Изъ Москвы с любовью (том 2)

Глава 10 Проход по краю или в гостях у бедного подмосковного врача

Он:

— сын плотника;

— рождён без зачатия;

— в воде не тонет;

— выступал перед скоплением народа;

— боролся со злом;

— его никто не видел, но куда ни пойдёшь, всюду узнают.

Кто это?

Конечно Бу-ра-ти-но! А вы о ком подумали?

— Здравствуй-здравствуй, Сашенька! — приветственно воскликнула Арина, входя. Вся такая красивая, в деловом сером платье, но выглядело оно ближе к вечернему. И с шикарным декольте, разумеется, впрочем, не перешедшем границу вульгарности. Для меня тётенька старалась!

— И тебе не болеть! — насквозь фальшиво улыбнулся я, ибо внутри колотила дрожь. Меня внизу, у главного входа, встретили вежливые обходительные внушающие подсознательно позитив слуги, провели сюда, по этому уютному зданию с ковровыми дорожками в коридорах, на второй этаж, в уютный же кабинет с мягкими креслами и мягкой кушеткой с откидывающейся спинкой. Я пока сел в кресло, хотя, подозреваю, пациентам положено на кушетку, чтоб полностью расслабиться. Но расслабиться не мог — не срабатывал внутренний «расслабливатель».

— Давай сразу определимся, мы на «ты» или на «вы»? — присела она на место напротив меня в такое же мягкое кресло. Только блокнот в её руке выдавал, что это врач, и у нас будет сеанс терапии, а так — вот реально беседа двух не чужих людей в уютной обстановке. Добавь свечи, стол с закусками и вином и кровать в лепестках роз… Кстати, насчёт лепестков в кровать это идея! Но — потом, всё потом! Если выживу, и меня нигде не запрут.

— А на что это повлияет?

— Ни на что, — искромётно улыбнулась она, и такой улыбке хочется верить. Именно поэтому от подобной лучше держаться как можно дальше. — Мне важен комфорт пациентов. Для человека твоего возраста с одной стороны может быть сложновато называть женщину вроде меня на «ты». Я всё же не служанка, которая убирается у тебя в комнате, а в светском обществе действуют законы, которые лучше не нарушать. Но с другой, возможно, наоборот, это «прикольнее»? Я правильно употребляю это сленговое выражение? Для ряда молодых людей второй вариант предпочтительнее.

— Давай на «ты»? — сдался я без борьбы, а она именно к такому ответу и подталкивала — ей так будет проще внедрять свои методики в мою психику. — Пиетета перед возрастом у меня нет, баба ты красивая, сиськи зачётные, я с недавних пор уже не девственник… Так что…

— Хорошо. — Она кивнула и открыла блокнот. — Хочешь об этом поговорить?

— О чём?

— О девственности. Её лишении применительно к мужчинам, и как это оценивается обществом. Ведь таинство первого контакта с противоположным полом для мужчин и для женщин имеет совсем разную моральную оценку. Не мы это придумали, но обязаны жить в рамках принятых правил.

— Если ты плюнешь в общество — оно утрётся. Но если общество плюнет в тебя — ты утонешь. Как-то так?

— Великолепная аналогия! — воскликнула она. — Итак? Я готова обсудить с тобой как конкретный случай в клубе, так и процесс становления мальчиков мужчинами в принципе.

— Зачем это обсуждать? — пожал я плечами. — Мне кажется, твоя задача лечить там, где болит, а не где больше всего на виду.

— А в этом вопросе у тебя не болит? — насмешка в её взгляде.

— Нет. — Я был убийственно спокоен, и, честно, даже не понимал, какого игрека она ко мне лезет в душу с ЭТИМ? Ибо у меня реальных проблем хватает и без ерунды, зачем соваться в чуть ли не единственную сферу, где всё более-менее под контролем?

— Поэтому ты отказался от набивавшихся на твоё общество юных высокородных прелестниц, — продолжала Ромодановская чёркать в блокноте, — и даже от девочки, покровительство которой оказал, отнимая подругу на ночь у собственной сестры? С которой отношения пусть не враждебные, но несколько натянутые? Что может подразумевать ответную с её стороны реакцию?

Сука! Какая же она сука! Но профессионал — тут не отнять. Причём информированный профессионал. Я в этом направлении вообще не думал.

