Инженер Петра Великого – 2

Глава 1

Ба-бах! Тяжеленная, железом обитая дверь захлопнулась с таким диким грохотом, что по стенам эхом гулкнуло и заглохло. Только в ушах звенит да тишина давит. А потом — вжик! — с той стороны засов по скобам проскрежетал, аж в мозгу отдалось. Всё. Приехали. Точка.

Был я Петром Алексеичем Смирновым, фельдфебелем, без пяти минут дворянином, которого сам Царь привечал, да и Брюс, его правая рука, жаловал. А стал — арестант, номер такой-то, в каменном мешке Преображенского приказа. Имя стерли, повесили ярлык «государственный изменник». В голове просто не укладывалось, как такое могло случиться!

Меня буквально впихнули в камеру. Теснотища — гроб! Стены — камень голый, мокрый, какая-то слизь по ним течет. С низкого потолка сводчатого — кап-кап-кап. Под ногами — солома гнилая, воняет прелью, мочой, аж дышать нечем. Воздух спёртый, тяжелый. Свет — только из малюсенького окошка под самым потолком, за решеткой толстенной. И то не свет, а так, серая муть питерского дня пробивается.

Я так и плюхнулся на эту гниль, спиной к холодной стене привалился. В башке туман, мысли вразброд. Как? Ну как так вышло-то? Только что — триумф, Царь хвалит, планы по заводу громадьё, чувствовал же — вот оно, я на своем месте, я ж нужен! И на тебе — камера, измена, светит дыба да плаха.

Кто? Вот главный вопрос. Кто ж меня так сурово подставил? Лыков этот, снабженец скользкий? Да, видел я его довольную харю, когда меня вели. Но он же — пешка, шавка. Сам бы не решился, кишка тонка. Значит, за ним кто-то покруче стоит. Кто-то из тех, кому я на хвост наступил своими станками, «композитом», кому все воровские схемы поломал. Кто-то, кто задницу греет в Питере, кому мой быстрый взлет поперек горла, и что Брюс с Царем меня привечают. Кто-то, кому мои разработки — как кость в горле, потому что из-за них его людишки не у дел остаются или его гешефт на армейском барахле летит к чертям. А может, и правда шведы? Англичане? Кому секреты мои понадобились? Но как же они это провернули? Через кого?

Тут и вспомнил про тетрадку свою с фронтовыми записями. Точно сперли! И использовали, чтобы подделку состряпать! Мои же мысли о том, где у нас слабости, что в оружии не так, как лучше сделать — все переврали, шифровки какой-то добавили, агента шведского приплели — вот тебе и измена готова! А я, дурак, думал — сам посеял где-то, да на Потапа грешил. Расслабился, нюх потерял на вершине успеха, решил, что под царским крылом мне все нипочем. Вот и допрыгался.

Преображенский приказ… Отсюда живым-то не всякий выходил, а уж прежним — никто. Пытки тут — будь здоров. Мастера своего дела — язык любому развяжут. Что я им скажу? Что честно служил Царю? Ха! Тому, кто это затеял, на мою честность плевать с высокой колокольни. Им нужно одно — чтоб я признался. И они своего добьются, так или сяк.

Что толку тут от моих мозгов, от знаний моих инженерных? Всё псу под хвост. Против их лома (пыток то есть) и подлых интриг мои расчеты — пустое место. Тут не логика рулит, а сила да связи. А у меня ни того, ни другого. Только Брюс за спиной маячит да Царь разок похвалил. Вспомнят ли? Или спишут в утиль, как бракованный товар?

От таких мыслей совсем хреново стало. Но тут злость начала закипать. Злость на этих гадов, на их подлость, трусость, на то, как легко они человека в грязь втопчут, дело важное для страны порушат ради своей зависти или кармана.

Нет! Фиг им! Так просто не сдамся!

Надо башку включать, выход искать. А вдруг Орлов узнает? Вдруг Брюсу шепнет? Надежды — кот наплакал, но все же… Заставил себя подняться с этой вони. Прошелся по камере — три шага туда, три обратно. Надо собраться. Скоро допрос. Надо хоть как-то быть готовым.

