Инженер Петра Великого – 2

Глава 16

Мой «образцовый» завод, монстр, на которого я потратил столько сил и нервов, вот-вот должен был предстать во всей своей красе. Каждый день теперь ценился на вес золота, и я носился по стройке как угорелый, пытаясь успеть везде и сразу. Литейный цех, кузня, механический — все это добро должно было ожить, задышать огнем плавильных печей и лязгом металла, начать выдавать на-гора продукцию. А это гигантское водяное колесо, которое должно была запустить всю нашу заводскую карусель, требовало к себе особого, почти ювелирного подхода в наладке. Не дай Бог, что не так пойдет — разнесет при первом же запуске, и все труды насмарку.

Порядок. Вот что стало моей главной головной болью и, одновременно, основной задачей на этом заключительном этапе. Хлебнув сполна и диверсий, и подстав, да и просто глядя на то разгильдяйство, которое здесь цвело пышным цветом, я окончательно уяснил: без железной дисциплины все мои хваленые станки и мудреные печи так и останутся кучей дорогих, бесполезных игрушек. Так что пришлось закручивать гайки.

Перво-наперво — график. Каждой бригаде, каждому цеху — детальный план работ на день, на неделю. С конкретными задачами, и, что самое важное, с конкретными людьми, отвечающими за их выполнение. Раньше-то как тут было? «Авось успеем», «да сделаем как-нибудь, не баре». Теперь — никаких «как-нибудь». Поставлена задача — будь добр, вынь да положь, выполни в срок и с надлежащим качеством. А не справился — готовься ответ держать, почему так вышло и как будем упущенное наверстывать. Мастера поначалу бубнили, привыкли к вольнице, к тому, что всегда можно стрелки на соседа перевести или на «обстоятельства непреодолимой силы» сослаться. Постепенно до них дошло: новый порядок — это не прихоть, а необходимость. И, что самое интересное, когда работа пошла по плану, когда каждый четко знал, что ему делать и за какой кусок он головой отвечает, дело-то и впрямь заспорилось, пошло как по маслу.

Контроль качества — это вообще отдельная песня, и песня эта поначалу была очень грустной. Я ввел многоступенчатый контроль, начиная с приемки сырья — будь то руда, уголь, лес или кирпич. Мои ребята, которых я уже поднатаскал, каждую партию чуть ли не обнюхивали и на зуб пробовали. Брак — сразу в сторону, без разговоров, и пусть поставщики потом пеняют на себя, а не на криворукость мастеров. Дальше — контроль на каждом этапе производства. За каждую операцию — личная ответственность мастера. Накосячил — не обессудь.

Но самый главный геморрой, который мне предстояло разгрести в кратчайшие сроки, — это безопасность. После всех этих покушений, взрывов и прочих «сюрпризов» от неизвестных доброжелателей, я понимал, что мои разработки — это чертовски лакомый кусок для врагов. И они не успокоятся, будут и дальше палки в колеса совать. А значит, нужно было превратить мой «образцовый завод» в настоящую, неприступную крепость. И тут мой свежеиспеченный офицерский чин пришелся как нельзя кстати. Раньше-то я мог только просить, уговаривать, распинаться, а теперь — мог и приказать, и спросить по всей строгости.

Первым делом я затеял, страшно сказать, создание первой на Охте, да и, пожалуй, во всей России, полноценной службы заводской безопасности и секретности. Звучит, конечно, громко, почти как Тайная Канцелярия, но на деле все было проще, но, я надеялся, не менее эффективно. Начал с банального — с пропускного режима. Раньше на завод мог завалиться кто угодно: купцы с сомнительными предложениями, подрядчики с кривыми руками, какие-то мутные личности, слоняющиеся без дела, да и просто зеваки, которым любопытно было поглазеть на «царевы затеи».

Теперь — не пройдет!

Разработал целую систему пропусков: постоянные — для заводских рабочих и мастеров, с фотографией (шучу, конечно) с подробным описанием примет (поставил на КПП грамотеев, умеющих сносно читать). Временные — для посетителей, с обязательным указанием цели визита и сопровождающего лица из числа доверенных. На входе и на выходе — караул, который я укрепил самыми надежными и толковыми солдатами из роты Орлова. Их задача — проверять каждого, и своих, и чужих, без скидок на чины и звания. Никаких этих «да я тут свой, меня все знают, пропусти, служивый» больше не прокатывало (пришлось прикрываться Брюсом и самим Царем, когда пару раз заглядывали чины постарше).

