Изъ Москвы с любовью (том 2)

Глава 5 Грустная

— Одни только дети знают, чего ищут, — промолвил Маленький Принц. — Они отдают всю душу тряпичной кукле, и она становится им очень-очень дорога, а если ее у них отнять, дети плачут'.

Антуан де Сент-Экзюпери, «Маленький принц»

Ночь. Огни набережной и порта светят в окно, в номере светло. Не уютно, но с другой стороны тихо — звуков оного порта, сигналов, гудков, матов рабочих — ничего этого нет, только свет прожекторов с погрузочных кранов на той стороне Оки. Машка прижалась ко мне, я обнял её свободной рукой, притянул к себе. Не спит — чувствую. Алла тихонько сопит на соседней кроватке, спит/нет — не понимаю. У неё прикольная ночнушка — и когда успела её взять, собирались же в спешке? Под ночной не было ничего, даже трусов, и мне пришлось выдержать бой с гормональным бумом. Но под боком тельце Машки, а сестрёнка не возбуждала, так что успокоился. От неё сносит крышу только после магиченья, а вот магичить, пока мы в пути, точно не стоит!

Вообще, если посмотреть на процесс со стороны, то есть глазами Альтер-эго, получается довольно странная и пошловатая картина. Половозрелые подростки на гормонах вместе моются, вместе спят, зачастую обнявшись, причём с минимумом одежды, а то и без оной. Всё-всё друг о друге знают — я в курсе, когда у неё были месячные и когда должны начаться следующие, в курсе, какие ей нравятся мальчики, я же до амнезии ей всё-всё рассказывал про своих девочек. Совместные уроки. Совместные походы в город и отдых вообще как таковой. Всё на двоих. Я могу погладить её груди, покрутить соски — уже так делал после пробуждения, и никакой реакции. И, как понял, места, которыми мальчики от девочек отличаются, они друг у друга рассматривали, и даже смотрели, как работают, на минималках. Это когда не друг с другом, а именно что посмотреть, как функционируют. Сейчас я, конечно, не смогу рукоблудствовать перед нею, показывая, как это происходит, но мой предшественник это совершенно точно делал. И она ему показывала, как девушки получают оргазм от самоудовлетворения. И слава богу, за эти три месяца данная тема не поднималась — а то я бы вспомнил, что умею краснеть.

И при этом никакого собственно сексуального подтекста, даже намёка… До момента на южной стене кремля. Используя опыт Альтер-эго, не могу разобраться в этих отношениях. Но, слава богу, в данный момент и не надо, достаточно просто принимать всё, как есть, а на это гибкости психики носителя хватает. В четырнадцать многое можешь принять, что совершенно непотребно в более взрослом возрасте.

— Я бы хотела на это посмотреть, — произнесла вдруг Маша. Я понял о чём она, связь/не связь, но реально понимал её мысли, образ мышления.

— Извращенством попахивает, — после паузы на обдумывание ответил я. — Тем более, если учесть, что будешь подглядывать за братом — а это отдельный изврат.

— Возможно, — согласилась она. — Но это не извращенство. Это… Я — любознательная! — сформулировала она. — Просто хочу посмотреть, как это вживую.

— Успеешь ещё. Какие твои годы. Может даже надоест со временем. — А что ещё ей на такое сказать?

— Может и надоест. Но не скоро. — Вздох сожаления.

— Маш, ты всё это видела на кассетах. И не заливай, что нет.

— Да видела, видела… — Она, судя по голосу, нахмурилась. — Саш, ты тоже смотрел с нами. Просто не помнишь. Но это не то, это… Именно что на кассетах. На экране. И там — актёры, специально обученные профессионалы. Как в театре, только заточены под другую сцену. А я хочу вживую. Причём не с дворцовыми шлюхами вроде твоей Марины — ей же за это платят. С тем, для кого близость… Именно близость, а не работа.

— Маш, похвально, что ты хочешь развиваться, — раздался вдруг голос Аллочки. Странно, а по виду вроде сопела. А она не только не спит, но и слушает — а говорим мы тихо-тихо, мы ж ультраблизко. — Любознательность — хорошо, это первый шаг на пути к анализу, а без анализа нет нормальной взрослой жизни. Но давай не со мной в главной роли?

— Почему? — наморщила лоб сестрёнка и даже выползла из моего объятия, легла рядом.

— Потому, что ты правильно сказала, я не актриса. И для меня близость — это… Таинство это! Очень личное. Не хочу, чтобы за мной подстматривали, и тем более не смогу делать это перед кем-то целенаправленно. Так что давай без меня? У Саши достаточно подруг, которых он может разложить, чтобы ты посмотрела.

— Они не такие! — фыркнула Маша. — Они… Не настоящие. В том смысле, что им от Саши что-то нужно, пусть и каждой своё. А ты настоящая.

О как загнула! Напрягайте мозги, граждане, понять женскую логику. У меня получается так себе.

— Маш, мне льстит твоя оценка, но повторюсь, без меня. — Удовлетворение в голосе целилки — кому не будет приятно от такого эпитета? Но голос жёсткий — отрезала. — И вообще, дети, давайте спать?