Ждать долго не пришлось. Видать, тот, кто всё это заварил, торопился дело состряпать, пока мои заступники не встряли. Опять засов заскрежетал. Вошли двое. Один — конвоир, такой же деревянный, как те, что меня брали. Другой — в штатском, с таким взглядом — буравчиком, неприятный тип. Видать, писарь какой или мелкая сошка из Канцелярии.

— На допрос! Живо! — буркнул этот в штатском, даже не глядя.

Потащили меня по темным коридорам. Стены глухие, только иногда из-за обитых железом дверей то стон донесется, то удары глухие — видать, рядом с кем-то еще «беседовали».

Завели в каморку без окон, потолок сводом. Посредине — стол дубовый, тяжеленный, стул. На столе чернильница, бумаги, перья гусиные. В углу жаровня тлеет, жаром пышет и воняет. И железяки какие-то валяются… инструменты, что ли? Пыточные? Старался туда не смотреть.

За столом сидел мужик. Не старый, лет сорока, глаза какие-то блеклые, как выцветшие. Одет строго, в темный камзол без побрякушек. Как меня ввели, он медленно голову поднял, оглядел с ног до головы. Ни злости, ни интереса — смотрит, как мясник на тушу.

— Фамилия, имя, звание, — говорит почти безразлично. Голос такой же бесцветный.

— Артиллерийского ведомства фельдфебель Петр Алексеевич Смирнов, — отвечаю.

— Хм… Фельдфебель… Дворянин, сталбыть? — в голосе чуть насмешка проскользнула. — А прежде кем был?

— Подмастерьем на Тульском оружейном заводе, ваше высокоблагородие, — говорю.

— Подмастерье. Петрушка, значит? — криво усмехнулся. — И как же ты, Петрушка, из подмастерьев в фельдфебели да дворяне выбился за год с небольшим? Уж не секреты ли какие заморские знаешь? Аль шведу служишь тайно, за то и награды получаешь?

Вот оно, поперло. Сразу в лоб.

— Никак нет, ваше высокоблагородие! — аж фыркнул я. — Служу честно Государю и Отечеству! А чины и награды получил за работу свою, за пушки новые да станки хитроумные, что армии и флоту на пользу пошли! Сам Его Величество труд мой одобрил, и граф Брюс тому свидетель!

— Граф Брюс… Государь… Высоко летаешь, Петрушка, — следователь пальцем по бумагам стукнул. — А вот здесь иное писано. Писано, что ты, Смирнов, в доверие втершись, секреты артиллерийские да механические вызнавал. И сведения те передавал агенту шведскому, Ягану Петерсу некоему, купцу нарвскому. А за то деньги немалые брал, серебром и золотом. Вот и монеты заморские имеются, при обыске у тебя нашли. Что на это скажешь?

Монеты? Те самые, что Клюев с Воробьевым подкинуть хотели? Опять их в дело пустили! И купец этот, Петерс… Вот и он выплыл! Гады! Все просчитали!

— Ложь это, ваше высокоблагородие! Клевета чистой воды! — голос дрогнул от злости. — Монеты те мне подкинуть пытались, поручик Орлов свидетель! Мы тогда Клюева с Воробьевым на воровстве поймали! Они и пытались меня очернить! А купца Петерса я раз видел, работу на лесопилке предлагал, да я отказался, почуял неладное, и сразу поручику Орлову доложил! Всё это проверить можно!

— Проверим, проверим… — так же равнодушно протянул следователь. — А вот это что такое? — он взял со стола несколько пожелтевших листков, моих, исписанных моим корявым почерком, с моими же рисунками. Моя тетрадка! Точнее, огрызки от нее! — Записки твои? Тут ты подробно расписываешь и пушки наши новые «композитные», и станок сверлильный, и про замки фузейные… И даже про слабости укреплений да где батареи стоят! Зачем тебе, мастеру, такие сведения? Не для шведа ли старался, а? Да вот и пометки тут имеются… ненашенские… Что за каракули? Кому писал?

