Князь поневоле. Оружейник Империи

Глава 13

— Вы вправду хотите мне сказать, что вы действительно являетесь князем Ермаковым?

Справиться с толстолобостью отечественных аппаратчиков по плечу далеко не каждому. Казалось бы, отступи ты на пару минут от собственных убеждений, попроси своего помощника проверить полученную информацию, но ведь нет — будет стоять на своём до самого конца. При этом ведь я не оказывал никакого сопротивления и даже больше — помог в схватке с противниками государственного режима и сподвижниками иностранных интересов. Правда, главного вражеского шпиона в ходе всё той же схватки устранили парой пуль в затылок. Конечно, стоило бы оставить его в живых, ведь подобного рода «язык» был крайне важен для внешней разведки, но в пылу схватки на речном баркасе я вовсе позабыл о стратегических интересах.

О том, кто же я такой, вопросы я слышал уже раз этак в десятый, и не менялась даже интонация, хотя прошло не больше полутора часов.

По лицу следователя можно было увидеть, что он с большим удовольствием бы сейчас отправил меня в каземат, но то упорство, с которым я отстаивал свою принадлежность к княжескому роду, явно заставляло его задуматься. Вот и выходило так, что оба мы теперь напоминали толстолобых баранов, бодающихся и не уступающих друг другу. Однако в моём случае не было вообще никаких доказательств, тогда как полицейский имел на руках все документы, подтверждающие наличие власти.

— Ага, именно князь. Отправьте весточку опричникам. Они вам быстро объяснят, кто я такой и почему оказался в таком виде.

— Зачем мне важных людей беспокоить? Никаких подтверждений у тебя нет, документов нет, а всех людей на корабле перестреляли. Я вот на тебя дело повешу за убийство полицейского — и дела с концом. Суд у нас на расправу очень скор.

— Опричники-то сдерут, но если до Его Императорского Высочества дойдёт весть о том, что оружейник Ермаков находится в отделении полиции, а некий полицейский не собирается его отпускать, то тогда подземелья Опричнины покажутся тебе райским курортом Краснодарского края.

— Чего? — по лицу было видно, что полицейский опешил, а затем принялся багроветь. — Ты мне ещё угрожать вздумал⁈

Мужчина хотел было схватиться за лежащую перед ним деревянную дубинку, как тут единственная дверь открылась. Внутрь помещения вошёл растерянный полицейский младших чинов, а за ним — высокий мужчина с точёным, словно из камня, лицом и кожаной прямоугольной сумкой на поясе. Ощущалось, что полицейский этого мужчину откровенно побаивался, заметно пригибаясь и старательно вжимая голову в плечи.

— Ваша светлость, к вам человек. Говорит, что срочно, — молодой полицейский перевёл взгляд на дознававшего меня офицера. — Господин полицейский, прошу вас быстрее освободить князя.

Я выдохнул, понимая, что ожидаемая помощь наконец прибыла. Опричник прибыл неизвестно когда и откуда, но очень вовремя. Он выглядел более чем серьёзно, и было понятно, что обычные полицейские не станут перечить внутреннему разведчику. Для власть имущих в этом не было ничего хорошего, тогда как для меня это было настоящее спасение. Хотелось как можно быстрее свалить, освободиться от успевших уже надоесть наручников, но офицер будто специально копошился, дёргая связку ключей на широком кольце.

— Отбудете со мной, ваша светлость, — беспрекословно заявил опричник, положив передо мной мой паспорт.

Мне не сразу стало понятно, что это был совсем другой паспорт. Изначальный его вариант был очень давно утерян в резком нападении. Даже фотография была один в один схожей с оригинальной. Пожалуй, единственное, что вообще сильно отличало один документ от другого, так это отсутствие пятен ржавчины вокруг скрепок, соединявших листы между собой.

— Я могу возразить, офицер?