— А если это будет твой муж и сестрица? В этом случае ты как насчёт трио? — Ага, счас, прямо, спать! Когда такую тему подняли. Разумеется, это я спросил.

— Не знаю, Саш, — помедлила она с ответом. — Это ведь будут близкие люди. Да, с мужем и сестрицей я не буду стесняться. Готова делать что угодно перед членами семьи, хоть с ним, хоть с нею.

— Алл, а почему ты ещё не замужем? — вырвался давно мучавший вопрос. Ну как давно, с момента, как узнал, сколько ей, сегодня (или уже вчера) утром. — С твоими способностями можно вертеться среди хороших самцов, а с твоим обаянием и умением читать в душах ты легко отделишь тех, кто тебя не достоин от остальных. Не говори, что все мужики… Не такие; плохие и безответственные. Хотела бы — нашла бы.

— Саш, это очень личный вопрос… — замялась она, но я видел, на самом деле она сама хочет ответить. Возможно, чтобы дать ответ самой себе, ибо врать себе нельзя, а честно признаться в своих недоработках сложно, для этого нужен толчок со стороны в виде подруги или иного зеркала — вроде меня. — … Но я отвечу. Понимаешь, я столкнулась в жизни с таким количеством лжи, подлости и прочих человеческих качеств, что разочаровалась в людях ещё на первом-втором курсе меда. И чтобы сойтись с кем-то… Я должна безоговорочно этому мужчине доверять. Да, Маш, вижу твой вопрос — любому мужчине, в принципе. Я не хожу по борделям, Саш, это ты хотел уточнить? Потому, что не знаю тех парней. Могу отдаться только тому, в ком уверена, что не ударит в спину, о ком точно могу сказать, что он со мной не ради чего-то, а ради меня самой. И это должен быть хороший человек — не перевариваю сволочей! Мне их на работе хватает — не представляешь, какие люди в большинстве хамы и…

— Гады ползучие, — помог я.

— Да, те ещё гады.

— Не стыкуется, — усмехнулся я. — А как же я?

— А что ты?

— Со мной ты переспала. Не ломаясь. Потому, что так надо — воспитательный процесс. А как же доверие? Чем это отличается принципиально от парней в борделе?

— Саш, то, что меня ПОПРОСИЛИ сделать это, если ты придёшь, совсем не значит, что я бы это сделала по их просьбе. — Иронию из неё можно было ложкой черпать, и я поверил — так и есть. — Как считаешь, целитель на моём месте сможет контролировать твои гормоны в случае чего?

Озадачила.

— Я с тобой потому, что доверяю. Просто ты мал, чтобы понять это.

Кажется, я аж присвистнул. А Маша не выдержала и даже села на кровати:

— Вот это страсти и откровения! — Озадаченно покачала сестрёнка головой. — Алл, но ты же его не знаешь!

— Ты так считаешь? — Снова ирония в голосе. А теперь Алла озадачила и меня.

— А разве нет? — недоумённо пожала Маша плечами.

— С одной стороны, конечно, я его знаю мало времени. Но за это время успела его понять. И он мне понравился — Саша хороший человек. Такому я… Доверю спину. И не только спину. Потому и согласилась.

— С чего это я хороший? — А теперь я аж засмущался. — Я хам. Сволочь. Хладнокровный сердцеед. А ещё истеричка. Изнеженный мажор, которому плевать на людей.

— Мажор, которому плевать на людей, который бросается в другой город после травмы и амнезии, не имея представления, как это делается? В его случае, бросая всё — а наверняка мама и сёстры ему на сегодня дела нашли? Учиться, например, или посетить клинику Ромодановской? Ради своего поступка готов перевернуть кремль, вон, вытащил меня из увала? И всё ради того, чтобы спасти девочку, которую он ни разу не видел, о которой ничего не знаешь? Ты точно такой уж гадкий, как расписываешь?

— В смысле девочку! — а тут я даже возмутился. — Алл, девочка — предмет торга. Делаю я это чтобы убить человека. Ну, в смысле чтобы испытать на живом человеке и неслабой ведьме нашу электрическую игрушку. Ведьму, скорее всего, после похоронят, списав смерть на назначенную судом казнь. Я убийца вообще-то! Расчётливый, хладнокровный. Как уже сказал, та ещё скотина.

— Ой, всё! — прозвучал на это ответ, после чего Алла отвернулась к стенке и замолчала. — Спите, давайте. Завтра сложный день, и подниму рано.

Маша пожала плечами и легла. Я молчал. Ибо… Когда вот так вот, обухом по голове — сложно слова подобрать.

Мир не прост, совсем не прост

Hельзя в нём скрыться от бурь и от гроз

Hельзя в нём скрыться от зимних вьюг

И от разлук, от горьких разлук

Hо кроме бед, непрошенных бед

Есть в мире звёзды и солнечный свет

Есть дом родной и тепло огня

И у меня, есть ты у меня

Последняя строчка пока лишняя (в моём случае), но в остальном… Мир и правда не прост. И сам я не прост. А самое лажовое, что не понимаю этого. Кажусь себе неким законченным психотипом, уверенным циником с опытом взрослого Альтер-эго… А оказывается, психотип рваный, и я элементарных вещей не замечаю. А ещё берусь судить других и строю далёкие наполеоновские планы, не понимая, что с такой целостностью восприятия «не вывезу».