Особое внимание — ключевым цехам, святая святых моего завода. Литейный, в котором колдовали над нашим «секретным» чугуном. Механический, где стояли мои бесценные сверлильные и токарные станки. Моя лаборатория, где я ночами напролет мудрил над порохами и запалами. Ну и, конечно, чертежная, где хранились все мои эскизы, расчеты и прочие «коммерческие тайны». Вход туда — строго по особому списку, который я утверждал лично, и только в моем присутствии или присутствии доверенного лица. Двери — обиты толстым листовым железом, замки — хитрые, немецкие, с секретом, которые мне старый лис Крамерс помог достать по своим каналам. Окна — зарешечены так, что и мышь не проскочит. И никаких посторонних, шатающихся без дела. Даже сам полковник Шлаттер, если ему вдруг приспичивало сунуть свой любопытный нос в мои дела, должен был меня заранее предупреждать о своем визите.

Патрулирование территории. Раньше солдаты из охраны больше бродяжничали, иначе это не назовешь. Теперь же — четкие маршруты, регулярная смена постов, внезапные проверки караульных начальниками. И опять же, в патрули я отобрал ребят посметливее, тех, кому доверял как себе. Провел с ними подробный инструктаж, объяснил, на что обращать внимание: на любых посторонних, слоняющихся без дела, на подозрительные предметы, оставленные «случайно», на любые попытки проникнуть на закрытые участки или вынести что-либо с территории завода.

Конечно, все эти мои нововведения вызвали целую бурю эмоций. Работяги ворчали, мастера постарше, из старой гвардии, обижались, что им, людям заслуженным, столько лет отпахавшим на заводе, не доверяют, за каждым шагом следят. Чиновники из конторы Шлаттера за спиной шипели, что я «порядки казарменные завожу» и «самодурством занимаюсь, пользуясь царской милостью». Но мне, честно говоря, было глубоко плевать на их ворчание и пересуды. Безопасность завода, сохранность моих разработок и, чего уж там греха таить, моя собственная шкура — были куда важнее их обид и привычки к бардаку.

Я прекрасно понимал, что одними запретами, караулами да решетками на окнах делу не поможешь. Нужна была еще и лояльность людей, их искреннее желание помочь. И тут мне очень сильно помогли мои ученики. Федька, Ванюха, Гришка и другие ребята, которых я взял под свое крыло и которым дал путевку в жизнь, –стали моими самыми верными и надежными помощниками. Они были моими глазами и ушами на заводе. Они первыми замечали все неладное, докладывали о подозрительных разговорах в курилках, о странных посетителях, крутящихся возле цехов, о любых попытках саботажа или воровства. Их преданность была для меня лучшей гарантией безопасности, чем любой, самый строгий караул. И я старался это их доверие оправдывать, по-отечески заботился, где советом дельным помогу, где и копейкой из своего, теперь уже вполне приличного офицерского, жалованья поддержу.

Так, шаг за шагом, мой «образцовый завод» превращался в своего рода закрытый, хорошо охраняемый объект, настоящую промышленную крепость. И я очень надеялся, что это поможет мне избежать новых «сюрпризов» от моих невидимых настырных врагов. Хотя нутром чуял — они так просто не отступятся, не успокоятся. Слишком многое было поставлено на карту в этой игре.

Порядок на заводе я наводил с усердием, но одними караулами да пропусками от всех бед не убережешься. Человеческий фактор, будь он неладен, всегда оставался самой непредсказуемой картой в колоде. И вот как раз с этим фактором мне и пришлось столкнуться нос к носу.

Лыков. Этот тип, сколько я его помнил, всегда был для меня занозой в одном месте. То кирпич привезет — хоть в стену плача его закладывай. То с лесом так намудрит, что потом плотники волосы на себе рвут. Ворюга и прохиндей — это еще мягко сказано. Я-то его поначалу просто на дух не переносил, старался обходить десятой дорогой, а уж если приходилось по делам пересекаться — каждую партию материала по три раза перепроверял, чтоб не подсунул чего. Но тут, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.

Как-то раз заглядывает ко мне в мастерскую Орлов, и вид у него был на редкость довольный, аж светился весь. Мы с ним как раз сидели, головы ломали над очередной партией металла для стволов, которую наш незабвенный Лыков должен был поставить, да все, как обычно, тянул кота за хвост, не мог, видите ли, «найти» нужного качества.