Мою ухмылку офицер внутренней разведки пропустил стороной, после чего мы двинулись из полицейского участка. На выходе очень грустный и явно осаженный полицейский положил мне комплект весьма недурственной одежды. Конечно, княжескому положению подобная одежка не подходила от слова «совсем», но остатки привычек среднего класса я не утратил, отчего натянул полученную одежду и наконец вышел из успевшего осточертеть участка.

Опричник сразу же сел в машину, запаркованную подле выхода. При этом он сохранял титаническое молчание. Не сказать, чтобы я сильно наседал на разведчика — успел наговориться с полицейским.

Не минуло и получаса, как мы оказались в новом здании, принадлежавшем другому силовому аппарату Империи — Опричнине. Там меня привели в просторный кабинет. Внутри меня ожидали не самые простые люди. Это был обрадованный казак Семён и неизвестный мне мужчина. Он был невысок, но очень широк в кости. Нет, это не отговорка людей с лишним весом, а вполне себе ощутимая действительность. Мужик был практически квадратным, а череп его напоминал скорее бильярдный шар, очень и очень хорошо начищенный усердным рабочим. При этом никаких указаний на его должность не было ни в форме, ни в глазах. Только по хмурому лицу и телу, не знавшему лишнего движения, можно было понять, что спутником моего телохранителя был офицер.

— Живой, княже!

Семён без притворства обрадованно поднялся со своего места и расставил руки в стороны, желая заключить меня в объятия. Правда, он вовремя догадался остановиться, вспомнив о различиях в статусе, а потому просто крепко стиснул ладонь в своих руках.

— А ты думал от меня отделаться? — я улыбнулся в ответ и похлопал казака по плечу. — Думал, что не увижу тебя больше. Как отбиться смог?

— Чудом, княже. Господь беду отвёл — никак иначе. Когда вас пленили, то они напор свой ослабили и в лес отступили. Нескольких людей оставили на поле боя, но и многие гражданские на поезде погибли. Слуги ваши догадались в вагоне забаррикадироваться, так что врагу ничего не досталось. Они чертежи сберегли и другую техническую документацию смогли сохранить, так что не печальтесь.

— Семён, раз вы наконец удостоверились, что князь ваш жив, то выйдите из кабинета. Мне надобно с ним лично поговорить, — поднялся сидящий рядом квадратный мужик.

Казак отвесил мне невысокий поклон, и пришлось сесть напротив незнакомца за единственным столом. Помещение точно не подходило для допросов, но что-то внутри подсказывало, что простой беседой ограничиться не получится.

Особист, сидевший напротив меня, определённо не любил торопиться. Он пришёл вместе с бумагами, которые неторопливо разбирал, изредка что-то пером помечая на них. Его спокойствие можно было назвать оскорбительным.

Тишина затянулась. Из-за усталости каждая секунда ожидания отдавалась назойливым гулом в висках. Я понимал, что этот разведчик не из тех, которые будут кричать или угрожать — его оружием было змеиное терпение. Когда офицер оторвал от бумаг взгляд, то в них не было ни злобы, ни беспокойства, ни любопытства, лишь ровная и неуклонная готовность выполнить возложенную на его плечи задачу.

Мужик толкнул ко мне кожаную папку с моей фамилией, именем и отчеством. Папка с досье была не особенно толстой, но что-то мне подсказывало, что внутри было вообще всё: связи, переписка. Возможно даже, что слова, сказанные по неаккуратности в светской беседе. Офицер же перелистывал страницы без спешки, словно дозволяя мне осознать, насколько сильно я нахожусь под колпаком государства.

Тишину кабинета нарушила пролетевшая за окном и гаркнувшая ворона. Квадратный отложил перо и сложил руки на столе. Его вопрос, который он наконец соизволил озвучить, был тихим и ровным. Я также отвечал ему взвешенно. Наш разговор можно было назвать полноценной игрой двух взвешенных умов. Никто не торопился разбрасываться аргументами, выкидывать имеющиеся доказательства. Я изворачивался как мог. Кажется, что даже уж на раскалённой сковороде двигается не с такой скоростью и спешностью, с какой это делал я. Сам дознаватель же явно пытался продавить меня, но об успешности таких действий он мог только мечтать. Конечно, я не был лучшим переговорщиком, но даже так это был далеко не первый разговор с особистами, который мне пришлось провести за последние несколько месяцев.