Но спасительный сон, наконец, навалился, и сложные раздумья ушли, забронировав под размышлизмы вычислительные ресурсы в будущем… Когда-то потом, сейчас плевать, когда именно.

А с утра было не до самокопаний. Ибо подъём вышел жёсткий. Машка по-военному подрвалась — успела, а меня «старшая сестра» скинула на пол и даже чуть-чуть облила.

— Вставай, соня! Солнце встало, нам пора ехать. У детей расписание, нам надо попасть после завтрака до обеда.

Затем была лёгкая зарядка, которую Алла сделала вместе с нами. Простой разминочный комплекс, помахать руками-ногами, приседания. Для этого переоделась в трико — облегающее, сексуальное, и… А его-то когда с собой захватила? Вот уж продуманная!

— И-р-раз-два-три-четыре! Р-раз, два-три-четыре! — ситала вслух она. — Маш, ниже наклон, ниже! Саш, не ленимся! Делаем под счёт!

— Алл, зачем это? Без зарядки нельзя? Нет, я понимаю, что она полезна, но… — нудил я.

— Разговорчики в строю! — прикрикнула она, и я бы сказал, не в шутку.

Но в итоге смилостивилась:

— Саш, ты — мой младший брат. Маша — младшая сестра. Мы — тверские мещане. Вот и делай, что велит старшая заботливая сестрёнка, и не пыхти! В любой семье есть субординация, и только попробуй не соблюсти!

Уела. То есть точно также она воспитывала (бы) своих младших. Надо уточнить состав её семьи, это «бы» надо писать в скобках, или без. И то, что у нас сейчас — рядовой элемент быта простой мещанской семьи. Что ж, вникаю в жизнь простого народа, тут зачёт.

Потом были водные процедуры, душ. Она снова не стеснялась, скинула одежду совсем и мылась с нами наравне. И мой стояк (с которого Машка подленько хихикала) проигнорировала. Ага, мылись один за другим, а кто-то параллельно чистил зубы — душ и умывальная совмещены. Как, впрочем, и туалет, но к белому другу мы всё же ходили по одному. Дождавшись, когда Машка выйдет, замотавшись в полотенце, попробовал пристать к Алле, но снова получил отлуп:

— Саш, не время и не место.

— А когда будет время и место?

— Когда вернёмся.

Бука! Всё-всё ей припомню! Перевернётся и на моей улице грузовик с пряниками!

Вниз спустились чистыми, благоухающими… И почти сразу приехало такси — Алла из номера попросила администратора вызвать, оказывается, тут с этим просто. Хотя наверняка есть договорняк гостиницы и таксопарка, и с клиентов за это берут дополнительную денежку (включают услугу в обслуживание по умолчанию). Так или иначе, мы сели в старый задрипанный немецкий «Зингер», ведомый молчаливой тёткой лет тридцати. Мы с сестрой сзади, Алла — спереди.

— Детский приют святого Пантелеймона, — произнёс я. — Адрес…

— А, «предпоследний приют»? — нахмурила тётка брови. — Не надо адрес, знаю. — И тронула рычаг, снимая машину с ручника.

— «Предпоследний приют»? — не понял я.

— Ну да. Последний приют — это кладбище. А это — предпоследний.

— Поч-чему? — дрогнул голос у Маши от такого сравнения.

— Так туда ж собирают всех, кому дальше только в последний приют. Даже название — имени святого Пантелеймона целителя. Им там всем только святой поможет, если явит чудо. Некоторым являет, — пожала тётка плечами и осторожно надавила на газ. — Жаль, не всем. Бедняжки.

Мы настолько охренели от сего откровения, что даже не смогли ничего сказать. Никто из нас. И машина в тишине покатила по утреннему городу.

Вот так, детский дом для смертников. Сразу я не догадался, но вроде бы всё логично. А куда ещё девочку с четвёртой стадией онкологии? От одной мысли, что увидим в подобном заведении, стало жутко, мысленно подобрался.

Внешне тут оказалось очень даже миленько.

Во-первых, приют за городом. Трасса, по которой ехали, покинула жилые районы и несколько минут вела нас через «зелёнку». «Зелёнку» не дикую, обжитую — слишком близко влияние большого города, который и тут второй в стране по размерам (если не учитывать Питер, которого тут нет). Слева и справа стена деревьев, но нутром чувствуешь за ними цивилизацию. Но тем не менее, мы выехали на пастораль, глаз радовался отсутствию урбанизации. С трассы съехали на боковое ответвление, и через полкилометра упёрлись в металлическую ограду двухэтажного здания с огромным рекреационным пространством вокруг.