— Арин, я не считаю, что эта тема больная и требует обсуждения. — Я старался держать голос суровым, но, чувствовал, получалось не на сто процентов. — Это мальчишеское бахвальство, игра гормонов. У меня нет проблем с сестрой, нет серьёзных отношений ни с кем из окружения, и, кажется, для моего возраста это нормально?

— Для твоего возраста это прекрасно! — согласилась она. — Спешить с отношениями в четырнадцать не нужно, организм ещё не раз подкинет тебе вещи, достойные удивления. Но из-за гормонов у тебя могут возникнуть проблемы с сестрой. А это, учитывая семью, к которой ты принадлежишь, уже не только твоё дело.

— Решу. — Я беззаботно пожал плечами. — А вот отношения с Женей точно обсуждать не хочу. Не с тобой. В делах сердечных человек должен справляться сам, а в дела семейные рекомендую не лезть в принципе — нарвёшься.

— Уверен? — пронзительный взгляд, словно холодный клинок заходит в грудь.

— Абсолютно. — Я его с честью выдержал, не дрогнул.

Моя уверенность, причём искренняя, подействовала — сделав в блокноте запись, Ромодановская от произошедшего в клубе отстала, перейдя к следующему пункту.

— У тебя есть влечение к Маше?

Ожидаемый вопрос. А потому и к нему я отнёсся спокойно.

— Почему ты спрашиваешь? Я ведь уже сказал, что нет. Я не извращенец.

— А я и не говорю, что это извращение. Просто если в тебе некто, чужой, то ему она не сестра, и это может отразиться на мировосприятии. Это куда более важный вопрос, чем ты думаешь, не связанный с жёлтой прессой и той дурацкой статьёй с фотографией, где вы целуетесь между зубцами на стене. Её я как раз обсуждать не буду.

«И поступишь мудро» — добавил я про себя. Но то, что сказано вслух не есть истина. Кроме «обсуждать» у психолога её уровня есть сотня способов вытащить из человека правду не напрямую.

— Потому прошу ответить на мой вопрос предельно искренне, — продолжала она. — Итак, это влечение у тебя есть? Пусть даже в зачаточной форме? Пусть даже в виде глупых шальных мыслей перед засыпанием?

— Нет. — Я уверенно покачал головой. — У меня нет влечения к Маше, и никогда не было. — Выдавил из себя улыбочку, но эта стерва на улыбки не покупается.

— То есть, она сестра?

— Самая настоящая, стопроцентная.

Снова запись. И резкий соскок с темы на главное:

— Расскажи о нём.

— О ком? — сразу не понял я.

— О том, кто в тебе.

— Я же вроде не рассказывал, что во мне кто-то есть? — Сделал усилие, чтобы не разозлиться и не податься вперёд, в агрессивную позицию. В моём случае агрессия лишь усугубит качество допроса — оно мне надо? Но эти усилия от стервы не скрылись, в глазах промелькнул довольный огонёк — меня получается раззадорить. Плохо!

— Саш, давай договоримся, говорить друг другу правду и только правду? — попробовала с другой стороны надавить она. — Просто иначе я не смогу помочь тебе.

— Друг другу? — Я показно усмехнулся. — А ты будешь её говорить? Правду? Мне?

— Конечно. — В глазах стервы недовольство: «Как ты мог в этом усомниться!» Ага, щас, я прям поверил в твою честность.

— Тогда разреши я первый начну задавать вопросы?

Пожатие плеч: «Валяй».

— Нас пишут?

— Да. Три камеры, с трёх ракурсов. — Нет, она даже не поморщилась. Возможно, подготовилась к таким моим вопросам и решила не юлить заранее? Такие, как она, это могут просчитать. — Нет, не увидишь — для комфорта пациентов они спрятаны, — ответила на мой следующий вопрос, а я только начал крутить по сторонам башкой.

— Мама увидит всё, что мы тут наобсуждали? — продолжал пробивать я животрепещущее.

— Да. Может, наконец, задашь что-то важное?

А что в её понимании важное, если не это? М-да.

— Почему ты даже не пытаешься врать? — придумал я следующий вопрос. И именно придумал.

