Инженер Петра Великого – 2

Глава 10

Да, Яков Вилимович сделал только хуже. Еще сильнее раззадорил военачальников.

Разнесли… В пух и прах…

И это только начало, вот же хрень!

Слова генералов, одно хлеще другого — дилетант, выскочка, фантазер, чуть ли не предатель, стремящийся превратить славную русскую армию в стадо трусливых землекопов. В какой-то момент я и сам почти поверил, что несу несусветную чушь. Эти люди, с выдубленными пороховым дымом лицами, и со шрамами, каждый из которых — немая повесть о пережитой баталии, они ведь не с потолка свои суждения брали. Они этим жили, побеждали или проигрывали, платя кровью за каждую ошибку.

А я кто? «Фельдфебель» по милости Брюса, мастеровой, сунувший нос в святая святых — военное искусство.

Я взглянул на Государя. Петр Алексеевич подпер кулаком подбородок, только искорки в глазах, плясавшие вначале, кажется, поугасли, сменившись тяжелой задумчивостью. Складка между бровями стала еще глубже. Он внимательно, не перебивая, выслушал каждого. И теперь его взгляд буравил меня, ожидая.

Вот только чего? Оправданий? Признания своей никчемности? Или, быть может, он все еще ждал чего-то дельного, какой-то искры, которая заставит его усомниться в единодушном вердикте этих боевых зубров?

Брюс после своей тирады сел. Он выглядел хреновастенько — губы сжаты, глаза опущены. Старик понимал, что и его репутация висит на волоске. Ведь это он меня привел, он поручился.

Тишина в комнате давила. Было слышно, как потрескивают дрова в печи и как тяжело дышит кто-то из генералов, распаленный праведным гневом.

Надеюсь, мне дадут слово, чтобы я смог возразить. Либо я смогу найти слова, которые заставят этих людей хотя бы задуматься, либо… лучше не думать, что будет «либо». Орлов перед выездом советовал рубить правду-матку. Что ж, терять, кажется, уже нечего.

Чего ждать-то? Надо брать ситуацию в свои руки.

Я откашлялся.

— Ваше Величество! — я достаточно громко обратился к Царю. — Ваши высокопревосходительства, господа офицеры! Я выслушал все суждения с величайшим вниманием и, смею заверить, с должным уважением к вашему огромному боевому опыту. Я не стратег и не полководец, я всего лишь мастеровой, который, работая над оружием, много думал и о том, как оно применяется, и как бы солдату нашему жизнь сохранить, да победу Отечеству приблизить. И если позволите, я хотел бы ответить на некоторые прозвучавшие здесь весьма веские возражения.

Петр чуть заметно кивнул, не меняя позы. Генералы за столом замерли, на их лицах читалось откровенное недоверие и скепсис: «Ну-ну, что ты еще нам тут споешь, выскочка?»

Я перевел взгляд на полковника фон Дельдена, который, кажется, все еще не отошел от своего гневного выпада.

— Глубокоуважаемый господин полковник, — я перевел взгляд на немца, стараясь говорить максимально корректно. — Вы изволили назвать мои предложения превращением солдат в «кротов, сидящих в норах», и упрекнули меня в попытке отказаться от испытанной тактики встречи врага «грудью к груди». Вы сказали, что солдат — воин, а не землекоп. Позвольте с этим не согласиться. Разве прославленные римские легионеры, которые каждую ночь, даже в походе, разбивали укрепленный лагерь с валом и рвом, были плохими воинами или трусами? Они покорили полмира! И труд по укреплению своих позиций был для них такой же неотъемлемой частью воинского долга, как и владение мечом. Для них земля — это тоже оружие, если умело ее использовать. Я не предлагаю превратить всю армию в землекопов, отнюдь. Но я предлагаю использовать землю-матушку как нашего союзника, дополнительную защиту для наших солдат там, где мы вынуждены обороняться или хотим нанести противнику максимальный урон с минимальными потерями для себя.

Фон Дельден фыркнул, правда, промолчал, сверля меня взглядом. Остальные генералы тоже слушали, кто скрестив руки на груди, кто подперев щеку.