И это во-вторых. Перед зданием — ухоженный газон, сбоку что-то типа садика — разные деревья. Всё ухоженное и миленькое. Позади здания угадывалась спортплощадка и бог весть что ещё, и там зона упиралась в чернеющий вдали лес. Возможно даже настоящий лес, а не разграничительная лесополоса. И всё это карикатурно-располагающее. На площадке сбоку здания играли дети. Маленькие, человек тридцать, все по виду дошколята.

— А где более старшие? Это же приют для всех, не только мелких? — произнёс вслух я.

— Сентябрь, — предположила Алла, — у более старших занятия начались.

— Это да, — закивала таксистка. — Отсюда автобусы с утра детей забирают и везут в школу. Они все в Никольском учатся. У меня у сестрицы сестры там старшая училась — знаю (1). Ближе, конечно, тоже школы есть, но отчего-то туда возят.

(1) напоминаю, что сестрица — это другая жена твоего мужа. В отличие от сестры — которая всегда и везде сестра.

— Там инфраструктура под них заточена, а ближе — обычные школы, — блеснул интеллектом я, но остался не понят.

— Двенадцать — пятьдесят, — проговорила таксистка, разворачивая машину перед воротами.

— А чё так дорого? — успел произнести я до того, как осознал, что не пристало такое принцу говорить — слова уже вырвались.

Алла посмотрела косо, Машка смерила холодным недоумённым взглядом. Только таксистка отнеслась к вопросу как к должному.

— Так это ж считается загород. Вот и тариф повышен.

— Дам пятьдесят, если подождёте нас. — Алла оставалась Аллой, уверенной в себе старшей сестрой, да ещё работницей спецслужбы. Протянула сотруднице таксопарка зелёную купюру с Ксенией Второй в овале портрета.

— Долго ждать? — забегали у той глазки.

— Да шут знает. — Алла скривилась, как от зубной боли. Может два-три часа, может больше.

— Давай сто, и я ваша на целый день? — сделала та встречное предложение.

— А проблем не будет? — нахмурился я. — Вы ж не на себя, вы ж на таксопарк работаете?

— План сделаю — дальше моё дело. — Та беззаботно отмахнулась. О как у них поставлено! План делают, а после «обувают» приехавших по «чугунке» на вокзал работяг. Шоб я так жил!

— Так что двенадцать пятьдесят за поездку, и за сто буду до вечера стоять, — на ходу изменила тарификацию тётка, добавив сверху и то, что уже отработала. Но я бы на месте Аллы такое предложение принял — искать транспорт, чтобы потом уехать отсюда… А если решим погулять с девочкой и нас отпустят? — И вечером по городу повожу, — продолжала совращать тётка, видно, чувствуя, что шантаж может сработать в обратную сторону. — У нас тут есть что посмотреть, куда сходить — кафе, рестораны, клубы… Всякие памятники исторические…

— Последний поезд на Москву в двадцать два — сорок, — блеснул я познаниями перед девчонками, ибо вчера на вокзале, уходя, посмотрел расписание. — Если всё решим — можем попробовать сегодня же уехать. Билеты сообразим как-нибудь. А до этого погуляем.

— Решено, — согласилась Алла. — Вот десять, рупь, рупь… И ещё пятьдесят копеек. — После такого накидывания и я бы не стал на чай давать. Да и тётка не вздрогнула. — И полтинник задаток. Вторую половину вечером, когда будем расчёт делать. Идёт?

— Э-э-э-э-а-а-а-а… Ладно, — согласилась тётка — не в её положении сейчас условия ставить. И, взяв деньги, откинулась за баранкой. — Только я вот туда отъеду, чтобы на проезде не стоять? — указала чуть вперёд на обочину.

— Конечно.

Мы вышли из машины, такси плавно двинулось, развернулось и встало где договорились.

— А она не обманет? — спросила Маша. — Мы уйдём, а её поминай как звали?

— Обманет — ей же хуже, — невозмутимо пожала плечами Алла. А я вспомнил Горлицу, охрану и Никитский бульвар. Одно моё слово, и ту дрянь-воровку, что «подрезала» мне «лопатник», реально бы кончили, и труп выбросили. И никто бы не то, что не вздохнул тоскливо — через пару дней о происшествии и не вспомнили бы. ТётьНастя баба крутая, вспоминая последующее убийство ею главы космодомиановских… Да, она бы это сделала, как два пальца об асфальт!

Калитка в воротах открыта — вошли. На той стороне возле входа будка, в будке — бабушка-сторож в форме охраны. Скорее всего, какой-то в прошлом ветеран и инвалид комитатов, других на такую работу вряд ли возьмут.

— Бабушка, нам бы к администрации? Дочку маминой сослуживицы хотим увидеть, — обратилась к ней Алла.

— Дык, вот прямо ко главному входу идите, а тама справа лестница, и на второй подымайтесь… — старушке явно хотелось потрындеть, скучно, она была нам рада.

В журнал нас записала, проверив у Аллы документы, но на этом и весь контроль. Хотел расспросить её «за жизнь», но не стал. Пошли далее.