— Саш, я врач, — спокойно, как ребёнку прописные истины, проговорила она, и даже нацепила воспитательскую улыбку. — Я уважаю твою маму, но вот прямо тут, — постучала рукой по подлокотнику, имея в виду это здание, — моя территория. И только я решаю, как и что здесь будет. И в моих принципах один из краеугольных камней занимает честность — я никогда не вру пациентам, как бы ни была тяжела для них правда. Просто потому, что если я начну врать — потеряю свой бизнес, а это единственное, что у меня есть. Да, я отчитаюсь перед государыней, и если она запретит наши занятия — значит, так тому и быть. Но пока ты тут, в этом кабинете — в общении с тобой действуют мои правила. И правила эти предельно просты — я ВСЕГДА на стороне пациента.

— Даже когда твоего пациента хотят упрятать в психушку наследники? — попытался поддеть я, но ожидаемо наткнулся на бетонную стену.

— Именно поэтому я и ввела сама себе это правило. Из-за пациентов, которых хотят упечь, получив от меня нужный диагноз.

— Так чтишь врачебную этику?

— Да, но не только. Не хочу остаться крайней. Ибо бывает, что у наследников ничего не выходит, и пациент, вернувшись и поборов недуг, мстит подставившим его близким. Иногда сурово. А также всем, кто их в нелицеприятном поддерживал. А это могут быть, например, княгини первой сотни по знатности. Или люди чуть более мелкого пошиба, но власти которых хватит, чтобы уничтожить жизнь бедному врачу с окраины Москвы.

«Окраина Москвы» — это наиэлитнейший район рядом с Химкинским водохранилищем, в чуть ли не девственных лесах. Тут вокруг исключительно княжеские и боярские усадьбы, самых-самых. Вот такой она «врач с окраины».

— М-да, — вырвалось у меня. — И я…

— Я обещала и обещаю вновь, буду говорить правду, даже неприглядную. И прошу от тебя того же, — перебила она — видно надоела игра в недоверие. — А государыня… Саш, давай начистоту, если бы она так хотела получить информацию из твоей головы, как ты этого боишься — ты был бы в ином заведении, с иной вертикалью подчинения и куда менее вежливыми сотрудниками. Но ты тут, в этом милом здании, в уголке живой природы, сидишь в мягком кресле и добровольно даёшь показания, без кнута и палки.

— Всё-таки даю показания? — грустно усмехнулся я.

— Ну, я же обещала быть честной. — Искромётная улыбка.

Да, чего Ромодановской не откажешь, так это в пресловутой честности. Мама моя женщина, как с такой общаться! Ни одной здравой мысли в голове!

— Хорошо, твоя взяла, — тяжко вздохнул я и расслабился. — На самом деле я здесь не совсем принудительно. Ведь и сам хочу понять, что за зверь во мне.

— Расскажешь про него?

— Конечно. Всё, что понял, а понял немало. Понимаешь, он… Другой! Чужой! Чуждый! В отличие от моей памяти, в которой почти ничего нет в плане информации, но именно я, местный я, воспринимаю себя, как личность. А он — чужак. Наши личности не сливаются, однако и не мешают друг другу. Я воспринимаю себя одновременно и им, и Сашей, и при этом я — един! Как так бывает?

— Именно это и будем выяснять. — Как же бесит её профессиональная улыбка… Но она же и успокаивает. — Расскажи про него? Кто он? Откуда? Чем занимался?

— Как раз в этом и загвоздка. Я помню некоторые моменты его жизни, отдельные. Что видел и чувствовал он, что знал. Но там ВООБЩЕ ничего нет про него самого! Ни как зовут. Ни откуда. Никаких подсказок. Только то, что он знал о ком-то другом, не о себе.

— Он, там, у себя… Он погиб, да?

— С чего ты так решила?

Если честно, по твоим невербальным оговоркам. Мимике и жестам. Про его гибель ты ничего не говорил вслух. Так, я права?

— Да. Это единственное, что помню хорошо. Джип, несущийся на меня-него, идущего через дорогу с человеком, который ощущается как друг. Но ни имени друга, ни иного не назову.

— Джип… Что это? — снова строчки в блокнот.

— Машина для высокой проходимости, — пояснил я. — У нас нет чёткого аналога, наши машины… Как-то попроще. Эта машина дорогая. «Гелендваген» немецкого завода «Мерседес».

— Там тоже есть завод «Мерседес»? — удивилась она. Оп-па, хоть чему-то тётка умеет удивляться.

— Видимо, да. Там есть много сходного с нами. Хотя полно и отличий.