Вот оно как! Украли тетрадь и «дописали»! Всунули туда то, чего и в помине не было! Про батареи я точно не писал, да и шифров никаких не знаю! А мои же записи про недостатки нашего оружия теперь — как донос врагу! Вот твари!

— Да это ж мои рабочие заметки, ваше высокоблагородие! — пытаюсь держаться. — Я думал, как оружие наше улучшить, как сподручнее воевать! Нет там секретов никаких, одни размышления! А про пометки ненашенские — впервой слышу! Подлог это! Кто-то приписал!

— Подлог? — следователь прищурился. — А почерк-то твой. И мысли твои… уж больно вольные насчет порядков государевых. Не по чину мыслишь, фельдфебель. Больно много знаешь, больно много умеешь для простого мужика… Откуда знания такие? Уж не нечистый ли тебе помогает? Аль шведские инженеры подучили? Признавайся! Здесь все всё скажут! Рано или поздно… — он так значимо покосился на жаровню и железяки в углу.

Да уж, спорить — толку ноль. Ловушка захлопнулась. У них «улики», хоть и липовые, но есть. Мотив — пришили (слишком умный, видать). И желание закрыть дело, на меня все повесив. Доказать, что подлог — не могу. Брюс да Царь тут не указ, похоже. Оставалось либо стоять на своем до последнего, надеяться на чудо или что Брюс вмешается, либо… либо вот эти железяки в углу.

— Требую очной ставки с поручиком Орловым! — сказал я, глядя прямо на следователя. — Он подтвердит и про монеты, и про купца Петерса! И что я всегда честно служил!

Следователь усмехнулся криво.

— Требуешь? Здесь не требуют, Петрушка. Здесь на вопросы отвечают. А про поручика твоего… Посмотрим. Может, и его сюда пригласим… На беседу… Ты пока подумай хорошенько над своим положением. Время у тебя есть. Пока есть… — он кивнул конвоиру. — Увести!

Меня снова поволокли в мою вонючую конуру. Дверь — бах! Я один. Темнота, вонь и чувство — полная безнадёга. Улики состряпали, Орлову пригрозили! Значит, враги мои — не шутка, сильны, и ни перед чем не остановятся. Шансов почти ноль.

Сколько я так просидел, не знаю. Время тут тянется — не поймешь, час прошел или сутки. В этом каменном гробу все по-другому. Сидел на соломе, тупо смотрел в стену, пытался мысли собрать. Картина так себе: обвинение — не шутка, улики, хоть и левые, а есть. Брюс далеко, а этот хмырь меня точно расколоть хочет. Дыба светит все яснее.

Вдруг снаружи шум какой-то. Голоса, шаги торопливые по коридору, не такие мерные, как у стражи. Что-то стряслось. Потом — лязг! — засов на моей двери. Я аж подпрыгнул. Неужто опять?

Дверь настежь — а на пороге Федька! Ученик мой! Глаза красные, сам бледный, перепуганный. А за ним — Орлов, мрачный, как туча.

— Петр Алексеич! Живой! — выдохнул Федька, ко мне кинулся. — Мы уж думали…

— Тихо, Федот! — рявкнул Орлов. — Не время сопли распускать. Собирайся, Петр! Живо!

— Ваше благородие? Что такое? Меня… отпускают? — ушам своим не верю.

— Отпускают, — коротко бросил Орлов, оглядываясь на дверь. — Граф Брюс велел тебя забрать. Немедля. Пошли, пока эти ищейки не очухались.

Оказалось, Федька, как увидел, что меня гвардейцы скрутили, не растерялся. Смекнул парень, что дело дрянь, и от заводских толку не будет. Никому ни слова не говоря, рванул к Орлову — дорогу знал, я его посылал пару раз. Добежал, поднял тревогу. Выложил все как есть — про офицера незнакомого, про громил, про обвинения.

Орлов, говорит, сначала не въехал, а потом понял — дело серьезное. Арест без ведома Брюса или Канцелярии нашей — явный беспредел и интрига. Тут же к графу помчался. Хоть и поздно было, Брюс принял.