— Ну, Петр Алексеич, возрадуйся! — с порога заявил поручик, плюхаясь на лавку в моей каморке-чертежной и с энтузиазмом потирая руки. — Кажись, допрыгался наш снабженец-голубчик!

— Кто, Лыков? — спрашиваю, хотя и без особого удивления. От этого прохиндея, который и мать родную за копейку продаст, всего можно было ожидать. — Что, опять какую мелочевку слямзил, и его за руку поймали, негодяя?

— Да какое там по мелочи! — Орлов расплылся в широченной ухмылке, явно предвкушая, как я сейчас удивлюсь. — Люди Якова Вилимовича, ну, ты понимаешь, те, которые по особым государственным поручениям работают, кое-что узнали. Хищения казенные в особо крупных размерах, поставки для флота государева — сплошь гнилье да брак, а денежки казенные — тю-тю, испарились! А еще, представь себе, связи с купчишками такими мутными, что, по слухам, и со шведами не брезгуют делишки обделывать, барыши наживать на крови солдатской… И наш Игнашка Лыков, в этом самом клубке — далеко не последняя спица в колеснице! Не главный гад, конечно, там рыбы и покрупнее, в самом Адмиралтействе окопались, да и в Коллегиях разных теплые местечки занимают. Но наш-то Игнаша им как верный песик цепной служил: где бумажку нужную подмахнуть, не глядя и не читая, где товар налево списать под шумок, пока никто не видит, где поставку важную, стратегическую, «задержать», чтобы своим же напакостить, а кому надо — угодить. Его, похоже, просто использовали, а теперь, когда запахло жареным, решили им же и прикрыться, козлом отпущения сделать. Короче, — Орлов понизил голос до заговорщицкого шепота, — завтра-послезавтра за ним придут люди с очень недобрыми намерениями. Давно пора было этого кровопийцу к ногтю! Сколько он крови попортил честным людям!

Я аж присвистнул от таких новостей. Вот те на! Лыков, конечно, тот еще фрукт, я на него и сам зуб имел за его делишки. Но чтобы так серьезно влипнуть… Хотя, если подумать, чему тут удивляться? Рыба ищет, где глубже, а человек — где карман потуже набить можно. А для таких, как Лыков, «лучше» — это всегда там, где можно урвать кусок пожирнее, не особо задумываясь о последствиях и не брезгуя ничем, даже государственной изменой. И вот, похоже, доурвался, голубчик сизокрылый. Орлов просто сиял, наблюдая за моей реакцией, — видать, Лыков и ему поперек горла стоял изрядно, натерпелся он от него за время службы.

Честно говоря, первая моя мысль была — ну и черт с ним! Скатертью дорога! Поделом ворюге! Меньше пакостить будет, да и воздух на заводе чище станет. Но потом я немного остыл и призадумался. Во-первых, арест Лыкова, да еще и с таким шумом, с таким скандалом, — это же неминуемый паралич всего заводского снабжения на неопределенное время. Пока найдут ему замену, пока тот новый человек в дела войдет, пока все ниточки распутает… А у меня стройка горит, как торфяник, каждый день на счету, простой смерти подобен. Во-вторых, как ни крути, а Лыков, при всей своей гниловатой натуре, знал ходы и выходы в этом заводском муравейнике. Знал, где что достать, даже из-под земли, с кем договориться, кому на лапу дать. И, что самое смешное, в последнее время, после того как я его пару раз хорошенько прижал к стенке, популярно объяснив, что бывает с теми, кто мне мешает, он начал работать на удивление справно, почти честно. Боялся, видать, или чуял, что со мной лучше не шутить, себе дороже выйдет.

И тут у меня в голове мелькнула совершенно шальная, почти бредовая мысль. А что, если попытаться этого Лыкова… перевербовать? Сделать из врага, пусть и мелкого, но досадного, союзника, пусть и вынужденного, повязанного круговой порукой?

Мотивация моя была проста и цинична. Мне нужен был человек, который знает всю эту подноготную заводского снабжения, как свои пять пальцев; который может достать что угодно и когда угодно, хоть черта лысого из преисподней. И, что самое главное, человек, который будет мне обязан по гроб жизни и будет есть у меня с руки. Да, Лыков — вор, казнокрад. Но, возможно, он вор поневоле, втянутый в эту порочную систему круговой поруки и всеобщего воровства, где не украдешь — не проживешь. А если дать ему шанс работать честно, да еще и с выгодой для себя, но уже в рамках закона (ну, или почти в рамках, с небольшими, так сказать, отклонениями от генеральной линии партии)? Может, он и ухватится за эту соломинку, как утопающий? Ведь страх перед дыбой или каторгой — это, знаете ли, отличный стимул для переосмысления жизненных ценностей и выбора правильного пути.