Перед зданием у крыльца была припаркована машина. Красная. «Ростовчанка», «Колосок», но не «412», как в царском гараже, а какая-то более лакшери-модель. Сомневаюсь, что царица ездит на дешёвых машинах, или покупает такие для сопровождения, но эта была явно круче «четыреста двенадцатых».

— Круто! — Я аж присвистнул. — Учитывая. Что она внутри, на территории…

— Скорее всего, директора, — поняла меня правильно Алла. — Или кого-то из администрации.

Рядом стояло ещё четыре машины, но эта выделялась, да и стояла прямо возле крыльца, остальные всё же дальше.

Зашли внутрь.

И вроде всё хорошо, но что-то не так. Чисто. Дорожка ковровая. Но ощущения уюта не было, в отличие от увиденного во дворе и перед зданием. Наоборот, стены пожелтевшие, потолки с пятнами — ремонт делали достаточно давно, чтобы уже можно было делать следующий. Обои выцветшие, а некоторые доски деревянного пола как-то некрасиво под ногами скрипели. Впрочем, в чужой монастырь… Мы быстро нашли лестницу и пошли наверх.

— Да, Клара Владимировна у себя. Сейчас скажу, что вы пришли… — встретила нас в маленькой приёмной с огромной пишущей машинкой на столе молоденькая девочка-секретарь, лет восемнадцать на вид. Студентка, наверное. Сходила в кабинет директора, вышла, пригласила, отходя в сторону:

— Прошу.

Директором оказалась жилистая, но суховатая тётка лет сорока, я бы даже сказал долговязая, под метр девяносто ростом. Волосы тёмно-тёмно русые, взгляд надменный. Подняла глаза от бумаг, в которых что-то читала, делая ручкой пометки, уставилась на нас, как на говно, чем сразу не расположила к себе. Но мы на её территории, а не наоборот, я мысленно засунул язык в задницу, остальное потом.

— Слушаю вас? Чем могу помочь? — Голос в отличие от вида приятный. Куда более приятный, чем ожидался. Профессиональный?

— Здравствуйте. — Алла вышла вперёд. — Мы хотим увидеть дочь маминой сослуживицы. Мы не родственники по крови, но, боюсь, единственные, кто остался у девочки. Все остальные от неё отказались.

— О ком речь? — нахмурилась директриса и указала нам на стулья перед её столом.

— Ксения Братиславская, — произнёс я, присаживаясь, подавая остальным пример.

Снова брови вниз, но, к чести этой стервы, она сразу поняла, о ком речь.

— Да-да, конечно. Очень сложный случай. Вы не знаете, её мама… Уже? Нам такие вещи не сообщают. Не поймите неправильно, ни на что не намекаю, но ситуация с девочкой… Не стандартная. В статусе сироты ей будет проще найти новую семью, или хотя бы попытаться поставить её на программу… Чтобы её попытались вылечить. А пока мама жива, это как-то…

— А это реально, вылечить её? — в упор задал я главный для себя вопрос.

— На всё воля божья, — пожала плечами директор, и я понял, что она чего-то не договаривает. И даже догадывался, чего. — Документы, пожалуйста. В смысле, ваши.

— Я уже показала на охране. — Алла вытащила и протянула полученный для операции паспорт.

— Это для охраны. А это для регистрации. Вы же хотите погулять с ребёнком?

— А это возможно? — загорелись глаза у Маши.

— По территории — без ограничений. У нас есть сад. Выходит к небольшому пруду, детям там нравится. Если же хотите в город… — Вздох. — Это сложнее, но решаемо.

— Можем мы пока просто посмотреть на неё, а насчёт города… Скажем после? — осторожно подошла к вопросу «старшая сестрёнка», и, наверное, подход правильный.

— Конечно. — Селектор. — Галочка, отведи господ в пятый бокс.

И никаких тебе вопросов «где служили, какие взаимоотношения», и всё такое. М-да.

— Бокс? — нахмурилась Маша. Впрочем, мы все нахмурились от этого слова.

— Да. У неё периодически случаются припадки. Мы не можем это контролировать. После них помещаем девочку в бокс лазарета. К сожалению, припадки всё чаще, последний был вчера вечером.

— Хорошо, пойдёмте, — поднялась со стула Алла. Настроение опустилось ещё ниже.

Что могу сказать… Разрухи нет. Память Альтер-эго навязчиво крутила перед глазами образ полного трындеца, озаглавленного мысленно «интернат в лихие девяностые». В отличие от той нерадостной картины, тут было сухо, светло, уютно. Да, зданию требовался ремонт, но скорее косметический, аварийным оно не было. Мебель простая, незамысловатая, но крепкая и надёжная, пусть и не красивая — дома я б такую держать не стал. Да, местами фирмы «Шарп», в смысле обшарпанная, но это ж дети её так убивают, не сама, и тут второй момент: убивать — убивают, но никак не убьют, то есть вещи архикачественные. То есть нельзя назвать приют адовым местом, не так это. А ещё сами дети. Боялся, что увижу что-то удручающее в их взглядах, какую-то обречённость, но нет — дети есть дети, бегали, прыгали, играли. Очень не понравилась их одежда — совершенно одинаковые рубашки, штаны и какие-то накидки, которые в основном все поснимали — сегодня хоть и ветрено, но тепло. По описанию звучит как «школьная форма», и я сам, перечитывая эти строки, так бы подумал, но нет, эта форма больше походила на что-то лагерное, тюремное. Уж слишком была ПРОСТАЯ. Знаете, когда что-то делают на «отвали», чтоб отчитаться — так вот сложилось впечатление, что им одежду пошили исходя из этого же принципа. «Не голые — и ладно». Это, конечно, не понравилось. Но с другой стороны, одеты были все, и вещи цивильные, не драные, не обноски.

