Инженер Петра Великого – 2

Глава 11

После того, как громогласный де Геннин заметно сник и погрузился в размышления, потирая подбородок, в комнате на несколько мгновений воцарилась напряженная тишина. Чувствовалось, что мои слова по крайней мере, заставили их задуматься. Это было уже больше, чем я мог надеяться вначале. Государь по-прежнему молчал, правда его взгляд стал внимательнее, словно он взвешивал каждое мое слово и каждый аргумент генералов.

Следующим, кто взял слово в той первой волне критики, был бравый кавалерийский генерал, чье имя я тогда еще не знал, но чья пышная фигура в мундире, расшитом золотом, и увесистая сабля на боку недвусмысленно говорили о его принадлежности к «бичу пехоты». Он тогда витиевато распинался о том, что моя «окопная тактика» сведет на нет всю роль конницы. Он смотрел на меня свысока, с едва прикрытым презрением человека, привыкшего решать исход боя стремительным ударом.

— Господин генерал, — обратился я к нему. — Вы выразили опасение, что если пехота «схоронится в землю», то вашей доблестной коннице негде будет развернуться для удара, она не сможет ни защитить пехоту, ни поддержать ее атакой во фланг. Позвольте уверить вас, что я ни в коей мере не стремлюсь умалить роль кавалерии, этого прекрасного и грозного рода войск. Но давайте посмотрим на ситуацию с другой стороны.

Он хмыкнул, поглаживая эфес сабли, явно не ожидая от меня ничего путного.

— Вы говорите, что в ямы на конях не поскачешь. Совершенно верно! Именно на это и расчет. Окоп, даже самый простой, — это уже препятствие для лошади. А если перед окопами мы устроим дополнительные заграждения, о которых я уже упоминал: те же рогатки из заостренных кольев, «волчьи ямы», надолбы, даже простые засеки из срубленных деревьев — разве это не остановит самую стремительную кавалерийскую атаку в лоб? Представьте себе, господин генерал, что ваша конница пытается атаковать пехоту, стоящую в чистом поле. Да, это лакомый кусок. А теперь представьте, что эта пехота укрыта за бруствером, а перед ней — полоса таких вот «сюрпризов». Сможет ли ваша кавалерия, или, что важнее, кавалерия неприятеля, прорвать такую оборону играючи, не заметив? А если из окопа полетит хотя бы пара гранат? Я думаю, ответ очевиден. Вместо славной атаки получится кровавая бойня для атакующих всадников.

Генерал перестал поглаживать эфес и нахмурился. Кажется, картина, которую я нарисовал, ему не очень понравилась.

— Но это не значит, что конница становится ненужной! — поспешил я добавить. — Напротив! Ее роль несколько меняется, но не становится менее важной. Во-первых, разведка. Кто, как не легкая конница, сможет своевременно обнаружить передвижение неприятеля, выявить его слабые места, захватить «языка»? Во-вторых, прикрытие флангов. Да, наши окопы будут защищать фронт, но фланги всегда уязвимы. И здесь маневренная конница, способная быстро перебрасываться с одного участка на другой, будет незаменима для отражения обходных маневров. В-третьих, преследование разбитого врага! После того, как неприятель, понеся огромные потери при попытке штурма наших укрепленных позиций, дрогнет и побежит, — кто, как не ваша кавалерия, довершит разгром, рубя бегущих, захватывая обозы и артиллерию? И, наконец, удары по тылам и коммуникациям противника! Пока наша пехота сковывает его главные силы, конные отряды могут совершать глубокие рейды, нарушая снабжение, сея панику. Так что, господин генерал, для вашей доблестной конницы работы хватит! Просто она будет действовать умнее, беречь своих людей и коней от бессмысленной гибели на подготовленных укреплениях, и наносить удары там, где они будут наиболее эффективны.

Некоторые из присутствующих офицеров-кавалеристов, помоложе, слушали с интересом. Возможно, им уже приходилось терять своих людей в лобовых атаках на укрепившегося врага, и мои слова находили у них какой-то отклик.

Затем я перевел взгляд на другого пехотного командира, невысокого, но коренастого, с обветренным лицом и жесткими усами, который горячился по поводу того, что солдат, привыкший сидеть в земле, «храбрость потеряет» и его потом «калачом не выманишь» в атаку.