— Вы говорите о храбрости, о встрече врага грудью. Это святые слова для русского воина! Но позвольте спросить, Ваше Величество, господа офицеры, — я обвел их взглядом, — в чем истинная храбрость солдата? В том ли, чтобы бездумно стоять под вражескими пулями и ядрами, являя собой легкую мишень, и героически погибнуть, не принеся порой ощутимой пользы? Или в том, чтобы, используя ум, смекалку и все доступные средства, нанести врагу сокрушительное поражение, выполнить поставленную задачу и при этом остаться в живых, чтобы и дальше служить Государю и Отечеству? Мне думается, второе не менее, а то и более достойно звания истинной воинской доблести! Ибо мертвый герой уже не принесет победы в следующей баталии. А солдат, сбереженный сегодня, завтра возьмет еще один вражеский город или обратит в бегство еще один неприятельский полк.

Я сделал небольшую паузу. Кажется, легкий шепоток прошел по рядам. Меньшиков чуть наклонил голову, во взгляде мелькнул какой-то новый интерес.

— Далее, господин полковник, вы заметили, что я мастеровой, и военное искусство — наука посложнее, чем станки ладить. С этим я не могу не согласиться. Но позвольте заметить, что именно потому, что я каждый день имею дело с металлом, с механизмами, с тем, как устроено оружие, я, быть может, чуть иначе смотрю на то, как оно может быть применено с наибольшей выгодой. Государь наш, Петр Алексеевич, — я позволил себе взглянуть на Царя и чуть поклониться, — сам не чурается топора и стамески, понимая важность ремесла и практического знания. И мне кажется, что знание того, как сделано оружие, помогает понять, как им лучше всего разить врага. Мои предложения по окопам и укрытиям родились не из кабинетных размышлений, а из желания сделать нашу фузею, да гранаты, о которых я уже имел честь докладывать Вашему Величеству, еще более смертоносными для супостата, а для нашего солдата — более безопасными в применении.

Я снова перевел дыхание. Говорить перед таким ареопагом было тяжело. Я всей своей шкурой чувствовал, что если сейчас остановлюсь и дам им себя перебить, то все пропало.

— Теперь о «сидении в норах как кроты» и плотности огня. Господин полковник, вы представили себе одинокого стрелка в яме, которого легко сомнут. Но я говорил не об одиночных норах! Я говорил о системе траншей, возможно, с изломами-траверсами, которые не позволят простреливать их вдоль. Я говорил о возможности устройства банкетной ступени, чтобы вторая шеренга могла вести огонь поверх первой или быстро сменять уставших, подавать заряженные фузеи. Да, это, возможно, не три или четыре плотных шеренги, стоящие в чистом поле. Но давайте посчитаем! Пока ваши солдаты, стоящие плечом к плечу, принимают на себя весь град вражеских пуль и картечи, мои — укрыты земляным бруствером. Пусть мой стрелок из окопа перезаряжает фузею на мгновение дольше — хотя и это спорно, ибо в укрытии, не дергаясь от свиста пуль, он может делать это спокойнее и сподручнее, — но он останется цел! Он сделает второй, третий, пятый выстрел! А сколько солдат останется в вашей линии после первого же вражеского залпа, если он будет удачен для неприятеля? Чей огонь в итоге окажется более продолжительным и, следовательно, более губительным для врага? Огонь тех, кто пал после первого выстрела, или тех, кто, будучи укрыт, сможет вести его до тех пор, пока неприятель не будет сломлен или не подойдет на дистанцию штыкового удара?

— И потом, господа, — я повысил голос, стараясь перекрыть начинающийся ропот, — кто сказал, что укрытые солдаты будут только палить из фузей? А гранаты, о которых я упоминал? Усовершенствованные гранаты с надежным запалом, которые можно будет метать из-за бруствера целыми залпами по приближающейся пехоте или кавалерии? Представьте себе на мгновение: шведская линия подходит на расстояние броска, и на нее обрушиваются десятки разрывающихся гранат, сметающих целые ряды! Какая «плотность огня» линейной тактики сможет сравниться с таким «огненным валом» из окопа? Это уже не оборона, а активное уничтожение противника на подступах!

Я заметил, как Брюс слегка выпрямился. В глазах Государя, как мне показалось, снова мелькнула та самая искорка живого интереса. Некоторые из генералов недоверчиво переглянулись, но фон Дельден побагровел еще сильнее, явно готовясь снова ринуться в атаку. Нужно было ковать железо, пока горячо, и переходить к следующему «обвинителю».