— Итак, машина. Джип…

— Да. Несётся на красный, а я, в смысле Альтер-эго перехожу дорогу. Рядом друг, мы что-то обсуждаем. И… Я очнулся на койке в палате, рядом на стуле спит Женя. Момента столкновения и смерти не помню.

— Может такое быть, что смерти не было?

Я пожал плечами.

— Я могу сказать только то, что видел и знаю. Остальное догадки.

— Логично. А как в тебя пуляет фигурой, пройдя все контуры охраны, ведьма, не помнишь?

— Совершенно! — искренне воскликнул я.

— Хорошо, давай тогда с подробностями. Итак…

Время-время! Шли минуты, превращающиеся в часы. А одна стерва с профессионально доброй улыбкой словно клещами вытягивала из меня информацию об Альтер-эго. Не всегда это была неприятная информация, и не сказать, что она делала это грубо или жестоко. Наоборот, Ромодановская была сама тактичность. Но на душе становилось всё более и более хреново.

— … Нет, там прапорщик это не то же, что у нас. Это выше рядового состава, но ещё не офицер. К прапорщикам относятся уважительно, у них больше прав, чем у солдат. Но при этом нет ответственности, какая лежит на офицерах, и некоторые не самые морально устойчивые личности борзеют, и пользуются своим положением.

— И этот ваш прапорщик, которого ты вспомнил…

— Гнида. Конченая гнида. Но, возможно, именно поэтому его запомнил — это очень яркие воспоминания, пусть и негативные. Такое может быть?

— Именно так обычно и бывает. Мы запоминаем не столько сами события, сколько собственные с ними связанные эмоции. А что насчёт…

— … А вот тут совершенно мимо! Альтер-эго брынчал на гитаре «дворовые» аккорды. Самые простые и примитивные, на первых ладах. Там из баррэ только «Эф» нота, и всё. Потому нет, я совершенно точно не приобрёл талант с его вселением. Моё, родное. А вот чего у него не отнять — это ЗНАНИЯ. Он знает очень много интересных песен. Чтобы их интерпретировать и использовать нужны силы и время, он ведь не понимал, каким богатством обладает. А там просто шедевры!

— И ты всего лишь их используешь? — чёркала и чёркала Ромодановская в своём блокноте.

— Да. И если честно, сам в шоке, что так быстро смог привыкнуть к этой информации и адаптировать её под себя, тут же начав играть. С места в карьер.

— А как ты относишься к…

— … Да, всего раз. Когда читал Ксюше — тогда ещё читал. Сидел на полу возле её кровати, и посетило то видение. Мимолётное, буквально доля секунды. Это была девочка, и тоже белокурая. Лица не увидел, просто образ. И хочу отметить, ибо долго над этим думал: с Ксюшей я сблизился задолго до. То видение было, когда мы уже вовсю играли вместе, и я начал ей читать. Так что если возникнет мысль, что эти события…

Наконец, то ли ей надоело, то ли пора было ставить точку, но она остепенилась и прекратила переливать одни и те же вопросы по кругу. Хотя, буду искренен, я и сам, озвучив информацию ей вслух, разложил её для себя по полочкам. Структурировал. И это помогло кое в чём понять себя.

— Хорошо, Саш. Я хочу тебе предложить один способ добычи информации. Более глубокий. Он… Немного не привычный для обычного человека, но отмечу, абсолютно безопасный.

— Гипноз? Или ментальное подчинение? — сразу догадался я.

— Вот зачем ты так! — искренне возмутилась и фыркнула Арина. — Саш, любое ментальное давление оно… Просто давит. А гипноз это не давление, отнюдь. Наоборот, это попытка тебя самого войти в глубокие слои памяти, чтобы разобраться с той или иной проблемой. Врач в этом случае лишь направляет, он не находится в твоей голове. А ещё, вопреки сведениям из бульварных романов, человеку под гипнозом ничего нельзя внушить. Можно лишь усилить его собственную, данную себе установку, но не более.

— Я согласен. — Кажется, у меня даже глаза сверкнули. — Арин, я знаю, ты девушка подотчётная, ты должна была меня пытать. Но на самом деле единственная причина, по которой я пришёл, это желание вывести гада на чистую воду. Я согласен на гипноз. Согласен на копания в моих мозгах, только разберись, что это за сущность, и чего от неё ожидать? Я больше всех хочу понять это! Так что все твои заготовки по вербовке меня и расположения к себе не сыграли, так как больше твоего приказа от мамы хочу в этом разобраться сам.