— Ваше высокоблагородие, — обратился я к нему. — Ваш пыл и забота о боевом духе солдата вызывают уважение. Но позвольте с вами не согласиться в корне. Вы опасаетесь, что солдат, сидя в окопе, «потеряет храбрость». А я вам скажу, что солдат, видящий, как его товарищи один за другим падают под пулями и ядрами в чистом поле, когда он сам стоит беззащитный, как мишень, — вот тогда он действительно может пасть духом! Потому что он видит бессмысленность своей гибели. А солдат, который знает, что у него есть укрытие, что его жизнь ценят и берегут, что у него есть возможность нанести врагу урон, оставаясь при этом в относительной безопасности, — такой солдат будет сражаться с удвоенной энергией и отвагой! Он будет благодарен за эту защиту и будет стремиться оправдать ее своей меткой стрельбой и стойкостью.

Полковник насупился, теребя ус.

— А что касается того, как потом этих «землекопов» заставить вылезти из нор и пойти в атаку… Господа, а разве дисциплина в нашей армии уже ничего не значит? Разве приказ командира — не закон для солдата? Если будет дан приказ «В атаку!», русский солдат вылезет из любого окопа и пойдет на врага так же решительно, как он идет сейчас из линейного строя! Более того, атака из окопов может быть даже более эффективной! Представьте: солдаты, отдохнувшие и сохранившие силы под защитой бруствера, по команде стремительно выскакивают из окопов и с криком «Ура!» бросаются на уже измотанного и понесшего потери при штурме противника! Это будет атака свежих сил на изнуренного врага! Окоп в данном случае служит и укрытием, и прекрасным исходным рубежом для контратаки!

Я вздохнул, переводя дыхание.

— И кто сказал, что солдат будет сидеть в окопе пассивно? Я уже говорил о гранатах, которые можно метать, не выходя из-за бруствера. Да ни один вражина не дойдет до окопа. А если дойдет — встретим штыковым боем. Если враг все же доберется до нашего окопа, ему придется спрыгивать вниз, ломая свой строй, подставляясь под наши штыки. Наши же солдаты будут встречать его сверху, из-за бруствера, что дает им огромное преимущество! Им не нужно будет иметь такой же плотный строй, как в поле, чтобы отразить атаку. Им нужно будет просто удержать бруствер, действуя слаженно и решительно. А за первой линией окопов всегда можно расположить резервы, которые в нужный момент ударят во фланг прорвавшемуся врагу или поддержат своих.

Третий пехотный командир, который жаловался на неудобство перезарядки фузеи в тесноте окопа и опасность быть вырезанным поодиночке в рукопашной, тоже удостоился моего внимания.

— Ваши опасения о неудобстве перезарядки фузеи в узком рву понятны, ваше высокоблагородие. Но кто сказал, что окоп должен быть именно узким рвом? Его можно сделать шире, с той же банкетной ступенью или с отлогими стенками, чтобы солдату было где развернуться. Он может присесть или встать на колено под защитой бруствера для перезарядки. Да, возможно, это будет на мгновение дольше, чем стоя в полный рост. Но, как я уже говорил, мертвый солдат фузею не перезаряжает вовсе! А живой, укрытый солдат, сделает это пусть чуть медленнее, но наверняка.

— Что же до рукопашной и опасности быть вырезанным поодиночке… Повторюсь: враг дойдет до нашего окопа уже ослабленным нашим огнем и, возможно, гранатами. Ему придется преодолевать бруствер, спрыгивать в ров, где он будет дезорганизован. Наши же солдаты будут встречать его организованно. И здесь решающим будет не плотность строя, а индивидуальное мастерство каждого солдата, его умение владеть штыком и прикладом, его выучка и умение. А для усиления обороны на особо опасных участках можно использовать те же редуты и флеши, которые, как правильно заметил один из господ офицеров, никто не отменял. Мои окопы могут соединять эти опорные пункты, создавая единую, глубокоэшелонированную систему обороны. Редут — это крепость в миниатюре, а окопы — это защищенные пути к ней и между ними, это линии огня, которые не дают врагу подобраться к редутам безнаказанно. Одно другому не мешает, а дополняет!

Я чувствовал, что начинаю выдыхаться. Говорить так долго, да еще и перед такой аудиторией, было непросто. Но лед тронулся. Полного одобрения в глазах генералов я, конечно, не читал, но откровенной враждебности и презрения стало значительно меньше. На их лицах появилось выражение задумчивости, они начали переглядываться, что-то негромко обсуждать между собой. Даже хмурый Апраксин пару раз кивнул каким-то своим мыслям.