Выслушал Орлова, ни слова не сказал. Только лицо, говорят, каменным стало. Сразу понял — это удар по нему, по его делам. И понял, что действовать надо молниеносно, пока меня тут не «обработали» как следует или не заставили подписать какую-нибудь липу.

Ни минуты не теряя, Брюс велел запрягать карету, взял Орлова, пару своих верных людей (может, из шотландцев своих, что на службе русской были) — и прямиком сюда, в Приказ. Плевать он хотел на поздний час и на неудобства местных чинов. Он ехал вытаскивать своего человека. Своего — потому что мои успехи — это и его успехи, а мой провал — и его тоже. А еще, как Орлов потом сказал, Брюс взбеленился, что кто-то посмел за его спиной такие дела проворачивать, в его вотчину лезть, которую ему сам Царь поручил. Это ж ему как пощечина была!

Вот так, из-за смелого пацана Федьки да решимости Орлова с Брюсом, у меня и появился шанс вырваться отсюда, пока не поздно.

— Пошли же! — торопил Орлов. — Карета графа у входа. И не оглядывайся.

Я поднялся с гнилой соломы. Вышли в коридор. Конвоиры, как Орлова увидели, аж расступились. Никто и пикнуть не посмел.

Мы почти бегом шли по темным, гулким коридорам Приказа. Орлов впереди, я за ним, стараюсь не отставать, Федька рядом семенит, все оглядывается испуганно. Тишина гробовая. Впереди голоса послышались, властные такие. Завернули за угол — и вышли в холл перед той самой каморкой, где меня допрашивали.

Картина маслом: посреди холла — граф Брюс, весь застегнутый, строгий, как на параде. Перед ним — тот самый следователь, что меня мурыжил, злющий, как черт. Рядом чин какой-то повыше топчется, что-то лебезит графу. Поодаль — пара адъютантов Брюса и несколько хмурых гвардейцев из местных, явно не понимающих, чью сторону брать.

— … и я повторяю, ваше сиятельство, — ледяным тоном чеканил Брюс, глядя на чиновника поверх головы следователя, — фельдфебель Смирнов состоит под моим личным покровительством и выполняет особо важное государево задание по постройке новых машин и орудий! Его арест без моего ведома и без санкции высшей есть самоуправство и прямое воспрепятствование делу государственной важности!

— Но, ваше сиятельство, — заискивающе начал чиновник, — имелись веские подозрения… улики… донесения… Мы обязаны были проверить…

— Проверить⁈ — голос Брюса не стал громче, но аж морозом по коже драло. — Дознание ведут по правилам! А не хватают нужных государству людей посреди дня по фальшивым доносам! Улики ваши шиты белыми нитками! Записки мастерового, где он об улучшении оружия радеет, вы за шпионские донесения выдать хотите! Монеты заморские, что ему уже подкидывали пойманные на воровстве негодяи, опять в деле! Это не дознание, господа, это фарс! И интрига! И я намерен доложить об этом самому Его Величеству! А также о том, кто сей фарс устроил и кому он выгоден!

Чиновник и следователь аж переглянулись. Угроза доложить Царю, да еще и намек, что Брюс знает (или догадывается), кто за всем стоит, сработала. Физиономии у них вытянулись.

— Ваше сиятельство… мы лишь долг исполняли… — промямлил чиновник.

— Ваш долг — настоящих изменников ловить, а не дела на честных слуг Государя стряпать! — отрезал Брюс. — Фельдфебель Смирнов немедленно освобождается под мое личное поручительство. Я забираю его с собой. А вы, господа, — он обвел их тяжелым взглядом, — готовьте подробный рапорт о сем недоразумении. Я лично его рассмотрю. И горе вам, если я найду там хоть малейшую ложь или попытку выгородить истинных виновников!

Он повернулся к нам. Орлов вытянулся в струнку. Я тоже попытался как-то выпрямиться.

— Поручик Орлов, проводите фельдфебеля Смирнова до моей кареты. И проследите, чтобы ему препятствий не чинили.

— Слушаюсь, ваше сиятельство! — козырнул Орлов.