Галочка, как звали провожатую, что-то рассказывала. «Тут у нас такой-то блок, тут такой-то, а тут у нас дети то делают, тут — сё». Я слушал, но не вслушивался, больше доверяя собственным анализаторам вроде глаз и ушей. Единственный вывод, который сделал — всё миленькое на улице создано руками воспитанников. Они убирают территорию, сажают деревья, ухаживают за растениями и инвентарём — там дальше спортплощадка, например. Между ними даже проводится негласное соревнование, кто лучше обустроит свой участок. То есть то, что создано руками воспитанников — на высоте, в отличие от сектора, за который отвечает госфинансирование и работа администрации. Долбанный «Колосок» не выходил из головы!

— А сколько всего детей в приюте? — спросила Алла.

— Около двух сотен человек. Просто сейчас почти все уехали в школу, будут после обеда.

— А они все… Ну, с диагнозами? — спросил я.

— Да, — кивнула провожатая. — У нас же специфика. Большинство воспитателей имеют медицинское образование, как минимум медсёстры. Есть как физические травмы, так и отклонения. ДЦП, хромосомная трисомия (2), дебилизм, кретинизм, различная умственная отсталость…

— И у вас всё в одном флаконе? — недобро хмыкнул я.

— А куда их ещё? — не поняла моё возмущение провожатая. — Правда, мы делим группы по успеваемости, у кого нет задержки и у кого есть. Но у нас хотя бы нет слепых, глухих и прочих, кто мог бы ещё больше задерживать остальных.

— Для них существуют специализированные приюты? — предположила Алла.

— Разумеется. У нас одна заточка, у других — другая.

— Детей хоть не обижают? — снова я.

— Их обидишь! — Недовольство в голосе. Разонравилась мне эта Галочка. Детей надо любить, особенно на такой работе. А она их… Терпит. Как неизбежное зло. Нехорошо.

В общем, как боялся, подъезжая, ощущения кладбища, то бишь последнего приюта, не возникло. И это хорошая новость. Но она тут же смазалась, когда перед нами прошла девочка с ДЦП, ковыляя так, что хотелось сказать «на граблях». Или когда мимо провезли мальчика, вращающего головой, не знаю, как называется болезнь, но нормальным его точно не назовёшь. Однако вдали бегали и играли другие дети, нормальные или почти нормальные, ибо на фоне ДЦП и прочего протез вместо ноги или отсутствие руки уже не воспринимались чем-то эдаким.

Отдельное небольшое одноэтажное здание — та самая больница, медблок. Палата с отдельным входом. Куда нас провела уже местная, в смысле медработник, узнав от Гали, кто нужен.

— Вот. Прошу, аккуратнее с нею. Вчера Ксюше стало плохо, опять приступ случился. Всё чаще и чаще стали. — Медсестра вздохнула. — Наверное, не долго осталось мучиться… Если не случится чуда, конечно. — С надеждой посмотрела на нас. Мы, те, кто мог организовать чудо, на это молчали, не реагировали.

— Как она вообще? Как ест, как общается со сверстниками? — подался вперёд с вопросами я.

— Общается… Почти не общается. Поначалу что-то было, теперь в основном смотрит куда-то вдаль и молчит. Они же не такие, как мы, они мир и природу на ином уровне чувствуют. Наверное, понимает, что не долго осталось. С вот-такенной шишкой в черепе долго не живут.

— Обезболивающего хватает? — по живому резанула Алла, и я видел, как попасмурнела медсестра.

— Пока да. У нас были запасы, да и финансирование детей с такими диагнозами на особом контроле. С казенных складов лекарства поступают, откуда же они идут и в армию, и в волостные и земские больницы. Без всяких прокладок в виде отделов закупок духовного приказа.(2) Так что пока есть. А там — бог даст.

(1) Синдром Дауна. Саша этого не знает, здесь его открыли совсем другие люди и значительно раньше, но интуитивно понимает, о чём речь

(2) Духовный приказ — он же приказ духовных дел. Министерство, которое осуществляет надзор за богоугодными делами, как то: образованием, призрением за стариками и надзором за приютами. Поначалу включал в себя ещё и функции минздрава, но в конце XIX века минздрав в виде Аптекарского приказа выделился в отдельную структуру. Образованием на Руси этого мира изначально занималась церковь, она же поначалу и несла основные расходы на обучение грамоте всего населения (для покрытия которых церкви оставили некоторые доходы с промыслов и земель, которые в нашем мире у неё забрали), и государство до начала XX века не горело желанием взваливать на себя эту проблему. Влияние церкви на дела приказа и сейчас значительно, но в описываемый момент это полностью светское учреждение, считающееся мощным источником взяток и «кормления» для тех, кто его контролирует. И термин «отдел закупок духовного приказа» синоним масштабного почти официального «распила».