— Ну что же, княже, на поезде в столицу двинем?

Я посмотрел на казака, стараясь распознать в его словах издёвку. Подобные небольшие шалости я был готов позволить своему телохранителю, тем более что с поездами у меня ситуация действительно была не самой лучшей. Вот один персонаж польского писателя сильно не любил порталы, а у меня подобная ситуация наблюдалась с…

— Давай-ка лучше иным способом двинемся, Семён, — ухмыльнулся я, усаживаясь в машину одного из городских извозчиков. — Насколько мне известно, компания Челядова совершает рейсы своих дирижаблей от Ростова к Самаре, а затем и в столицу. Если мне память не изменяет, то каждые два дня совершаются рейсы, так что лучше мы по воздуху двинемся. Как-то намного безопаснее будет в моём случае.

Следующее утро было холодным и лишённым тумана. Воздух был прозрачным, словно тонкий лёд, готовый треснуть от первого луча солнца. Над аэродромом возвышался исполинского размера силуэт дирижабля — серебристый, обтекаемый, с твёрдым, но лёгким алюминиевым каркасом, скрытым под оболочкой плотной прорезиненной ткани. Его гондола, подвешенная словно изящная раковина, сверкала свежей краской, а по борту золотом были выведены буквы: «Святогоръ». Шрифт был адаптирован под старые письмена, которые писались в средневековых книгах времён феодальной Руси.

Я стоял на перроне, подняв голову, и чувствовал, как сердце начинает биться намного быстрее. Удары были всё чаще и чаще, но не от страха, а от предвкушения перед полётом. За последние несколько десятков лет за обе жизни мне доводилось летать на самолёте, но всё больше тогда мне приходилось спать, чтобы сберечь время и силы, но сейчас время было совсем другим, и можно было насладиться медленным пропиливанием над земным шариком.

Ступив по трапу на борт, я ощутил лёгкое покачивание под ногами — дирижабль наполнялся грузами и людьми. Внутри гондолы пахло деревом, кожей и едва уловимым запахом масла от двигателей. Узкий коридор вёл в салон, где уже сидело несколько пассажиров, но я сразу же прошёл дальше, к окну, желая запечатлеть каждый миг сего путешествия.

Внутреннее пространство гондолы дирижабля скорее напоминало салон роскошного железнодорожного вагона, нежели утилитарный летательный аппарат. Стены, обшитые тонкими полированными панелями, с искусной резьбой в виде виноградных лоз. Потолок был слегка изогнут, повторяя обводы корпуса.

Центральный салон, просторный и наполненный воздухом, несмотря на ограниченные размеры, был обставлен мебелью в стиле модерна двадцатого века — кресла с гнутыми спинками, обитые тёмно-зелёным сафьяном, низкие столики из чёрного дерева с инкрустацией перламутром. На полу — плотный ковёр с восточным узором, приглушавший шаги. У иллюминаторов, обрамлённых шёлковыми шторами цвета старого золота, стояли диваны с подушками из шанели, на которых так и хотелось расположиться с книгой, наблюдая за проплывающими внизу пейзажами.

В носовой части располагался курительный салон, отделённый дубовыми раздвижными дверями с витражными вставками. Здесь, среди кресел с глубокими сиденьями и низких столиков для карточных игр, витал лёгкий аромат дорогого табака и коньяка. На стене — точные часы швейцарской работы с маятником, отсчитывавшие время полёта, а рядом, в застеклённом шкафу, сверкали хрустальные графины и наборы для вина.