Мы вышли из этого жуткого здания на воздух. Питерский ветер мне показался слаще любого вина. Карета Брюса стояла у крыльца. Лакей распахнул дверцу.

— Садись, Петр, — сказал Орлов, подталкивая меня. Федька юркнул на облучок рядом с кучером.

Карета тронулась. Я откинулся на мягкое сиденье. Свободен! Но радости особой не было. Как-то давило все пережитое, и мысль, что был на волосок от гибели. А главное — враг-то мой так и остался невидимкой, не пойманным.

Когда подъехали к дому Брюса, граф уже ждал в кабинете. Жестом отпустил Орлова, а меня усадил напротив.

— Ну что, Смирнов, — начал он без всяких предисловий. — Легко отделались. На этот раз. Но вы должны понимать — это только начало. Те, кто за этим стоит, не успокоятся. Вы им как кость в горле. Ваши успехи, ваши машины… Всё это им мешает. Будут бить снова, и бить будут больнее.

— И что же делать, ваше сиятельство? — спросил я, хмуро глядя перед собой.

— Делать свое дело! — хмыкнул Брюс. — Строить станки, лить пушки, улучшать замки. Результат — вот ваше лучшее оружие против них. Чем больше пользы вы государству принесете, тем сложнее им будет вас тронуть. Но при этом — удвойте, утройте осторожность! Не верьте никому! Проверяйте всё! Держите язык за зубами! И помните — второго шанса я вам, возможно, дать уже не смогу. Если снова попадетесь — пеняйте на себя. Идите, Смирнов. Отдыхайте. А завтра — за работу. Государство ждать не будет.

Я вышел от Брюса как выжатый лимон. Он прав, расслабляться нельзя ни на секунду.

Обратно на Охту мы с Орловым тряслись в коляске молча. Поручик, видать, тоже переваривал слова Брюса и понимал, насколько всё серьёзно. Сказал только коротко, что строго-настрого прикажет Шлаттеру насчёт моей безопасности и чтоб работе моей никто не мешал. И чтоб я сразу к нему шёл, чуть что не так.

Когда наша колымага вкатилась на завод, я сразу нутром почуял — воздух другой. Двор, обычно шумный, галдящий, показался каким-то притихшим, настороженным. Мужики, завидев коляску Орлова и меня рядом, шапки ломали, кланялись, но глаза в сторону и — шмыг мимо. Ни улыбок, ни обычных шуточек. В воздухе висели напряг и страх. А может, просто дикое любопытство?

Слухи про мой арест и такое же внезапное освобождение, да еще что сам Брюс меня вытащил, разлетелись по заводу мигом, как зараза. И народ реагировал по-разному. Кто-то, небось, струхнул — раз уж такого, как я, почти царского любимчика, могли запросто сгрести да в Преображенский приказ упечь, то что про них, простых работяг, говорить? Лучше держаться от этого Смирнова подальше, от греха. Другие, кто мне завидовал или зуб имел за мои новшества, наверняка руки потирали, когда меня взяли, а теперь зубами скрипят, что я снова тут, да еще и под крылом у Брюса, еще крепче прежнего. А третьи, поди, просто не догоняли, что к чему, и решили не лезть.

Тяжелее всего было видеть своих. Когда я вошел в мастерскую (теперь уже тройную, расширили ж!), там — тишина гробовая. Федька, Ванюха, Гришка, слесаря Иван да Семен, старик Аникей — все замерли у верстаков, смотрят на меня — и радость в глазах, и страх, и растерянность полная. Лица кислые, поникшие. Ясно было: пока меня таскали, их тут прессовали, стращали, а может, и подмазаться пытались, чтоб настучали на меня.

— Здорово, мужики! — сказал я как можно бодрее. — Ну что, заждались? Работы — непочатый край!

Молчат, переглядываются. Первым Федька очухался.

— Петр Алексеич! Родненький! Вернулись! А мы уж думали… — осекся, не договорил.

— Думали, что меня шведам продали? — усмехнулся я криво. — Не дождетесь! Недоразумение вышло, да. Гады да завистники хотели палки в колеса вставить. Да только правда на нашей стороне. Сам граф Брюс за меня вступился, а Государь наш интриганов не жалует. Так что работаем дальше! С удвоенной силой! Царский заказ выполнять надо!