— Без прокладок — это хорошо! — многозначительно потянул я. — А кормят тут как?

— Как… — Вопрос поставил медсестру в тупик. — Да как везде, — пожала она плечами. — А как ещё детей кормить?

Ну да, глупый вопрос. В приюте его лучше не задавать.

И вот палата. Индивидуальная. В палате кроме койки и отключённого медоборудования старое задрипанное кресло — с проваленным днищем, но это я позже обнаружил. В кресле сидела девочка, каштановые волосы, кожа… Нет, не смуглая, но что-то южное в ней есть. Глаза чёрные. Лицо бледное, худющее. Сама тощая. И вселенское безразличие в глазах. На наше появление повернулась, но ничего не сказала и никак больше себя не проявила.

— Ксю-уш, к тебе гости, — произнесла медсестра. Ноль реакции.

Я подошёл к девочке и сел перед нею на корточки, стараясь смотреть в глаза.

— Привет, Ксёныш. Я — Саша. А это Маша и Алла. Наши мамы вместе служили.

Ноль.

— Она всё понимает? — спросила Алла.

— Да. Проверяли. Просто она… Такая. У неё шишка в мозгу, она давит, и…

Алла уже подошла и положила руку девочке на голову сверху, и я на расстоянии почувствовал магию.

— О-о-о-о-о!.. — завистливо потянула медсестра. — Не буду мешать. — Кажется, её идея насчёт «чуда» окрепла. Да, чудеса иногда случаются, так должно быть. Жаль, редко. — Не забывайте, с двенадцати до часу у нас обед.

— Мы её в городе сами покормим, — произнесла Маша, и это её первые слова на фоне запредельной злости. Вот только на кого злиться?

— Если отпустят, — парировала медсестра, но Алла уверенно улыбнулась.

— Договоримся.

— Ксюш, я — Саша, — попробовал снова достучаться я. — Ты меня понимаешь? Ну, что я говорю, мои слова?

Девочка кивнула.

— Поедешь с нами в город покушать?

Кивок.

— У нас там за забором машина стоит, ждёт. Хочешь на машине покататься?

И снова кивок. Причём я видел, осмысленный. Не попугайство.

— Возьмите каталку, — указала в угол палаты медсестра. — Это маленький вариант, переносной. Она легко складывается и может влезть в багажник.

— А она что, не может ходить? — не поняла Маша.

— Ходит, почему? — нахмурилась медсестра. — Просто… Ну, вдруг что — чтобы можно было её катить. Да и мало она последнее время ходит. Всё больше лежит. Тоскует. Вы же знаете, она осталась без мамы. Резко, вдруг, и!.. Да с её диагнозом.

— Хорошо, возьмём. Маш, подкати, пожалуйста, — попросил сестрёнку — раз предлагают, значит за этим что-то есть, кичиться способностями потом будем.

Сестрёнка подкатила стоявший в углу гаджет, предварительно осмотрев его на предмет, как складывается. Присела рядом перед девочкой, немного оттерев меня.

— Ксюш, я Маша. У меня есть сестрёнка, точь-в-точь как ты. Тоже Ксюша зовут. Хочешь, я вас познакомлю?

Отрицательное покачивание головой.

— Почему?

Пожатие плечами. А вот это нехороший звоночек.

— Ну что, поехали гулять? Нас сегодня с тобой выпускают! — улыбался девочке я, задвинув злость и растерянность.

— Поехали для начала на озерцо посмотрим? — предложила Маша. Вставай, поехали?

Ксюша встала, сама пересела в каталку. То есть для неё это привычная процедура. После чего я потолкал каталку на выход.

Кресло-каталка ехала легко, девочка была невесомая, что та пушинка. И первым делом, как договорились, поехали в укромный уголок по территории.

Оставшись одни, без присмотра местных, почувствовали себя легче.

— Что там? — тут же спросил я Аллу.

— Всё сложно, — нахмурившись, сформулировала она, пытаясь реализовать ощущения в виде звуковых волн. — Скажем, лучше, чем могло быть, чем я думала, но хуже, чем хотелось бы.

— А по-русски?

— Месяца два-три у неё точно есть. А скорее больше. Крепкая девочка. Я, когда узнала, какая стадия и какие сроки, думала, вообще можем не успеть. Так что…

— Одарённость? — уточнила Маша. И пояснила для меня. — Иногда девочки не являются целителями, но имеют какое-то сродство, которое проявляется на уровне инстинктов и рефлексов. Раны, там, быстрее заживают…

— То есть когда воздействие не целенаправленное, как правило человек не отдаёт отчёта, что что-то делает, — добавила Алла.

