Инженер 1: паровая империя

Глава 7 Расширение проекта

В гостиную вошел человек средних лет, в безукоризненном чиновничьем сюртуке, с тщательно выбритым лицом и холодными глазами. Коллежский советник Борис Андреевич Зубов представился с церемонной вежливостью, напоминающей ползание змеи меж камней в пустыне.

— Графиня, сударыня Долгорукова, — начал Зубов с той особенной вкрадчивостью, которая свойственна опытным чиновникам, — его превосходительство тайный советник поручил мне осведомиться о состоянии дел по восстановлению города. Как известно, правительство намерено выделить значительные средства на возрождение Севастополя, и мнение местных влиятельных семейств весьма важно для выработки правильной политики.

Елизавета и графиня переглянулись. Подобные визиты в последнее время случались часто, столичные чиновники то и дело приезжали изучать ситуацию и составлять отчеты.

— Что именно интересует его превосходительство? — осведомилась Ростопчина.

— Прежде всего, он хотел бы поблагодарить за всемерную поддержку, оказываемую вами и вашим семейством. А еще выразить восхищение вашим самоотверженным уходом за страждущими солдатами. Как они, кстати, себя чувствуют? Как относятся к итогам конфликта? И еще интересно, не высказывают ли какого-либо недовольства? Может, критику? — Зубов достал записную книжку. — Особенно среди офицерского корпуса. Поражение в войне могло породить нежелательные настроения.

Можно было сделать обиженную физиономию и объявить о том, что Долгоруковы не шпионят для правительства. Но поскольку от Бутурлина многое зависело в проекте Воронцова, девушка сдержалась.

— Осмелюсь заверить, — ответила Елизавета спокойно, слегка прищурив глаза, — что никаких антиправительственных настроений я не наблюдаю. Офицеры озабочены восстановлением, лечением раненых…

— Лечением? — Зубов поднял голову, как гончая, почуявшая добычу. — А как обстоит дело с медицинским обслуживанием? Нет ли жалоб на организацию госпитального дела?

— Напротив, — с энтузиазмом ответила графиня, — там происходят весьма отрадные вещи. Знаете ли, один молодой офицер, капитан Воронцов, разработал замечательную систему улучшения воздуха в палатах. Результаты просто поразительные!

Зубов мгновенно насторожился:

— Систему? Какую систему? И откуда у капитана подобные знания?

Елизавета почувствовала, что разговор принимает нежелательный оборот, но отступать было поздно. Она добавила:

— Инженерную систему вентиляции. Капитан Воронцов — выпускник Николаевской академии, человек образованный…

— И где он почерпнул идеи для этой… системы? — голос чиновника стал холоднее. — Не из иностранных ли источников?

— Отнюдь! — поспешно заверила графиня. — Это плод его собственных размышлений и наблюдений.

Зубов отложил перо и внимательно посмотрел на собеседниц:

— Сударыни, имею честь довести до вашего сведения озабоченность его превосходительства подобными явлениями. Вполне возможно, что этот офицер увлекся новомодными тенденциями из западных держав и теперь намерен подать ходатайство в правительство о финансирования своих проектов.

Графиня Ростопчина напряженно выпрямилась в кресле:

— И что же в этом предосудительного, коллежский советник?

— Сударыня, — Зубов говорил тоном человека, объясняющего очевидные вещи, — Россия потерпела поражение в войне именно потому, что слишком увлеклась западными новшествами, забыв о собственных традициях. Его превосходительство полагает, что нам нужно не подражание иностранцам, а возвращение к проверенным временем методам. Кроме того, вы даже не представляете, сколько сейчас появилось подобного рода проходимцев, желающих, словно гнус, присосаться к вымени государства и питаться его финансами. И это в то время, когда казна совсем опустела!

— Но ведь улучшение медицинского обслуживания… — начала Елизавета.

— Улучшение? — перебил ее Зубов. — А кто сказал, что нашим госпиталям требуются улучшения? Русские богатыри всегда обходились без заморских выдумок. Чистый воздух, простая пища, молитва — вот что нужно для исцеления.

