Князь поневоле. Оружейник Империи

Глава 16

Триумф нужно было отметить, а потому я вместе с Сергеем Ивановичем Мосиным и Константином Эдуардовичем Циолковским двинулись внутрь одного из лучших столичных ресторанов. Заведение «Яр» встретило нас не только золочёными дверьми, но и гулом элитного цыганского хора, ураганом выступающих на сцене из толстого тёмного дуба. В воздухе витал густой аромат жареного мяса, редкого и критически дорогого трюфеля и дорогого кубинского табака. Хрустальные люстры «Яра» дрожали от мощных голосов восточных темноволосых и черноглазых певцов, а по паркету скользили официанты в белоснежных перчатках, неся исключительно на серебряных подносах икру, устрицы, бутылки французского шампанского. Наш столик, заранее заказанный Мосиным, располагался в углу зала. Выбор был более чем логичным — можно было посидеть в хорошем заведении весьма приятно, говорить свободно, но при этом не попадаться на глаза посетителям.

Первым делом нам на стол подали литровую бутылку водки. Она была кристально чистой, с холодным узором на стекле гравированного графина, окружённого серебряными ведёрками со льдом. Рядом выстроились закуски: блины с красной и чёрной икрой, тёмно-рубиновый строгановский бефстроганов, хрустящие солёные грузди, дымящиеся раковины устриц на колотом льду.

Мосин, обычно весьма скупой на жесты, с непривычной скоростью налил всем по первой стопке, оставив ровно полтора миллиметра от края. Первый тост был краток — просто звон стеклянных рюмок и понимающие взгляды оружейников.

Водка с непривычки обожгла горло. Обычно, если приходилось выпивать, то я старался вливать в себя алкоголь с небольшим процентом спирта либо старательно миксовал, добавляя нечто более мягкое, чтобы быстро не пьянеть и не терять концентрации. Сейчас же, будучи в окружении учёных и конструкторов, которые происходили из самого обычного люда, было бы слишком странно выпивать коктейли, а не чистую водку. Впрочем, как только алкоголь смазал пищевод и оказался в желудке, сразу стало теплее, а напряжение последних нескольких дней постепенно принялось таять.

Циолковский, обычно погружённый в свои сложные математические и физические расчёты, сегодня больше не напоминал каменное изваяние, а будто ожил. Его глаза, обычно устремлённые куда-то в одному ему неведомые математические дали, с интересом разглядывали зал. Внутри зала сверкали тысячами звёзд дорогие дамские украшения, сверкали мундиры многочисленных военных.

Учёный-ракетчик в тот вечер впервые попробовал устрицу. Сначала по его лицу пронеслось неприятие сего морского деликатеса, но практически сразу потянулся за второй. Сразу стало понятно, что подобные гастрономические необычности он себе ранее не позволял. Впрочем, это было неудивительно, поскольку Константин Эдуардович был представителем суровой русской науки, а не изнеженной богемы, отчего обычно обедал очень скромно.

Наблюдая за ракетчиком, я подозвал одного из официантов и сделал заказ. Неожиданно сильно захотелось шампанского — не сладкого, который был столь сильно любим в светских салонах, а сухого, по-зимнему холодного, с едва уловимой горчинкой. Никогда раньше не любил этот игристый напиток, но вот сейчас, поставляемое прямиком из одной из известнейших французских провинций, оно было весьма недурственным на вкус.

Когда холодный напиток наконец привезли, пробка выстрелила в потолок, со стуком отрикошетив от потолочных панелей. Молодая и симпатичная официантка взвизгнула, уворачиваясь от неожиданного пробкового снаряда, отчего даже обычно серьёзный Мосин громогласно рассмеялся.