— Видела такое? — удивился я. Мир полон неизведанного, вот, прикасаюсь…

— Конечно. Но даже так это явление встречается редко. Целителей ОЧЕНЬ мало. Маш, не знаю, — покачала она головой. — Может и дар даёт эффект. А может она сама по себе от природы крепкая. Но какое-то время у нас есть, и это хорошая новость.

— Вылечить её можно? — А это главный для меня вопрос.

Алла пожала плечами.

— Я — не смогу. Нужно положить её на месяц-два в госпиталь и каждый день делать процедуры. Саш, чтоб ты понимал, каждая процедура — это полная выкладка такой, как я. Я сегодня, чуть позже, сделаю одну, покажу — увидишь. После этого буду как выжатый лимон, сутки ни к одному пациенту не притронусь — просто не буду его чувствовать. И так — каждый день. В течение месяца-двух, а если не повезёт, то и больше.

— Потому и стоит такая операция так дорого? — понял я. Капец! Да, рак в нашем мире лечится, вопрос КАК, какой ценой…

— А ты думал! — усмехнулась Алла, но грустно. — Если ты не княжна и не боярыня, и если не ветеран боевых действий, заслужившая от государства привилегию, то выход один — ложись и помирай. Вот мамка её и пошла на преступление — ей казалось, она сможет заработать на лечение.

— Не смогла бы?

— Вряд ли. — Тяжёлый вздох. — Саш, там нереально большие деньги нужны. Ей надо самой производить и продавать то, что она везла, чтоб потянуть, а не только быть курьером. Но на время её мать смерть бы отсрочила, не без этого.

— А Ксюша… Наша Ксюша… — потянула Маша. — Она сможет?

— Сможет, — снова тяжело вздохнула Алла. — Но вот позволят ли ей — всё же это колоссальная нагрузка, а она — ребёнок. Впрочем, с этим ты лучше к Саше. Если он решит вопрос и договорится — то всё будет. И Ксюше график подберём. И она значительно сильнее меня, для неё это не настолько большая нагрузка. Только бы ваша мама приняла положительное решение. А это, повторюсь, к нашему братишке.

«Нашему братишке» прозвучало с иронией, но лёгкой. Добрая подначка.

Берег искусственного озерца, за которым ухаживают дети. Сентябрь, наконец, показал, что пришло его время, и августовская жара сменилась ветрами, но пока без дождей, да и без курток ещё можно ходить. Но всё равно было зябко. Потому чувствовали мы себя неуютно. Красиво здесь, особенно сейчас, когда часть листьев ещё зелёные, часть уже жёлтые, а кое где есть и красные — все краски начинающейся осени. В такой красоте хорошо посидеть, покушать приготовленный тут же на костре шашлык, подумать о вечном… Но у нас нашлось дело поважнее. Слово за слово, пытались вытянуть из девочки хоть что-то. Реакция её была адекватная, но она так и продолжала молчать.

— … Да, и наша мама тоже служила на границе с Китаем. Тоже воевала, Родину защищала. И мы просто не можем тебя бросить. Так что мы тебя любим, и не оставим, — разглагольствовал я. Но получалось не очень.

— Ксюш, а тебя тут не обижают… — А это Маша.

Что-то девочке рассказывали, что-то спрашивали. Алла стояла рядом и смотрела на нас, прокручивая в голове ведомые ей одной мысли. Наконец, тяжко вздохнула и произнесла:

— Скоро двенадцать. Обед. Если едем в город — надо пойти написать заявление.

— А отпустят? Мы всё же ей… Не родственники, — засомневался я, ибо выходила нерадостная картина. Любого ребёнка могут отпустить с любым человеком? Что за система тут в приютах?

— У меня разрешение есть, от царицы, — загадочно улыбнулась Алла.

— И когда мама успела? — не понял я.

— А это не мама. Это другая царица, Ксения Вторая. Она разрешила. Но я в России живу, так что может её разрешения не хватит, придётся отдавать разрешение от Софьи Великой.

Софья Великая, она же Софья Вторая у нас на сторублёвой купюре. Ксения Вторая — на пятидесятирублёвой. Ма-а-ать! Ненавижу коррупцию! Но с другой стороны, именно сегодня она играет на моей стороне.

— Ксюш, а вас тут хорошо кормят? Ты любишь местную еду? — снова обратился к девочке я. Та отрицательно покачала головой.

— А что ты выберешь, покушать в столовой, или поедешь с нами в город? — а это Маша.

— В голод… — пискнуло это существо — первое произнесённое им сегодня слово, аллилуйя! Но писк был уж очень тихий и осторожный. — Не хоцу в столовую. Не вкусно…

— Иди, пиши! — принял я решение. — И не жмоться. Сколько надо разрешений от цариц — столько и давай, если что — вали на меня, я пред мамиными очами оправдываться буду. А мы пока тебя тут подождём.

Алла тяжко вздохнула: «Оправдыватель!» Конечно, спрос всё равно будет с неё, плевать, что это моя операция. Она же куратор! Но глаза целилки были довольные, и это подняло настроение.