— Хорошо. — Ромодановская кивнула, причём не скрывая довольства. — Судя по твоим глазам и тону, ты кое-что знаешь про гипноз. Но я, как врач, всё равно должна провести инструктаж, пусть ты уже заранее и согласился. Итак, в первую очередь, чем гипноз не является…

Парень сидел перед ней с закрытыми глазами. Пусть лучше закрытые — так они меньше пугают. Всё чувствовал и понимал. Был перед нею, как раскрытая книга. Но за её спиной сидело высокое начальство. Настолько высокое, что выше просто не существует. И надо подбирать в опросе каждое, мать его, слово.

— Саша. Я могу тебя так называть?

— Да, — ровно ответил пациент.

— Ты воспринимаешь себя, как Саша?

— Да.

— Но ты им не являешься?

Пауза. И:

— Я не знаю. Я и Саша, и не Саша одновременно. Я знаю многое, чему нет объяснения, но и помню то, что помнит Саша. Я переживаю его эмоции. Живу его чаяниями и страдаю его горестями. При этом знаю о событиях, прозошедших не в этой реальности.

— А у него есть горести? У тебя-Саши?

— Да. Страх. Постоянный всепоглощающий. Я боюсь.

— Чего?

— Мамы.

— Мамы?

— Да. Царицы Ирины. Она… Суровая женщина. Она может сделать мне плохо.

— Убить тебя?

— Убить — нет. — Картинная усмешка, эмоции в голосе. — Если только в запаре под горячую руку. Нет, она может сделать хуже. Игнорировать меня. Поместить в золотую клетку, в дом с мягкими стенами, где меня будут исследовать, рассматривать под микроскопом. Что-то вроде твоей клиники, в лесах у озера, где красиво, и откуда невозможно сбежать.

— Этого ты боишься больше смерти? — поёжилась Арина, ибо отдельная палата для Саши именно в этом здании пылится без пациента уже почти три месяца, и царица запретила снимать бронь.

— Да.

— Но ведь ты её сын, и она должна разобраться в том, кто ты и кто в тебе. Потому и давит, потому и заставляет делать разные вещи, вроде сотрудничества со мной.

— Я не спорю. Всё так. Но что, если ответ ей не понравится? Я боюсь!

— Поэтому пытаешься сблизиться с сёстрами? Чтобы они не дали ей так сделать, заступились?

— И это тоже, но не только. Я люблю сестёр, они хорошие. Оля добрая, хоть и мент. Работа меняет характер людей, но на ней пока не сильно сказалось, она пока ещё слишком молода. У Жени ветер в голове, но она не безнадёжна. А Маша… — Парень вздохнул.

— Маша? — подсказала Арина.

— Она моя вторая половинка, это не фигура речи. Я её чувствую, как себя.

— А Ксюша?

— Ксюше нужен старший брат. Она будет скучать. На самом деле ей нужен отец, но отца у нас нет, и этого не изменить. А потому ей нужен я. Я люблю её и готов воспитывать. Дать то, в чём нуждается ребёнок.

— В чём же он нуждается? — полыхнули интересом глаза Арины — на такой результат беседы под гипнозом она не рассчитывала. Не совсем на такой.

— В заботе и опеке. Со стороны родных, а не вышколенных слуг. Любовь… Арина, я здесь из-за любви, любовь наше всё! Она спасёт нашу семью, спасёт мир… Но человек, не видевший любви в детстве, не сможет дать её своим детям. Я готов, я дам.

— Ты говорил о личностях в тебе, — перешла она по пунктам дальше — достаточно. — Ты готов попытаться вспомнить под гипнозом что-нибудь из памяти Саши?

— Да. Я этого и хотел, когда ехал сюда. Это его голова, его хард. И данные на этом жёстком диске не могли не сохраниться. Если я их не помню, это не значит, что их нет. Просто не могу найти к ним ключик. При том, что некоторые вещи уже начали вспоминаться. Но слишком мало.

— Я готова тебе помочь. Приступим?

— Конечно.

— Итак, слушай мой голос. Сейчас я буду погружать тебя в ещё более… Скажем, уровень сна. Прошу не сопротивляйся. Десять. На счёт «один» ты…

— … Итак, ты помнишь что-нибудь?

Пауза, задержка, и почти равнодушный голос:

— Да, помню.

— Что это?