К тому же, я прекрасно понимал, что если Лыкова просто уберут, арестуют, сошлют, то на его место придет другой, такой же, а то и похуже, еще более жадный и менее сговорчивый. И снова начнется та же самая канитель с поставками, срывами сроков, бракованными материалами. А у меня нет времени на эту мышиную возню, борьбу с ветряными мельницами. Мне нужен результат.

Решено! Попробую. Рискованно, конечно.

Вечером того же дня я, как бы невзначай, «случайно» столкнулся с Лыковым у выхода из заводской конторы. Вид у него был неважный, хуже некуда. Осунулся, под глазами мешки, как у пьяницы со стажем, сами глаза бегают, как у нашкодившего кота, а руки мелко-мелко трясутся. Видимо слухи о нависшей над ним грозе уже до него дошли, и перспектива казенного дома его не радовала.

— Игнат Семеныч, почтенный, — окликнул я его как можно спокойнее, почти ласково. — А не найдется ли у вас время для сурьезного разговора? Дело есть, государственной важности, не терпящее отлагательств.

Лыков аж подпрыгнул на месте и посмотрел на меня затравленным выражением.

— Д-да, Петр Алексеич… В-ваше благородие… К-конечно… А что за дело такое спешное, дозвольте полюбопытствовать? Неужто опять с поставками какая оказия?

— А вот пройдемте-ка ко мне в мастерскую, Игнат Семеныч, там и потолкуем по-свойски, без лишних ушей, — предложил я, беря его под локоток. — Не на улице же, на ветру, такие важные государственные вопросы решать, право слово.

В мастерской я усадил его на единственный свободный табурет, сам присел напротив на ящик.

— Игнат Семеныч, — начал я без долгих предисловий. — Дошли до меня слухи, нехорошие слухи, что тучи над вашей головой сгущаются. И прямо скажем, грозовые тучи, с молниями и градом. Говорят, делами вашими заинтересовались люди очень серьезные, из тех, что шутить не любят. И если они за вас возьмутся по-настоящему, то… — я многозначительно развел руками, давая ему самому додумать печальную перспективу.

Лыков побледнел еще сильнее, если это вообще было возможно в его состоянии. Губы задрожали.

— П-петр Алексеич… Ваше благородие… Да вы что… Клевета все это подлая, наветы врагов моих многочисленных… Я ж… я ж для казны государевой стараюсь, для самого Государя, не жалея живота своего…

— Оставим это, Игнат Семеныч, все эти слезные причитания, — прервал я его. — Не маленький мальчик, небось, сами все прекрасно понимаете. Я вам не судья. Но у меня к вам, как к человеку бывалому и деловому, предложение есть. Одно, но очень интересное.

Лыков судорожно сглотнул и вскинул на меня глаза.

— Какое такое предложение, Петр Алексеич, ваше благородие? Неужто…

— Я знаю, Игнат Семеныч, что вы человек… хм… весьма предприимчивый, — я старался подбирать слова, чтобы не спугнуть его раньше времени. — И связи у вас имеются обширные, и сноровка деловая, коммерческая жилка, так сказать. Так вот, если вы, глубокоуважаемый Игнат Семеныч, направите всю свою недюжинную предприимчивость в нужное, богоугодное русло, на пользу общему делу, а не только своему собственному бездонному карману… Если вы обеспечите мой новый завод, детище мое выстраданное, всем необходимым, да так, чтобы комар носа не подточил, — исключительно качественными материалами, точно в срок, и без всяких там проволочек и отговорок… То я, со своей стороны, обязуюсь замолвить за вас словечко перед кем надо. Поручиться, так сказать, своей честью офицерской. Объяснить, что вы человек для государства ценный, для дела нашего общего крайне нужный, и что ошибка ваша предыдущая — не от злого какого умысла или предательства, а от… ну, скажем так, от несовершенства самой системы нашей хозяйственной, которая порой и честного человека на кривую дорожку толкает.

Лыков слушал, затаив дыхание, не смея шелохнуться. Надежда в его глазах росла с каждым моим словом.