Подали горячее — сочного фазана под трюфельным соусом, томлёную телятину с ароматными кореньями, дичь с брусничной подливкой. Все сразу принялись за еду. Сегодня все ели с большим аппетитом, словно компенсируя все те дни, когда, полностью забыв о пище, утыкались в чертежи. Впрочем, даже сейчас Циолковский что-то самозабвенно чертил на салфетке. С моего угла этого не было видно, но я не стал мешать — учёный всегда остаётся верным науке.

Бутылки сменяли одна другую — за шампанским последовало тяжёлое, как их победа, бордо, затем лёгкое, как будущее их изобретения, бургундское. В зале разгоралось веселье: цыгане сменились оркестром, и под вальс пары закружились по паркету. Я, обычно избегавший танцев, вдруг почувствовал желание встать и присоединиться к этому движению, но вместо этого просто откинулся на спинку стула, наблюдая, как Мосин, раскрасневшийся, спорит с Циолковским о чём-то, размахивая вилкой.

К полуночи, когда ресторан достиг пика своего шума и блеска, подали десерт — воздушный суфле, шоколадные трюфели, засахаренные фрукты. Я заказал арманьяк — выдержанный, тёмный, пахнущий дубом и временем. Мы пили его медленно, уже не празднуя, а скорее осознавая, что сегодняшний день — один из тех, что запомнятся навсегда. Даже Циолковский, обычно говорящий о космосе, молча смотрел на пламя коньяка в бокале, словно видя в нём далёкие звёзды.

Когда ночь практически заняла свои владения на небосводе, я в полной мере смог ощутить опьянение. Мысли уже были не чёткими, стройными, аккуратными, а слишком мягкими и лёгкими. Не хотелось соображать, придумывать планы на будущее, думать о прошлом. Переругивания двух учёных-оружейников сейчас были просто идеальным развлечением. Полноценно они не ругались, скорее просто излишне громко рассуждая по отстранённым темам. Всё же за последние несколько недель и даже месяцев, которые они провели под железо-стеклянной крышей центра «Марс», они успели в значительной степени подружиться между собой.

Я прямо-таки наслаждался их рассуждениями. Меня не волновали технические термины, какие-то предположения, а потому я просто облокотился на спинку стула, едва ли не закинув руки за голову, как это делал один очень умелый мошенник времён девяностых годов того века, где я оказался не по собственной воле. Однако где-то на грани сознания чувствовался некий раздражитель. Какое-то время я старался не обращать на него внимания, тем более что опьянение придавало сознанию состояние успевшего полежать киселя, но раздражение, пробиваясь через плотный туман успевшего насесть на мозг алкоголя, всё равно заставляло обращать на себя внимание.

Мой взгляд блуждал по залу ресторана. Благо, расположился я достаточно удобно — прямиком в углу. Обнаружить причину отвлечения удалось не сразу, тем более что его мундир практически сливался в одно цветовое пятно многочисленных военных, которые сегодня праздновали в здании. Пришлось сосредоточиться, полностью превратиться в зрение, чтобы распознать человека. Пришлось секунд двадцать таращиться на этого незнакомца, прежде чем признать в нём одного из офицеров, который только сегодняшним утром присутствовал на демонстрации моего пулемёта и примитивной системы ракетного огня Циолковского. Фамилии его мне припомнить не удавалось. Я вообще с большими проблемами запоминал бесчисленное число военных, конструкторов, прислуги, которые были в центре. К тому же с некоторыми мне пришлось столкнуться разве что по одному разу, а потому никакой необходимости в заполнении головы лишними данными.