Оставался последний, самый весомый аргумент — итог, подведенный старым, седым генералом, который объявил мои предложения противоречащими основам военного искусства и губительными для армии. И именно ему, а точнее, его выводам, я и должен был адресовать заключительную часть своей импровизированной речи.

Собрав остатки эмоций, я перевел взгляд на старого, седовласого генерала, который с таким степенным спокойствием подвел черту под всеми предыдущими обвинениями, объявив мои идеи вредными и неосмотрительными. Его лицо выражало мудрость многолетнего опыта, и каждое его слово тогда звучало как окончательный приговор.

— Ваше высокопревосходительство, — повернулся я к последнему оппоненту. — Вы изволили заключить, что мои предложения, при всем уважении к моему, возможно, скромному изобретательскому таланту, в корне противоречат основам современного военного искусства и несут в себе больше вреда, чем пользы. Вы сказали, что у нас есть проверенные временем методы ведения войны и славные традиции русского воинства, и не пристало нам менять их на сомнительные новшества. Это очень весомые слова, и я понимаю вашу озабоченность.

Генерал чуть склонил голову, принимая мои слова, правда выражение его лица не изменилось. Он был уверен в своей правоте.

— Но позвольте спросить, Ваше высокопревосходительство, господа офицеры, — я вновь обвел взглядом все собрание, — разве само развитие военного искусства не есть непрерывный поиск нового, более эффективного? Разве те «проверенные временем методы», которыми мы пользуемся сегодня, не были когда-то «сомнительными новшествами» для наших предков? Вспомните, как поначалу смотрели на регулярную армию, которую создает наш мудрый Государь! Потешными полками называли. Сколько было скепсиса, сколько обвинений в отходе от «славных традиций» поместного войска! А сегодня кто усомнится в мощи и превосходстве наших гвардейских полков, обученных по-новому?

Все покосились на улыбнувшегося Царя.

— Вы говорите о традициях. Но самая главная традиция русского воинства — это побеждать! Умом, стойкостью, отвагой и, если потребуется, новыми, ранее не виданными приемами. Я не предлагаю слепо отбросить все, что было накоплено веками. Я предлагаю дополнить наш арсенал, взять на вооружение то, что может дать нам преимущество перед лицом сильного и умелого врага, каким является швед. Я предлагаю использовать землю-матушку, которая всегда была опорой русскому человеку.

Я сделал небольшую паузу, затем обратился прямо к Государю, который все это время внимательно слушал.

— Ваше Величество! Я понимаю, что мои слова могут показаться кому-то слишком смелыми или даже дерзкими. Я вижу некую долю недоверия на лицах многих уважаемых военачальников, и их сомнения мне понятны. Слова — это всего лишь слова, даже если они подкреплены какими-то расчетами и доводами. Но есть один судья, чье решение будет неоспоримо для всех. Этот судья — практика! Дело!

Я положил на стол свою тетрадку с чертежами, которая теперь казалась мне такой тонкой и незначительной по сравнению с масштабом развернувшейся дискуссии. Мне придется взвалить на свои плечи еще одну проблему, иначе меня растопчут.

— Я не прошу Ваше Величество немедленно перестраивать всю армию и рыть окопы от Балтики до Черного моря. Я прошу о малом. Позвольте мне, под Вашим мудрым руководством и при участии нескольких опытных и, возможно, не столь предубежденных офицеров, провести натурный эксперимент! Выделите мне один полк — не самый лучший, не гвардейский, можно даже из новобранцев, чтобы чистота эксперимента была полной. Дайте мне месяц, ну, может, полтора, на их обучение и оборудование опытного участка обороны по предложенной мною системе. С укрытиями, с применением усовершенствованных мною гранат, возможно, даже с несколькими образцами улучшенных фузей, если успеем их изготовить. А затем, Ваше Величество, устроим показательное учение! Пусть другой полк, равный по силам, а то и превосходящий, обученный по всем правилам линейной тактики, атакует нашу позицию. И мы все вместе посмотрим, что из этого выйдет. Мы подсчитаем условные «потери» с обеих сторон, оценим эффективность огня, стойкость обороняющихся, возможности атакующих. Пусть поле боя само вынесет свой вердикт моим «фантазиям»!

В комнате воцарилась абсолютная тишина. Даже дыхания, казалось, не было слышно. Предложение было дерзким. Но я бил в самую точку характера Петра Великого — его страсть к экспериментам, к проверке всего на деле. Вспомнились его «потешные полки», над которыми когда-то смеялась вся Москва, а которые стали ядром новой русской армии. Вспомнились его корабельные опыты, его поездки за границу инкогнито. Этот человек не боялся ломать старое и пробовать новое, если видел в этом пользу для государства.

