в данном случае совпадают. А что скажете по поводу остальных европейских держав?

— Интересный вопрос. Швецию после вашего недавнего визита из числа возможных противников, пожалуй, можно вычеркнуть. Дания в любом случае никогда не присоединится к нашим врагам. Ибо мы ее единственная надежда в противостоянии с Пруссией. Испании сейчас тоже не до того, хоть отношения у нас и испорчены. Что же касается Бельгии и Голландии… нет. Им это не нужно, и они вовсе не так сильно зависят от Англии и Франции, как это кажется господину Пальмерстону и императору Наполеону III.

— Остается Сардиния?

— Боюсь, что вы правы, — с уважением посмотрел на меня Горчаков.

— Французы сделали предложение, от которого они не могут отказаться?

— Все так. Кавур стремится к объединению Италии и прекрасно понимает, что без помощи Парижа не обойтись!

— Значит, Сардинцы присоединятся к союзникам…

— Увы.

— Надеюсь, в Вене знают, что им пообещали?

— Так ведь им самим тоже пообещали не только Валахию с Молдавией, но и все устье Дуная.

— Вот же сволочной народ…

— Грубо, но точно, — усмехнулся князь.

— И зачем мы только помогли им в 1848 году? — вздохнул я, внимательно наблюдая за реакцией Горчакова.

— Таково было решение государя, — скорчил постную физиономию дипломат.

— Это да, но было ли оно правильным?

— В той ситуации несомненно, — немного назидательным тоном начал Александр Михайлович. — Появление на карте Европы молодого и агрессивного государства ни в коей мере не отвечает интересам нашего отечества. Вы ведь слышали, что Кошут не собирался ограничивать свои аппетиты исключительно мадьярскими территориями?

— Конечно. Я ведь там был.

— А то, что он планировал вторгнуться в нашу часть Польши?

— Говоря по чести, нет. Хотя поляков в его армии было предостаточно.

— Я вам больше скажу. Если бы теперь существовала независимая Венгрия, она бы давно присоединилась к нашим врагам!

— Даже если бы мы не сделали им ничего плохого?

— А что дурного мы сделали Сардинии? — издал Горчаков по-старчески дребезжащий смешок. — Нет, сударь мой, в политике нет никакой благодарности, а лишь одна голая целесообразность.

— Именно поэтому Австрия готова нас предать?

— Готова⁈ Да в Вене сделали это еще в 1853 году, когда отказались от весьма щедрых предложений вашего батюшки!

— Разве? Мне казалось, австрийцев возмутило, что мы никак не учитывали их интересы при возможном разделе Османской империи…

— Как бы не так! — сверкнул глазами из-под очков дипломат. — Покойный государь рассматривал множество вариантов, полагая наилучшим из всех возможных присоединение к России лишь Молдавии, Валахии и небольшой части Северной Болгарии. Остальную часть Болгарии и Сербию его величество видел независимыми. Побережье Адриатического и Эгейского морей он считал верным отдать Австрии. Египет, Кипр и Родос — Англии. Крит — Франции. Острова Архипелага — Греции. Константинополь должен был стать вольным городом, на Босфоре предполагалось держать русский гарнизон, на Дарданеллах — австрийский. По сути, Францу-Иосифу предлагались весьма обширные и богатые территории, с перспективой стать одним из главных игроков на Балканах. Причем, не сделав для этого ни одного выстрела, не затратив ни единой полушки! [3]

— Однако! Если все так, то совершенно непонятно, почему англичане отказались от участия в этой комбинации? Или просто решили все забрать себе…

— Очевидно, испугались чрезмерного усиления России. Именно потому их цель — уничтожение нашего Черноморского флота. Без него Проливы нам не взять.

— Мечтать невредно, — усмехнулся я.

— Боюсь, что и французы хотят того же, из-за чего будут настаивать на нейтрализации Черного моря.