Семёнов! Из памяти фамилия этого немолодого уже офицера выплыла неожиданно. С ним мне напрямую взаимодействовать не приходилось, но запомнил, что он принадлежал к клике консерваторов. Нет-нет, он не был тем казацким атаманом, который во времена великой и ужасной Гражданской войны лютовал в Забайкалье, но вот в тяжёлом характере и жестокости ничем усатому любителю японской власти не уступал. Он происходил из пехоты и успел отметиться в подавлении протестов южных регионов Персии. Само собой, не всем южанам нравилось русское господство над их страной, вот и пытались они хоть как-то проявлять собственное недовольство, зачастую используя в качестве своего аргумента не безобидные транспаранты и плакаты, а винтовки и любое оружие, которое оказывалось под руками. Само собой, что нерегулярное ополчение, вооружённое чем попало, не могло дать нормального боя профессиональной русской армии, вдоволь успевшей навоеваться в горных регионах Кавказа и Средней Азии. Потому-то персы прибегли не к полноценным боевым столкновениям, а к очень необычной, но упёртой партизанской тактике. Делал древний народ всё по науке — резал линии снабжения, атаковал малыми группами армии на марше, проводили агитацию для обычных жителей и прятались в самых отдалённых районах, пользуясь знаниями складок местности, которых было в достатке.

В общем-то говоря, армия в значительной степени успела натерпеться от партизан, несмотря на опыт завоевания Кавказа. Сражались обе стороны ожесточённо, но когда одним из главных назначали того самого Семёнова Игната Тарасовича, то ситуация изменилась кардинально. Как только он заступил на свой командирский пост, то принялся с необычной жестокостью давить сопротивление персов, используя откровенно драконовские методы: бил по кишлакам из артиллерии, приводил высшую меру наказания для каждого, кого подозревал в содействии партизанам и использовал местных же жителей, лояльных шаху, признавшему подданство Империи. Ему хватило всего пары лет для того, чтобы окончательно уничтожить сопротивление южных горцев. Получилось кроваво, но, стоит отдать ему должное, эффективно. Сейчас же генерал находился в столице, а Персия оставалась лояльной. Небольшие выступления карались уже местными шахскими войсками, а прямого вмешательства армии России не требовалось.

Вот этот вот опытный и кровавый генерал сейчас смотрел на меня волком. Казалось бы, мы были в одной лодке — я старался облегчить войну для солдат, которых ему-то и придётся вести на фронт. Мне было откровенно непонятно, по какой вообще причине он меня настолько сильно недолюбливал. Я также не понимал, но лицо этого Семёнова, побагровевшее от распитого алкоголя, явно намекало на желание найти конфликт и сделать это как можно быстрее.

Когда военный поймал на себе мой взгляд, что-то быстро сказал своей компании за столом, после чего поднялся и двинулся в мою сторону. У меня же в кровь впрыснулся адреналин, и сознание немного прояснилось. Зрение стало более чётким, мысли перестали тянуться бесконечным мягким облаком, а рука потянулась к бедру. Кобура не покидала моего пояса даже во время таких культурных мероприятий. К тому же там сейчас располагался пистолет моей собственной разработки, который я ещё не успел представить армейской общественности.

— Эй, князь, не против, если я с вами тут посижу?

Семёнов был пьян настолько, что языком ворочал с большой тяжестью. К тому же он окончательно позабыл об аристократической субординации, полностью пропустив уважительное обращение. Сам жестокий генерал происходил из мелкопоместного дворянства, а потому должен был обращаться ко мне в уважительной форме. Вот и выходило, что меня он сейчас фактически старательно пытался вывести на конфликт. По-хорошему, допускать такого поведения было нельзя, ведь это не просто бросало тень на честь русского офицера, но и вполне могло привести к небоевым потерям, поскольку каждый уважающий себя гражданин таскал при себе по короткоствольному оружию.

— И для чего же? — я хмыкнул, стараясь как можно тише снять пистолет с предохранителя. — Если чтобы водки выпить, то закончилась она у нас.

— А не слишком ты, Ермаков, наглый? С тобой боевой офицер выпить хочет, а ты его прогоняешь, будто девку крестьянскую. Нехорошо так делать, Игорь Олегович, ой как нехорошо.

Циолковский замер, его глаза расширились от страха. Мосин, напротив, сжал кулаки, готовый в любой момент встать на мою защиту. Всё же, несмотря на возраст, он оставался боевым офицером, который успел нюхнуть пороху и товарищей своих отпускать без помощи не собирался.