Уловив мимолетную перемену в атмосфере — откровенная враждебность если не сменилась интересом, то, по крайней мере, была разбавлена толикой недоуменного любопытства, — я решил не сбавлять напора. Мой взгляд остановился на де Геннине, голландце с бычьей шеей и тяжелым взглядом, главном инспекторе по крепостям, который так уверенно рассуждал о всемогуществе артиллерии и никчемности моих «нор» перед ней.

— Господин де Геннин, — я старался вложить в голос максимум уважения к его званию и опыту. — Вы совершенно справедливо назвали артиллерию «богом войны». С этим не поспоришь. И я ни в коей мере не предлагаю от ее огня прятаться в страхе. Напротив! Я предлагаю использовать ее мощь еще эффективнее, а наших солдат — обезопасить от ее губительного действия там, где это возможно. Вы сказали, что от огня артиллерии не в земле спасение искать надобно, а в быстроте маневра да в крепости духа. Крепость духа русского солдата сомнению не подлежит, она не раз доказывала свою несокрушимость! А вот насчет быстроты маневра под ядрами… Позвольте усомниться, что это всегда спасает. Видел я, да и вы, господа, я уверен, видели не раз, как одно удачно пущенное ядро выкашивает целую шеренгу, и никакой маневр тут не поможет.

Де Геннин хмыкнул, чуть наклонив голову. Его массивные руки сжались в кулаки.

— Вы утверждаете, что земляной бруствер если и остановит ядро, то только одно, шальное. А если мы сосредоточим огонь целой батареи по вашим «норам», то сравняем их с землей. Возможно. Но позвольте задать вам несколько вопросов, господин генерал, как знатоку артиллерийского дела. Первое: сколько времени и сколько драгоценных снарядов потребуется вашей батарее, чтобы прицельно разбить хотя бы сотню саженей правильно оборудованного окопа, да еще и маскированного? Окоп — это не высокая и заметная стена крепости, это углубление в земле, его не так-то просто поразить прямым попаданием, особенно если он имеет изломы. Второе: пока ваши пушкари будут с усердием перепахивать землю, что будут делать мои укрытые стрелки? Молча ждать своей участи? Нет! Они будут вести прицельный огонь по вашей артиллерийской прислуге! И я смею вас заверить, что выбить расчет у орудия, стоящего на открытой позиции, гораздо проще, чем подавить огнем сотню укрытых и рассредоточенных стрелков. Каждый ваш выстрел по окопу будет стоить вам жизней ваших канониров! И учтите, что наши фузеи благодаря охтинскому заводу уже стали лучше — испытания в армии это подтверждают.

В комнате повисла тишина. Аргумент был неожиданным. Обычно артиллерия безнаказанно расстреливала пехоту, теперь же предлагался способ ответить ей тем же. Да и подтверждающие кивки про усовершенствование фузеи напомнили о том, что я и не пальцем деланный.

— Вы говорите, что цели для ваших пушкарей будут как на ладони, пусть и в ямках, и легче будет каждую такую «нору» поодиночке выщелкивать. Но это если окоп — прямая канава. А я говорю о системе! О ложных позициях, о маскировке, о том, что бруствер будет не просто насыпан, а укреплен дерном, плетнями, всем, что дает местность. И наши собственные пушки, господин генерал, тоже ведь не будут стоять в чистом поле! Для них мы также можем оборудовать укрытия, капониры, которые защитят их и расчеты от ответного огня неприятеля. И тогда уже начнется настоящая артиллерийская дуэль, но пехота наша при этом будет находиться в гораздо большей безопасности, чем стоя в линии на открытом месте.

Де Геннин нахмурился еще сильнее. Он привык, что его слово об артиллерии — закон. А тут какой-то «фельдфебель» осмеливается спорить, да еще и вроде бы не совсем глупо.

— Далее, о точности наших фузей. Вы сказали, что фузея наша бьет куда Бог пошлет, и потому нужна линейная тактика, чтобы залпом хоть как-то компенсировать эту неточность. Мол, толпой пальнули — авось, кого и зацепит. Простите, господин генерал, но это, на мой взгляд, признание слабости, а не силы! Да, нынешняя фузея далека от совершенства. Но позвольте спросить: когда солдат стреляет точнее? Когда он стоит в плотном строю, подгоняемый унтер-офицерами, ежесекундно ожидая вражеского залпа или атаки, когда дым от выстрелов застилает глаза, а крики раненых товарищей терзают слух? Или когда он находится в относительном укрытии, защищенный земляным бруствером, когда он может спокойно, без спешки, опереть фузею на бруствер, тщательно прицелиться, не дергаясь от страха перед летящими пулями? Я утверждаю, что даже самая несовершенная фузея в руках спокойного и укрытого стрелка даст гораздо лучший результат, чем в руках того, кто стоит открытый всем ветрам и вражескому огню! Пусть точность повысится всего на немного — но это «немного» будет означать десятки и сотни сбереженных жизней наших солдат и столько же дополнительно выбитых врагов!