— Если мои идеи окажутся пустым звуком и наш экспериментальный полк будет смят и рассеян, — я развел руками, — что ж, значит, господа генералы были правы. Я готов буду посыпать свою голову пеплом, признать свою полную некомпетентность в военных делах и вернуться к своим станкам, чтобы честно служить Вашему Величеству там, где я действительно могу быть полезен. Но если… если мы сможем доказать, что даже малая часть моих предложений имеет право на жизнь, если мы увидим, что таким образом можно сберечь жизни хотя бы сотни русских солдат и нанести врагу больший урон, — разве это не будет стоить того, чтобы попробовать? Разве не в поиске таких вот решений и кроется путь к скорейшей победе над супостатом?

Я замолчал, чувствуя, как по спине ручьем течет пот. Я сказал все, что мог. Но есть еще кое-что.

— И последнее, Государь. Сегодня мои идеи просто размышление, а завтра кто-то из вражин может придумать подобное, раз уж простой мастеровой смог до этого дотумкать.

А вот теперь все. Намек на то, что вражеские агенты могут запросто свести на нет все мои «прогрессорские» штучки — дан. Теперь слово было за Царем.

Все взгляды, как по команде, устремились на Петра. Он медленно обвел глазами сначала меня, потом Брюса, который смотрел на него с плохо скрываемой мольбой, затем каждого из генералов, задерживая взгляд на самых ярых моих оппонентах — фон Дельдене, де Геннине, старом генерале. На его лице не дрогнул ни один мускул. Несколько мгновений, показавшихся мне вечностью, он молчал, словно взвешивая на невидимых весах все «за» и «против».

Наконец, он шумно выдохнул, будто сбрасывая с себя какое-то бремя, и его кулак, до этого подпиравший подбородок, тяжело опустился на стол.

— Ну-с, господа офицеры, — заявил он на удивление спокойно. — Идеи фельдфебеля Смирнова мы выслушали. И ответ его на ваши возражения — тоже. Должен сказать, язык у этого мастерового подвешен не хуже, чем руки прилажены к делу. — Уголки его губ чуть дрогнули, это была видимо не усмешка, а скорее констатация факта. — Есть ли у кого еще вопросы к нему или новые соображения по существу дела? Именно по существу, а не по тому, «как оно всегда было».

Генералы молчали. Кто-то откашлялся, кто-то поправил парик, но желающих продолжить «разнос» не нашлось. Мое предложение об эксперименте, кажется, выбило у них почву из-под ног. Одно дело — критиковать теорию, другое — спорить с возможностью практической проверки.

— Что ж, Смирнов, — протянул он. — Предложение твое об эксперименте мне по нраву. Люблю, когда не только языком чешут, но и дело предлагают. Ибо теория без практики мертва, а практика — критерий истины. Однако, — он поднял палец, — учти. Провалишь эксперимент — не только к станкам вернешься. Спрос будет строгий. Ибо время нынче военное, и каждая копейка, каждый солдат на счету. Нельзя их тратить на пустые забавы. Но и отмахиваться от мысли дельной, даже если она кажется поначалу дикой, — продолжал Царь, обводя взглядом притихших генералов, — тоже не государево дело. Шведы — враг сильный и умелый. И чтобы его одолеть, нам все средства хороши, если они к победе ведут. А косность наша, нежелание от привычного отходить, — тут он почти дословно повторил мои мысли, которые я когда-то услышал от Брюса, — это наш внутренний враг, порой похуже любого шведа.

Он помолчал, потом стукнул ладонью по столу.

— Быть по сему! Эксперименту — быть! Яков Вилимович, — обратился он к Брюсу, — подготовь указ. Выделить Смирнову полк, как он просил. Место для учений подбери подходящее. Все необходимое — обеспечить. Срок — полтора месяца, не более. Я сам приеду смотреть, чему ты там, Смирнов, своих «окопных чудо-богатырей» научишь. А вы, господа генералы, — он снова обвел их строгим взглядом, — кто желает, можете также присутствовать. И да поможет нам Бог!

Я стоял, едва веря своим ушам. Получилось! Неужели получилось?

Взглянув на Брюса, я увидел на его лице такое облегчение, будто с него сняли пудовую гирю. Даже Меньшиков смотрел на меня с каким-то изучающим выражением, в котором любопытство явно перевешивало прежний скепсис.

И как я теперь все это буду успевать? И завод, и полк…