— И более того, Игнат Семеныч, — я решил дожать его окончательно. — Если вы будете работать честно, на совесть, и эффективно, то и для вас найдется теплое местечко на моем новом заводе. С хорошим жалованием, не хуже прежнего.

Он лихорадочно взвешивал все «за» и «против», оценивал риски, прикидывал выгоды. С одной стороны — почти неминуемая расправа, дыба, каторга, позор на всю оставшуюся жизнь. С другой — неожиданный шанс спасти свою драгоценную шкуру и устроиться на тепленькое местечко, да еще и под крылом у человека, которого, как он уже наверняка понял, сам Государь привечает и которому многое дозволено. Выбор, как мне казалось, был очевиден.

— П-петр Алексеич… Ваше б-благородие… — пролепетал он наконец, и голос его дрожал так, что слова едва можно было разобрать. — Д-да я ж… Я ж все, что прикажете… Я ж горы для вас сверну… Только… только спасите, батюшка, не дайте пропасть зазря… Семья ведь, детки малые…

— Горы сворачивать пока не надо, Игнат Семеныч, — усмехнулся я. — Вы просто делайте свое дело. Хорошо делайте, на совесть. А я свое слово сдержу, будьте покойны. Но учтите — это ваш последний шанс. Как говорится, или пан, или пропал. Обманете меня хоть в малости, попытаетесь снова за старое взяться — пеняйте на себя. Тогда уж я точно ничем помочь не смогу. И никто не сможет, уж поверьте. Понятно излагаю?

— Понятно, Петр Алексеич! Как есть понятно, ваше благородие! — Лыков вскочил и чуть ли не в ноги мне бросился, пытаясь поймать мою руку для поцелуя. — Век буду помнить доброту вашу неизреченную! Не подведу! Зуб даю!

На следующий день я переговорил с Яковом Вилимовичем Брюсом. Изложил ему свою авантюрную идею насчет Лыкова. Граф сначала нахмурился, выслушал меня молча, не перебивая, потом долго сидел, барабаня пальцами по резной крышке своего массивного дубового стола.

— Хитро придумано, Смирнов, ничего не скажешь, — произнес он задумчиво глядя куда-то в окно. — Рискованно, весьма рискованно. Но… рациональное зерно в этом предложении, несомненно, есть. Этот Лыков, хоть и шельма еще та, продувная бестия, но дело снабженческое, знает досконально. И если его прыть, да в мирных целях… Да, пожалуй, стоит попробовать. Резкий арест его действительно может создать нам серьезные проблемы со снабжением, а это сейчас смерти подобно. А так… мы получаем и нужного специалиста под свой контроль, и, возможно, ценного добытчика сведений о тех темных делишках, что творятся в верхах, и о тех, кто его, дурака, использовал в своих грязных играх. Хорошо. Я дам команду своим людям пока его не трогать, приостановить дело. Но вы, Петр Алексеич, — тут Брюс посмотрел на меня очень серьезно, — берете его под свою личную ответственность. И если он хоть на йоту отступит от наших с вами договоренностей, если снова попытается запустить лапу в казну…

— Я все понимаю, Яков Вилимович, — твердо ответил я. — Всю меру ответственности за этого… кадра… осознаю. Не подведу.

Так Игнат Семеныч Лыков, вчерашний вор и казнокрад, стал моим… ну, не то чтобы верным союзником, до этого было еще далеко, но весьма полезным и, как ни странно, на удивление преданным помощником. Страх перед неминуемой расправой, искренняя благодарность за неожиданное спасение и, конечно же, перспектива легального и весьма неплохого заработка сделали свое дело. Он действительно начал работать на совесть, как никогда прежде.

Дефицитные материалы доставались как по волшебству, словно из-под земли, поставки шли точно в срок, качество — почти безупречное, комар носа не подточит. Он даже начал сам проявлять инициативу, предлагать какие-то рационализаторские идеи по части логистики и складского хранения. Я держал его на коротком поводке и постоянно контролировал каждый его шаг, не особо доверяя этому прожженному типу. Но лед, кажется, тронулся. И я в очередной раз убедился, что даже в самом, казалось бы, пропащем человеке можно найти что-то хорошее, если правильно к нему подойти, найти нужные рычаги. Или, по крайней мере, заставить его работать на благо общего дела, пусть и из сугубо корыстных, шкурных побуждений.

Главное — результат. А результат, как говорится, был налицо, и это не могло не радовать.