Я обвел их всех строгим взглядом.

— Слушайте сюда внимательно! Время сейчас такое — ухо востро держать надо. Враги не дремлют, будут пакостить. Исподтишка, слухи распускать, работу тормозить. Так вот, запомните! Кто языком мелет лишнее или с мутными типами водится — спрос будет строгий, без дураков! А кто честно пашет, дело свое знает — того и я не забуду, и начальство отметит. Мы тут не в бирюльки играем, а оружие для победы куем! Понятно⁈

— Понятно, Петр Алексеич! — хором выдохнули они.

Мой напор, да еще с именами Царя и Брюса, сработал. Врубились, что я не сломался, что сила за мной по-прежнему, и надо работать.

— Вот и ладушки! — я хлопнул в ладоши. — Хватит киснуть! За дело! Федька, Иван — к сверлильному! Чтоб к завтрему запустили! Ванюха, Гришка — ко мне, чертежи по гранатам до ума доводить будем! Аникей, Семен — пилите детали для новых станков! Время не ждет!

Зашумела мастерская, ожила. Люди взялись за инструменты, за чертежи. Напряжение чуть отпустило.

Весь этот ужас в каземате да холодный душ от Брюса намертво вбили мне в башку одну простую штуку: безопасность — не прихоть, а вопрос жизни и смерти. Хочешь довести дело до конца, да и просто дожить до завтра — надо мастерскую и жизнь свою в крепость превращать. Полагаться только на шишек наверху — глупо, у них свои игры, я там пешка. Самим шевелиться надо.

Первым делом — к Шлаттеру. Орлов ему уже всё от Брюса передал, так что полковник — сама любезность, хоть и кривился, видать, что приходится под меня прогибаться.

— Господин полковник, — начал я без обиняков. — Сами понимаете, после того, что было, без охраны — никак. Дайте приказ усилить охрану моей мастерской и склада рядом. Да не одного солдата для виду, а настоящий караул, человека четыре, чтоб менялись, и приказ железный: без моего слова или бумаги от вас с Орловым — никого не пускать. Чужих — гнать в шею. И чтоб шмонали всех на входе и выходе, даже моих ребят.

Шлаттер поморщился.

— Гут, Смирнофф… Распоряжусь… Хотя и накладно это, людей от службы отрывать… Но раз граф приказал… Будет вам караул.

Дальше — сама мастерская. Двери я велел железом обить, замки новые, хитрые, поставил (немец знакомый помог, мастерюга). А вот окна! Большие, светлые, но дыра в обороне. Я тряхнул Лыкова (этот теперь меня боялся как огня) на толстые прутья, и кузнец мне решетки сварил на все окна моей «цитадели». Мрачновато вышло, как в остроге, зато надежно. Теперь так просто не влезешь.

Внутри тоже гайки закрутил. Все чертежи, расчеты, записи — теперь только в моем сундуке, на два замка. Ключи — только у меня. Хватит бумажкам по верстакам валяться. Все образцы, запалы, смеси — тоже под счет и строгий глаз. Завел журнал, куда все опыты записывал.

Доступ в мастерскую — теперь строго. Даже мои ребята — только в рабочее время и по делу. Никаких зевак и болтунов. Посетители — через караул и только с моего слова. Народ, конечно, заворчал, особенно те, кто привык без дела слоняться. Но я был тверд как кремень. Безопасность важнее.

Ну и про себя не забыл. Шпагу теперь не снимал. Но против ножа из-за угла или пули шпага — слабый помощник. Попросил Орлова подсобить с хорошим пистолетом. Он поморщился — не положено офицеру просто так стволом щеголять, — но обещал пошукать у гвардейцев знакомых. Через неделю принес пару отличных тульских пистолетов, кремневых, с замками что надо (почти как я сам придумал!), и пороха с пулями дал. Спрятал в мастерской, а один теперь всегда со мной, за поясом, под кафтаном припрятан. Стрелять-то я умел еще с прошлой жизни, да и на фронте рука вспомнила. Поспокойнее стало на душе.