— Да я и не пальцем деланный, Игнат Тарасович. — я хмыкнул и кашлянул в кулак, маскируя этим тихий щелчок флажка предохранителя. — Не одному вам пришлось кожей рисковать, так что давайте, как ветеран с ветераном, не будем лишний раз конфликтовать. Думаю, его императорское высочество будет очень недоволен, если его драгоценный военачальник и конструктор не будет ладить друг с другом.

Прошло несколько мгновений, и Семёнов рассмеялся. Хохотал он от души, опёршись на полные колени. Сидящие рядом со мной учёные не понимали причин столь удивительного веселья. Циолковский вовсе при себе оружия не носил, отчего ещё сильнее опасался конфликта.

— Ты и ветеран? — генерал утёр слёзы указательным пальцем, наконец прекратив хохотать, но успев привлечь к себе внимание практически всех посетителей ресторана.

Я мельком глянул на охрану заведения. Там стояло несколько крупных ребят с увесистыми деревянными дубинками, внутренности которых были высверлены и вместо дерева был залит свинец. Однако, несмотря на свою внешнюю грозность, регулировать конфликт они не собирались, стоя в стороне. Вполне возможно, что опасались они очень ощутимых санкций со стороны армии, представителей которых вокруг было достаточно, а может, просто надеялись на то, что конфликт разрешится сам по себе.

— Не позорь имя Русской Армии, Ермаков! — воскликнул генерал, ткнув в мою сторону вытянутым указательным пальцем. — Ты не имеешь ничего общего с настоящей армией. Или ты думаешь, что полтора месяца попрятавшись от мексиканцев по горам и пустыням, ты стал настоящим бойцом? — гонор в голосе Семёнова стал набираться слишком уж ускоренными темпами. — Или твои новомодные пукалки дают тебе такую честь⁈ — он выпятил вперёд грудь, показывая несколько колодок, полностью забитых медалями и орденами. — Я проливал кровь и вёл солдат в бой, когда ты ещё под стол ходил и сопли на кулак наматывал. — на секунду мужчина замолчал. — Ты задел офицерскую честь, так что я вызываю тебя на дуэль прямо здесь и прямо сейчас. Поднимайтесь со своего места и решим же наше разногласие как мужчины. Я научу тебя, щенка, уважать офицерскую честь!

Дуэли были запрещены уже давно. Причин для этого было несколько, но суть заключалась не в том, почему нельзя было более двум офицерам стрелять друг в друга, а в том, что за это будет серьёзнейшее наказание. Причём чем выше было положение одного отдельного человека, тем сильнее будет это самое наказание. Если младшего офицера могли просто провести через строй солдат, которые будут сечь его розгами, то вот офицера высшего рода может ожидать длительный срок в заключении, а с куда большим шансом могут отправить в ссылку на холодный дальний Восток или Аляску. Конечно, всё это при условии, что никто не пострадает, что случалось не всегда.

— Хотите отправиться ко льдам Таймыра? За один вызов на дуэль вас уже могут понизить в звании, а может и отозвать часть наград. К тому же не забывайтесь, генерал. Я уважаю ваш опыт, за то, что русские солдаты теперь не умирают на чужих берегах, но если продолжите оскорблять меня, то пуля у меня всегда в патроннике. Попрания собственной чести не прощу никому. На первый раз я прощу ваши нелестные слова, пропущу их мимо ушей, но если вы посмеете повторить их, то пеняйте на себя, генерал. Вскорости нас наверняка ожидает новая война, и потому важно иметь умелых генералов, но если для вас пьяное развлечение важнее триумфа русского оружия, то вы отправитесь либо в очень длинную ссылку, либо в ледяную могилу навечно.

— Поднимайся, Ермаков. — Семёнов процедил слова сквозь плотно сжатые зубы. — Сегодня ты отдашь богу душу.