Я сделал небольшую паузу, обводя взглядом присутствующих. Некоторые из младших офицеров, стоявшие у стен, кажется, слушали с нескрываемым интересом. Их лица были не так зашорены десятилетиями привычной тактики.

— И я не просто говорю об этом, Ваше Величество, господа! Я, как мастеровой, уже думал и о том, как можно улучшить наши фузеи, помимо улучшения пружины. Да, не кардинально, не создавая чудо-оружия, сделав несколько простых, но важных усовершенствований. Например, стандартизировать калибр и улучшить качество стволов — это уже даст лучшую кучность. Установить на каждую фузею простой четкий целик вдобавок к мушке — это позволит солдату действительно целиться, а не направлять ствол в сторону неприятеля. Усовершенствовать кремневый замок, чтобы уменьшить число осечек — с этим мы уже справляемся. Сделать более удобный и надежный бумажный патрон, чтобы ускорить перезарядку — это сложно, но возможно. Все это — вполне реальные вещи, которые можно внедрить достаточно быстро. И тогда ваш «одинокий стрелок из окопа», уже не будет таким уж одиноким и беспомощным. Десяток таких стрелков, ведущих прицельный огонь из укрытий, смогут наделать много бед в рядах атакующего противника, выбивая офицеров, знаменосцев, артиллеристов. А сотня таких стрелков — это уже сила, с которой придется считаться любой армии!

Я перевел дух. Говорить приходилось много и быстро, стараясь не упустить ни одной мысли, ни одного контраргумента.

— И последнее, что касается взаимодействия пехоты в окопах с артиллерией. Вы опасаетесь, что будет хаос, артиллеристам будет трудно указывать цели, если солдаты «по ямам рассованы». Но, господа, разве мы не используем сигналы — флажковые, горном, барабанным боем? Разве нет вестовых? Из окопов, особенно если они оборудованы наблюдательными пунктами, можно будет гораздо лучше видеть поле боя, чем из плотного строя, где обзор ограничен спинами товарищей и пороховым дымом. Командиры подразделений смогут передавать целеуказания своей артиллерии, которая, опять же, будет поддерживать их огнем, зная, что своя пехота находится в большей безопасности и сможет дольше удерживать позицию. Это не хаос, а более гибкое и осмысленное управление боем! А насчет маневрирования орудиями вдоль «рваной линии»… Так ведь орудия и не должны метаться вдоль всей линии! Они должны занимать заранее подготовленные и укрытые позиции, с хорошими секторами обстрела, поддерживая свои участки обороны. И если понадобится перебросить их — для этого существуют дороги в тылу и опять же, инженерная подготовка.

Я уперся взглядом на де Геннина. Голландец хмурился, правда в его взгляде уже не было той стопроцентной уверенности, которая сквозила в его первом выступлении. Он явно обдумывал услышанное.

— Так что, глубокоуважаемый господин генерал, мои предложения — это не шаг назад, в прошоле, как вы изволили заметить. Это попытка использовать все сильные стороны нашей армии — и стойкость пехоты, и мощь артиллерии, и инженерную мысль — в едином комплексе, чтобы добиться победы с меньшей кровью. И я верю, что наша армия, строящаяся по последнему слову европейской науки, как вы сказали, способна освоить и такие, возможно, непривычные, но весьма действенные методы.

Я позволил себе короткую улыбку. Разгром де Геннина был, пожалуй, еще важнее, чем парирование выпадов фон Дельдена. Артиллерия была козырем, который крыл многие тактические ухищрения. И если я смог поколебать уверенность главного артиллериста в ее всесилии против моих «нор», это был успех. Теперь на очереди были кавалеристы и пехотные командиры с их страхами о потере боевого духа и неудобстве рукопашной. И к ним у меня тоже были готовы ответы.