— Маша. С бантами и цветами, в белых гольфиках. Мы на линейке в школе, в которой после этого ни дня не учились. Только летом сдаём там экзамены. Наш первый звонок. Какая она красавица!

— Ранее ты этого не помнил? После пробуждения?

— Нет.

— Хорошо. Видишь, твоя теория работает. А что ещё помнишь?

— Помню маму. Она стоит перед нами грозная, руки в бока. В синем платье с блёстками. Повторяет, как надо себя вести. Мы на первом балу, там нас с Машей впервые представили обществу. А я облился шампанским, и надо мной смеялись. Я после этого сильно переживал, и не сильно любил людные мероприятия.

— А ещё что помнишь?

— Помню тоже маму, но… В пижаме. С маленьким живым комочком на руках.

— Живым комочком? — не поняла Арина.

— Да, это Ксюша. Она только родилась, нас с Машей впервые впустили палату… — Счастливая улыбка на лице пациента, от которой Арине стало чуточку теплее.

— Ты любишь детей?

— Наверное. Не знаю. Но они меня любят. Другая Ксюша, из Нижнего, вчера тоже ко мне потянулась. Показала, что доверяет. А детей трудно обмануть, они чувствуют твои в их адрес эмоции.

— Ты готов защищать младшую сестру?

— Да.

— Ты сблизился с нею не для того, чтобы мама тебя не трогала?

— Нет.

— Но мысли спрятаться за сестёр были?

— Они и сейчас есть. У меня ведь нет выбора — я беспомощен. Всё, что могу, это спрятаться за что-то. С одной стороны, за любовь сестёр. Они могут устроить бучу, запри меня мама в доме с мягкими стенами. Акции неповиновения. Могут уговорить не делать этого или отпустить. А с другой я вижу, что аристократия нацелена через меня на прибыли в чужой стране. Они могут не дать меня задвинуть. Но правда в том, что маман может глубоко наплевать и на дочерей, и на аристократию. Она из таких, кто не позволяет ездить на себя. А это значит, что бы я ни делал, как бы ни прятался за кого-то, она достанет.

— Потому ты боишься? И насколько сильно?

— До усрачки! — эмоционально ответил юноша с закрытыми глазами. — До паники. Но я всё ещё надеюсь, что она не станет этого делать. Раз не сделала сразу, теперь главное не дать повода.

Прозвучало разумно.

— И Ксюша… Значит, ты с нею дружишь не для того, чтобы спрятаться?

— Нет. Смысл, если маман может тронуть меня, наплевав на хотелки дочери? Она маленькая, перерастёт. И Машу тоже можно поставить в стойло, вопрос только в управе, как оную найти. А это реально. Как и с Женей и Олей — те даже не пикнут, они взрослые.

— Хорошо, Саш. Я тебя поняла. Расскажи о себе? Расскажи о себе, как об Альтер-эго, о попаданце… Слово-то какое, «попаданец». Я выделила его сегодня, когда ты произнёс. Мне показалось, для тебя этот термин обыденный. Словно попадание куда-то это не что-то эдакое из ряда вон, а рядовое событие. Как так?

— Это из книг. — Парень заметно улыбнулся.

— Книг? Каких? — Удивил. Честно. Удивил! Чтобы о подобном писали в художественной литературе?

— Их очень много. Целый жанр. И даже не один. Попасть можно в магический мир, в космические миры — всякие EVE, в прошлое. В конкретное прошлое — определённую эпоху, например, до развала страны. Его кто только не использует — приелось. Я не удивлён, что попал куда-то после смерти, там это штамп, до боли избитый приём.

— Расскажи подробнее о них, о попаданцах? Что за жанры? Какие приёмы?

— … И ты, получается, один из них?

— Нет. Я не просто попал непонятно куда. Я встретил Сашу, и он сам попросил заменить его. А попаданца направляют в чужое тело как правильно или без спросу, или насильно.

— Заменить? Саша? — снова не поняла она.

— Да.

— Ты говоришь, что встретил его?

— Не его самого. Образ. Дух. Информационный след. Я не знаю, что это было — там нет тел, нет материи, нет ничего. Только образы.

— И ты встретил его образ там, за гранью?

— Да. И он…

— … То есть, Саша ушёл, а ты пришёл. Значит ты всё же не Саша?