В голосе чиновника слышались нотки той казенной риторики, которая была столь привычна в николаевскую эпоху. Но за напыщенными словами крылась вполне конкретная угроза.

— Коллежский советник, — вмешалась графиня, — позвольте спросить, какие именно меры намерено предпринять начальство?

— Графиня, вопрос решается на самом высоком уровне. Возможно, будет издан циркуляр о недопустимости самовольных технических экспериментов в военных учреждениях. Возможно, виновные понесут дисциплинарную ответственность. — Зубов сделал многозначительную паузу. — Конечно, если влиятельные особы выскажут озабоченность подобной деятельностью, это будет принято во внимание.

Елизавета поняла, что ее пытаются запугать. Но одновременно чиновник предлагал и выход, отказаться от поддержки Воронцова в обмен на покой.

— А что, если эти… нововведения… представить в ином свете? — осторожно спросила графиня. — Не как подражание Западу, а как проявление национального изобретательского гения?

Зубов недоверчиво поднял бровь:

— Объясните вашу мысль, графиня.

— Видите ли, — Ростопчина говорила медленно, обдумывая каждое слово, — можно ведь подать дело так, что наш офицер, своими силами, без всякой иностранной помощи, создал систему превосходящую западные образцы. Разве это не повод для национальной гордости?

— Хм… — Зубов задумался. — Интересная точка зрения. Но как доказать превосходство над западными образцами?

— А очень просто, — подхватила Елизавета, почувствовав, что графиня нащупала правильный подход. — Пригласить иностранных медиков осмотреть результаты. Пусть сами убедятся в эффективности русских методов.

— И опубликовать их заключения в газетах, — добавила графиня. — Показать всей Европе, что наша наука способна на открытия.

Лицо чиновника постепенно прояснялось. Очевидно, идея превратить потенциальную крамолу в предмет национальной гордости пришлась ему по вкусу.

— Любопытный подход, — произнес он наконец. — Если действительно удастся доказать оригинальность и превосходство отечественной разработки… Его превосходительство любит все истинно отечественное.

— Тогда, может быть, стоит не препятствовать эксперименту, а наоборот, обеспечить ему поддержку? — предложила Елизавета.

— При условии правильной подачи, — уточнил Зубов. — Никаких ссылок на западный опыт, никакого принижения традиционных методов. Только прославление нашего ума и отечественной изобретательности.

Когда чиновник откланялся, графиня и Елизавета еще долго сидели молча, осмысливая происшедшее.

— Что вы думаете? — спросила наконец Долгорукова.

— Думаю, мы нашли способ обойти препятствие, — ответила Ростопчина. — Но теперь вашему капитану Воронцову придется быть крайне осторожным. Одно неверное слово, и его объявят либералом и западником.

— Как же тогда дать ход этому проекту?

— Будем ходатайствовать о поддержке, но в совершенно ином тоне. Не о заимствовании европейского опыта, а о торжестве нашего гения. — Графиня грустно улыбнулась. — Какие только маски не приходится надевать, чтобы пробить стену чиновничьего консерватизма!

Елизавета кивнула, понимая, что борьба за проект Воронцова только начинается. И вестись она будет не только в госпитальных палатах, но и в салонах, канцеляриях, в той невидимой сфере влияний и интриг, которая определяла судьбы любых начинаний в Российской империи.

Возвращался я в госпиталь уже за полдень, когда мартовский день начал клониться к концу, а над Севастопольской бухтой собирались тяжелые тучи, сулившие ночной дождь. На сей раз избрал я иной путь, нежели утром, через Городскую площадь и далее по Екатерининской улице, желая осмотреть те части города, которые еще не довелось видеть воочию.

Городская площадь встретила меня зрелищем деятельного восстановления. Здесь кипела работа.

Татарские каменщики разбирали завалы, складывая пригодный кирпич в аккуратные штабеля. Женщины с корзинами собирали щебень, а мальчишки таскали воду из временно устроенного колодца. Над всей этой суетой возвышались леса будущего здания, судя по размаху, местные власти затевали что-то основательное.