Кормовая часть гондолы была отведена под столовую — небольшой, но изысканно оформленный зал с круглыми столами, накрытыми белоснежными скатертями. Фарфор с гербом компании, серебряные приборы, хрустальные бокалы — всё говорило о том, что даже в небесах полагается соблюдать светские ритуалы. На буфетной стене висело зеркало в раме из чернёного серебра, зрительно расширявшее пространство.

Завершалось это летающее великолепие кормовым променадом — узкой открытой площадкой, огороженной полированными перилами, где особо смелые пассажиры могли стоять под самым хвостом дирижабля, ощущая ветер в лицо и наблюдая, как далеко позади остаётся проплывшая под ними земля. Здесь, среди блестящих медных деталей управления и аккуратно уложенных тросов, особенно остро чувствовалось, что «Святогор» — не просто транспорт, а воплощение человеческой мечты о покорении небес.

Раздалась команда, и с глухим рокотом заработали пропеллеры. Тросы, удерживающие у земли дирижабль, ослабли, и в тот момент, когда он оторвался от земли, я ощутил странное чувство невесомости. Казалось, что меня самого вырвали из оков привычного мира. Земля поплыла вниз, сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее. Мелькнули широкие крыши ангаров, деревья, дороги — всё быстро уменьшалось, превращаясь в игрушечное. Сердце замерло на мгновение, а затем в груди разлилось тепло восторга. Я летел. Опыт был прекрасным, и сразу же вспоминались разнообразные книжки в стиле стимпанка.

Воздушное судно набрало высоту, и передо мною открылась панорама, от которой захватило дух. Бескрайние леса, изрезанные лентами маленьких рек и большой полосой Волги, поля, уходящие к горизонту, и крохотные деревни, словно рассыпанные чьей-то великой и необъятной рукой. Солнце же, поднявшись выше, залило всё золотым светом, и облака, проплывающие ниже, казались ватой, по которой скользила тень «Святогора». Я не мог оторваться от этого зрелища — мне теперь было доступно рассмотреть Россию такой, какой её видели лишь немногие живые существа в этой временной линии.

Через некоторое время дирижабль вошёл в полосу лёгкой турбулентности, и гондола слегка закачалась, будто корабль на волнах. Но это лишь придавало остроты ощущений. Я вышел на небольшую открытую площадку у кормы, где ветер бил в лицо, свежий и резкий. Вдох полной грудью, и в этот момент ощутилось, что с меня сбросили тяжесть нескольких прошлых тяжёлых деньков. Здесь, в голубой вышине, не было ни погонь, ни интриг, ни тревог — только бескрайнее небо и лёгкость не самого простого бытия.

Уже к полудню «Святогор» достиг средней небесной крейсерской высоты, и пейзаж внизу сменился: теперь это были лишь широкие равнины, перемежающиеся перелесками, а где-то вдали уже угадывались первые признаки приближения к столице — редкие фабричные трубы, дымчатые пятна пригородов. Я же вернулся в салон, где нам с Семёном белозубая официантка подала чай в тонком фарфоре с тарелкой душистых пряников.

Сидя в кресле у иллюминатора, я наблюдал за тем, как земля медленно плывёт под ногами, и рассуждал о том, что душа моя ощущает удивительное чувство прекрасного полёта.

Когда на горизонте показались золотые московские купола, воспетые во многих музыкальных произведениях шансонье, то я вновь подошёл к окну. Город расстилался внизу, огромный и многоликий, с извивающимися улицами-реками и площадями-озёрами. Дирижабль начал снижаться, и чувство лёгкости сменилось лёгкой грустью — не столь длинный полёт подходил к концу. Однако в сердце у меня было ощущение, что мир раньше действительно был намного больше. Транспорт был значительно медленнее самолётов, отчего можно было рассмотреть страну.

«Святогор» наконец пришвартовался, и трап опустился на землю. Я вышел из длинной гондолы дирижабля на твёрдую землю. Спускаясь, я на мгновение обернулся, взглянув на серебристого исполина, который подарил мне эти часы воздушной свободы. Где-то в глубине души мне уже сейчас было понятно, что это далеко не мой последний полёт.