— Нет, не так. Саша ушёл. Я пришёл. Но пришёл не весь я. Только часть. Я ничего о себе не помню, помню только какой-то багаж знаний, без системы личностного определения. Как будто взял в аэропорту чужой чемодан. И вселился в номер без вещей и мебели, и обживаюсь в нём только благодаря чужим вещам из чужого чемодана. Вот только чемодан чужой, но я-то здесь! И номер здесь. Он был пуст, но теперь в нём разложены вещи. И это мои вещи.

— Ты хочешь сказать, что ты — иная личность? Третья? Созданная из двух оригинальных? — поняла, наконец, Арина.

— Я думал над этим. Много. Особенно в поезде, пока ехали в Нижний. Я помню про Манчжурию. Про некоторых бояр, где кто живёт и прошлое нашего мира. Нашего, а не чужака. А сейчас вспомнил Машу с бантами и маму с маленькой Ксюшей. Но…

— Но? — помогала Арина сбившемуся пацану.

— Арина, душа это не абстрактный дух. Если б это было так, мы бы фиксировали её приборами. Может быть нет никакой души? У меня мозг почти умер, гипоксия. Во время гипоксии чего только ни привидится. Может быть наша встреча, условного Альтер-эго и условного Саши, это плод больного воображения лишённого кислорода мозга? Саша никуда не уходил, он здесь — куда ему деться из своей головы?

— Как же тогда ты, как Альтер-эго попал в эту голову?

— Может быть душа это информационное поле? Информация? Как запись из нулей и единичек, как дырочки на перфокарте? Как записывают звук на магнитной ленте, или как выгравировывают звуковые дорожки на грампластинке? Моя информация «залегла» в дальний угол черепной коробки — последствие травмы. А сверху записалась информация от какого-то типа из совершенно чуждого и непонятного мира. Две плёнки, две пластинки наложились друг на друга. Я един, но может я просто состою из двух граммпластинок?

— Ты серьёзно думал над этим? — А что, несмотря на безумие, теория как минимум интересная для обмозговывания.

— Да. Потому, что в мире Альтер-эго проводили серьёзные исследования. Свет в конце тоннеля после клинической смерти видят многие, почти все. И это следствие гипоксии и ничего более. И наш разговор с как бы Сашей всего лишь плод больного мозга.

— Я правильно понимаю, ни доказать это, ни опровергнуть, нет возможности?

— Если бы была — я бы не стремился к тебе и не просился под гипноз сам. Я хочу понять, что это и кто во мне. И чего ждать от будущего.

Арина какое-то время сидела и молчала. Наконец, приняла решение:

— Кажется, для первого занятия достаточно. Нам нужно пересмотреть видео записи этой беседы и после обмозговать услышанное и увиденное. Ты не против?

— Нет. Поспешай медленно.

— Именно! Снова в точку. Но напоследок у меня в списке остался один вопрос. Не самый важный, я не структурировала мелочи. Скажи, что означает «гвардии рядовой»? Ты обронил при маме и сёстрах это словосочетание.

— Да, помню. Мы с Машей пришли с пробежки, она назвала меня похожим словом. Так называют себя десантники, бойцы ВДВ.

— «Войска дяди Васи», в которых служил и твой Альтер-эго?

— Да. Они штурмовики, лёгкая мобильная пехота и ставят себя выше армейской массы. Вот и придумали добавлять к званию «гвардии», хотя гвардии более ста лет нет. Я был гвардии ефрейтором

— Отличия этих званий от обычных есть?

— Нет. Это просто хохма для внутреннего потребления. Они равны остальным системам званий, просто звучит красиво. Понты, знаешь такое слово?

Арина кивнула, хотя мальчишка с закрытыми газами не мог этого видеть.

— Хорошо, думаю, на сегодня хватит. Скажу честно, я опытный врач, но с подобным не сталкивалась. У меня сейчас нет решений.

— Понимаю, — произнёс голос парня, и ей почудилось в нём ирония.

— Сейчас я досчитаю до десяти. И ты заснёшь. Обычным спокойным сном. И проспишь полчаса. Потом очнёшься, и мы будем смотреть запись и обсуждать её. Ты согласен?

— Да.

— Чтобы ты верил мне, в записи нашего разговора встроен таймер. Ты увидишь по нему, если какую-то часть кто-то удалил. То есть я покажу всю нашу беседу от и до. Без обмана.

— Договорились. — Если б он мог, растянул бы губы в ехидной усмешке, слава богу не может. Не прямо сейчас.