— Айда, айда! — покрикивал на рабочих десятник, смуглый крымский татарин в белой рубахе и широких шароварах. — Пока солнце не село, надо успеть!

Мимо меня скрипуче проехала телега, запряженная парой выносливых крымских лошадок. В кузове громоздились мешки с известью и цементом, товар явно заграничный, с клеймами французских фирм. Возница, пожилой грек в потертом картузе, ловко управлял лошадьми, объезжая ухабы и лужи.

По Екатерининской улице я шел меж рядов временных построек. Здесь разместился настоящий базар.

Торговцы всех национальностей предлагали самый разнообразный товар. Армянин в длинном халате продавал ковры и шелка, еврей в лапсердаке торговал книгами и письменными принадлежностями, а дородная гречанка расхваливала свои оливки и сыры.

— Купите леденцы! Сладкие леденцы! — кричала молодая девушка, державшая поднос с яркими конфетами. Лицо у нее круглое, добродушное, а в темных глазах светилась та особенная жизнерадостность, какая свойственна южанам.

Возле лавки с железными изделиями остановилась группа рабочих. Кузнец, молодец с могучими руками и закопченным фартуком, показывал им новые инструменты.

— Вот эта пила английская, — объяснял он, держа в руках блестящую ножовку. — Зубья особенные, сталь закаленная. За день работы сделает столько, сколько наша за три дня.

Один из покупателей, плотник в засаленной куртке, недоверчиво качал головой:

— А цена-то какая? Небось втридорога?

— Цена соответствующая качеству, — уклончиво отвечал кузнец. — Зато прослужит годы.

Я прошел дальше, миновав ряды лавочек, и вышел к тому месту, где некогда стояла церковь Святого Николая. От храма уцелела лишь колокольня, да и та с зияющими пробоинами в стенах.

Но вокруг руин уже кипела жизнь. Местный священник, молодой человек с добрым лицом и умными глазами, разговаривал с прихожанами о планах восстановления.

— Батюшка, — говорила ему старушка в черном платке, — а когда же службы начнутся? Душа-то просит…

— Терпение, матушка, — отвечал священник мягким голосом. — Уже договорились с подрядчиками. К Пасхе хотя бы придел восстановим.

Мимо них прошла похоронная процессия. Несколько человек несли простой деревянный гроб.

Провожающие шли молча, лишь изредка перекрестясь. Смерть в послевоенном Севастополе стала делом обыденным, но от этого не менее печальным.

Дальше дорога вела через то, что прежде называлось Дворянским кварталом. Здесь картина была особенно удручающей.

Разрушенные особняки стояли словно выбитые зубы. Кое-где в уцелевших флигелях теплились огоньки света. Новые жильцы приспосабливали остатки барских хором под свои нужды.

У одного такого дома я увидел вывеску: «Трактир 'Севастополь». Из открытых окон доносились голоса и звон посуды. Видимо, хозяин решил не дожидаться полного восстановления, а начать дело в том, что осталось от прежнего здания.

На углу улицы стояла группа отставных солдат. Они о чем-то оживленно спорили, размахивая руками. Один из них, сухощавый человек с седой бородой, говорил особенно горячо:

— А что нам теперь делать? Кто нас, калек, работать возьмет? Одна нога, рука нет, какой из меня работник?

— Эх, Степаныч, — отвечал ему товарищ, здоровенный детина с перевязанной головой, — не унывай ты так. Кто-нибудь да пристроит. Ежели поискать, всегда найдется добрый, понимающий.

Они не заметили проходящего офицера, а я поспешил свернуть в переулок, не желая вмешиваться в их разговор. Но слова эти тяжело легли на сердце. Сколько таких искалеченных войной людей будет бродить теперь по России, не зная, как прокормить себя и семьи?

Переулок вывел меня к небольшой площади, где размещался рынок. Торговля шла вовсю. Крестьяне из окрестных деревень продавали овощи, молоко, яйца. Рыбаки предлагали свежую черноморскую рыбу. А в углу площади расположились цыгане с лошадьми, видимо, торговали скотом.