— Для того, чтобы выдвигать такие требования, сначала надобно победить. Впрочем, до мирной конференции еще далеко. Если вы не против, давайте вернемся к нашим немецким баранам. Каково ваше мнение о возможности совместной позиции Австрии и Пруссии? Они ведь, помнится, заключили наступательный и оборонительный союз весной прошлого года.

— Это, по сути, ничтожный документ, — отмахнулся Горчаков, — Берлин вынудили его подписать, но пруссаки добавили важнейшую оговорку, что соглашение будет вступать в силу только в случае угрозы общегерманским интересам. Другие же страны Германского союза предпочли держаться нейтралитета. Разве что мы вторгнемся в пределы Австрии, но это представляется совершенно невозможным и ненужным. В иных случаях Пруссия не то, что войны, даже мобилизации не начнет.

— Пожалуй, что так…

— Константин Николаевич, — осторожно начал новоиспеченный глава русской дипломатии, очевидно решив, что можно быть достаточно откровенным. — Я тут, некоторым образом, набросал нечто вроде циркуляра…

— На случай, если вас все же назначат министром? — хитро усмехнулся я.

Ответом мне была лишь извиняющаяся улыбка. Мол, сами все понимаете…

— Не угодно ли ознакомиться? Исключительно для того, чтобы между нами была полная ясность в подходах, раз уж государь направил вас со столь важной миссией к европейским дворам.

— С удовольствием, ­ — отозвался я, взяв в руки исписанный каллиграфическим почерком листок с новыми принципами внешней политики России.

После короткой преамбулы, провозглашавшей грядущее царство доброжелательности и доверия между странами и народами, излагались весьма любопытные мысли. Во-первых, полный разрыв с традициями «Священного союза», во-вторых, обязательство проводить политику, цитирую — «в собственных интересах, но не в ущерб чужим» и тому подобные тезисы.

— Любопытно, — немного подумав, заметил я, — если вы, конечно, не собираетесь обнародовать этот документ немедленно. Ибо если это случится, поддержки Австрии и Пруссии нам точно не видать!

— А что по поводу этих мыслей скажет государь? — с индифферентным видом поинтересовался князь.

— Мой брат — разумный человек, а предложенные вами меры правильны и своевременны. Просто не забывайте о его добрых чувствах к германским родственникам.

— Конечно.

— Кстати, а где сейчас ваш друг Бисмарк?

— Служит посланником Пруссии при Франкфуртском национальном собрании. А что?

— Что вы можете сказать о нем?

— Весьма способный молодой человек, но при этом грубый и неуживчивый. Что весьма прискорбно сказывается на его карьере.

— Как вы думаете, он сможет быть мне полезен?

— Трудно сказать. Для него всегда на первом месте будет родная Пруссия. На втором Германия, объединения которой он страстно желает. Но если ваша цель не противоречит служению этим двум идолам, вы вполне можете на него рассчитывать. К слову, если угодно, я могу написать ему письмо.

— Было бы славно.

— Нет ничего проще, — с готовностью отозвался Александр Михайлович, раскладывая на столике писчие принадлежности. — К слову, вы не знаете, кого прочат на мое место?

— Если не ошибаюсь, Карл Васильевич давно хотел заменить вас на барона Будберга.

— Посланника в Пруссии, Мекленбурге и Ганновере?

— Кажется, да. Впрочем, министр теперь вы, вам и решать. Можете хоть разом от всех креатур Нессельроде избавиться. Лично я от этого известия даже не охну.

— Ну, это вы зря. Андрей Фёдорович весьма дельный дипломат и много сделал, чтобы Пруссия сохранила нейтралитет. Я ведь служил с ним прежде и могу отрекомендовать только с самой лучшей стороны.

— Да ради Бога! Сказал же, что в министерстве теперь вы хозяин!

[1] В очередной раз напоминаю, что кавалерийские звания в ОКЖ введены в царствование Александра III.

[2] На самом деле фирму «Павел Буре» основал сын Павла Карловича — Павел Павлович Буре в 1874 году.

[3] Почти дословная цитата из письма Николая 1 князю Меншикову перед отправкой его на переговоры в Константинополь.