Стал и в мелочах осторожнее. Потап, денщик мой, хоть и верный парень, но кто его знает? Старался есть только с общего котла (там отраву подсыпать сложнее) или что сам на рынке куплю. Воду — только кипяченую. Спал вполуха, пистолет под подушкой. Паранойя? Может. Но когда тебя из застенков Тайной Канцелярии вытаскивают, поневоле начнешь на воду дуть.

Конечно, от всего этого атмосфера накалялась. Мастерская стала как осажденная крепость. Я сам стал замкнутым, колючим, но иначе было нельзя. Надо было выжить и довести дело до конца. А для этого — вертеться, быть начеку, ждать удара. Враг не дремал, расслабляться ни на минуту нельзя.

Пережив это всё и поняв, с кем имею дело, я понял: и перестройку завода надо вести по-другому. Не просто как мастер, а как… стратег, что ли. Думать и про технику, и про политику, и про то, как шпионов ловить да саботажников. Мой «образцовый участок» должен пахать как часы и быть защищенным от диверсий и воровства секретов.

Снова взялся за планы и смету — и смотрел теперь совсем другими глазами. Где тонко, где порвется? Где легче напакостить или секрет стырить?

Литейка. Плавка — сердце завода. Значит, контроль за шихтой, флюсами, температурой — железный. Внес в план новые печи и запираемую каморку для шихты, особенно для важных плавок (стволы, бронза). Доступ туда — только своим (Шульц, я, может, Федька). И никаких «на глазок»! Весы точные, ящики мерные, инструкции четкие. И контроль, контроль! Решил ввести должность контролера плавки, чтоб только мне подчинялся.

Механический. Станки — это ж самая соль, главная хитрость. Значит, и сюда чужим вход воспрещен. Надо так цех спланировать, чтоб лишние глаза не пялились. Может, даже на куски поделить, с разным доступом. И главное — чертежи! Хватит им по верстакам валяться. Все — под строгий учет, выдавать под роспись, а потом — обратно в архив под замок. Решил Федьку на этот архив посадить, он толковый.

Склады. Вот где рай для ворюг! Лыков может хоть на голове ходить, веры ему — ноль. Значит, нужен учет. Простой, но чтоб работал. Придумал бирки вешать на все, что приходит — лес, металл, уголь — с весом, датой, от кого. И расход так же строго — куда, сколько, на что ушло. За каждый гвоздь, за каждую доску — отвечай. Ясно, что всё не перекроешь, лазейки найдут. Но хоть воровать по-крупному станет сложнее, и ловить будет легче. Надо будет с Орловым и Брюсом это обсудить — без их пинка эту систему через контору не протащить.

Смета. Экономить Брюс велел, да. Но на главном экономить — себе дороже! Особенно на качестве и безопасности. Лучше выбью у графа денег на хорошую сталь для резцов, на бронзу для подшипников, на замки надежные, чем потом локти кусать из-за поломки или диверсии. Я перекроил смету: порезал расходы на всякую ерунду (типа украшательств), но намертво вцепился в деньги на всё ключевое. Аргумент простой: скупой платит дважды, а у нас — еще и сорванными сроками да риском для страны.

И люди. Люди — это главное, это я теперь точно знал. Мало стены поставить да станки. Нужны те, кто будет на них работать — с головой, честно. Моя «школа» из трех пацанов — капля в море. Надо было ставить на поток подготовку новых мастеров. Решил включить в план каморку под «учебку» и бить челом Брюсу, чтоб разрешил молодежь набирать, учить по-моему, да еще и стипендию им платить из казны. Это был самый главный задел на будущее — и для завода, и для всей России.

План разрастался, становился все замороченнее. Думал уже про охрану, про учет, про людей. Это была уже не просто работа руками, а настоящее управление. Я из простого мастера превращался в начальника, отвечающего за всё. И это было дико трудно, но и интересно до чертиков. Чувствовал, как расту, как мозги скрипят, решая такие задачи, о которых раньше и не думал. Перезагрузка проекта началась.