— Хорошо. Десять… Девять…

Парень отключился, Арина встала и тумблером выключила запись. Поёжилась, но, взяв блокнот, вышла из помещения. И прошла в следующее по коридору, соседнее. В котором её ждала женщина с волевым лицом, собранная и готовая рвать и метать… Но в данный момент будто зажатая бетонными плитами, придавившими её к земле. Арина прошла перед опасной женщиной и села в почти такое же кресло, как в своём кабинете. Мозаичный телевизор на стене показывал рябь — камеры ведь отключены, картинки нет.

— Я не могу дать оценку, — покачала она головой. — Надо пересмотреть всё и взвесить.

— Понимаю, — кивнула царица, а это была она.

— Единственное, что могу сказать точно, и вряд ли прогноз изменю — он не опасен. Совершенно. Он загнанный волчонок, который храбрится, чтобы не показать страх. Прячет его за глупые безбашенные поступки. Все его выходки — это попытка защититься.

— От кровожадной меня? — Царица грустно усмехнулась.

— Да. — Арина привыкла резать по живому, и щадить царицу не собиралась, несмотря на её статус.

— Я ни разу не показала, что угрожаю. Что не то, что могу, но что хочу навредить ему! Я… Ведь всегда была с ним ласкова, старалась быть приветлива. Как он так?

— При этом мои слуги приготовили с утра законсервированную палату для его вселения. Так, на всякий случай. — Нельзя не поддеть царицу, а то потом съест. И, кажется, Ирина Борисовна съела. Даже не вскинулась в возмущении.

— А ещё у него, возможно, дар чувствовать других людей? — предположила Арина. Проницательность? Ты не показывала, что можешь, но он понял это сам?

— Но я… — Ирина Борисовна сбилась и замолчала. — Арин, что мне делать?

— Я ещё обдумаю и напишу отчёт с прогнозом, но даже сейчас скажу — не трогай его, — повторилась Ромодановская. — Просто не трогай. Пусть палата стоит в резерве и дальше — успеем его туда поместить. Если он увидит, что ты спускаешь ему что-то, как сыну, он сам расслабится. Также скажу, что планам на женитьбу это не помешает — он здоров головой и адекватен, и понимает, что так надо. Я не увидела в нём протеста, дескать, несправедливо, не хочу уезжать в другую страну. А, если честно, именно этого ожидала.

— Выйди. Позову, — поникла царица головой, и Арина поспешила выбежать в коридор.

Ирина Четвёртая какое-то время сидела и смотрела в одну точку. Затем раскрыла сумочку и достала из портмоне… Клочок бумажки. Старую замызганную чёрно-белую фотографию. С которой на неё смотрел ОН, со снайперкой за плечом. Те же глаза, тот же взгляд, как у Саши. И схожие закидоны в характере — она зря упустила его в детстве. Рядом на карточке стояла она сама, с другой стороны Ленка Ляпунова, а перед ними на корточках сидела Настя Горлица, так и оставшаяся с тех пор с ней. Их боевая четвёрка, спаянная команда, которая могла за линией фронта ВСЁ. Рука перевернула фотокарточку, глаза вчитались в надпись, сделанную полувыцветшими разошедшимися чернилами:

'Моей Мышке!

Гвардии рядовой Майский и его свита. Навсегда с тобой'.

— Что ж, гвардии рядовой… — Она вздохнула, но фразу оставила не законченной. Убрала фотографию у портмоне, кошелёк назад в сумочку, сама поднялась, бросила тоскливый взгляд на экран и двинулась к выходу. Она и так потеряла тут, в этом живописном углу для душевнобольных, чёрти сколько времени — надо навёрстывать, государственные дела не ждут. Но имеет право царица расслабиться хоть на несколько часов в месяц?

— Ты права, оставляем как есть, — бросила ожидающей у входа Ромодановской. Словно собачке. Хотя в каком-то смысле Аринка и была собачкой, и даже гордилась своей ролью. — Занятия продолжать. Раз в неделю будет достаточно?

— Так точно, — вытянулась «врач с окраины Москвы».

— График согласовывай непосредственно перед, планирую загрузить его учёбой. Сама реши, когда лучше. А мне пора.

— Пойдёмте, ваше величество. — Ромодановская побежала вперёд, и Ирина усмехнулась. Точно, собачка. Понимает, что знает СЛИШКОМ много. Но она пока нужна, пусть живёт…