— Бараний, говяжий, свиной! — выкрикивал мясник, быстро затачивая нож над тушами. — Мясо первой свежести!

Запахи были самые разнообразные, от аромата свежего хлеба до резкого духа рыбы и кожи. Все это смешивалось в один густой букет южного базара, такой непохожий на чопорную атмосферу столичных рынков.

Я купил у торговки булку черного хлеба и яблоко. Желудок напомнил о себе после долгой прогулки. Хлеб оказался грубоватым, но вкусным, а яблоко — сочным и сладким, видимо, из хороших крымских садов.

Солнце уже клонилось за горизонт, окрашивая небо в багровые тона. Пора возвращаться в госпиталь.

Последний отрезок пути проходил мимо военного кладбища. Здесь покоились те, кто не дожил до окончания войны. Ряды деревянных крестов тянулись до самого горизонта. На некоторых виднелись таблички с именами, на большинстве лишь полковые номера да даты смерти.

У одной из могил стояла женщина в черном. Она молилась, изредка утирая слезы платком. Не желая тревожить ее горе, я прошел стороной, но слова молитвы донеслись до меня:

— Упокой, Господи, душу раба Твоего Ивана… Прости ему грехи его, и даруй Царствие Небесное…

Вскоре показались знакомые стены госпиталя. У входа дежурил часовой, молодой солдат с винтовкой на плече.

Увидев офицера, он отдал честь. Я кивнул в ответ и вошел в здание, где меня встретил привычный запах карболки и лекарств.

В своей койке я устроился с тем облегчением, какое испытывает путник, добравшийся до ночлега после долгого перехода. Госпитальная палата встретила меня привычной тишиной. Больные либо спали, либо лежали молча, погруженные в свои мысли и страдания.

Достав из тумбочки потертую записную книжку Александра Воронцова, я принялся изучать записи прежнего хозяина этого тела. Страницы исписаны мелким, аккуратным почерком.

Расчеты жалованья, заметки о службе, адреса знакомых. Но более всего привлекли мое внимание планы на будущее, которые покойный, а теперь я, составлял еще до войны.

«По окончании службы в саперных частях, — читал я, — намерен подать прошение о переводе в инженерное ведомство. Россия нуждается в железных дорогах, мостах, фабриках. Инженер с военным опытом может принести пользу отечеству и на гражданском поприще».

Далее следовали более конкретные размышления: «Тульская губерния богата железной рудой, но заводы наши отстали от английских и французских. Можно ли применить новые способы выплавки? Изучить устройство доменных печей в Европе?»

И еще: «Московско-Рязанская железная дорога требует продолжения. Если удастся получить место в строительной комиссии, можно предложить улучшения в конструкции мостов и насыпей».

Планы эти показались мне на редкость подходящими для моих собственных намерений. Александр Воронцов мечтал о модернизации России, не подозревая, что в его теле теперь живет человек, знающий, как именно эта модернизация должна происходить.

Я перелистнул несколько страниц и наткнулся на запись, сделанную незадолго до отъезда в Крым: «Отец завещал имение в Тульской губернии. Оно заложено за долги и требует восстановления. Требует хозяйской руки и новых порядков. Может быть, стоит попробовать заняться им?»

Дальше шли более личные заметки: «Холостая жизнь начинает тяготить. По возвращении со службы следует подумать о женитьбе. Найти спутницу, разделяющую стремление к полезной деятельности. Не светскую красавицу, а женщину с умом и характером».

При этих словах в памяти всплыл образ Елизаветы Петровны Долгоруковой. Именно такую женщину имел в виду покойный Воронцов, образованную, деятельную, способную стать настоящей помощницей в серьезных делах.

Я закрыл записную книжку и стал размышлять о том, как соединить планы Александра Воронцова с знаниями Дмитрия Короткова. Главное преимущество моего положения заключалось в том, что я знаю будущее.

Крестьянская реформа начнется через пять лет. Железнодорожное строительство получит мощный толчок. Промышленная революция охватит Россию в шестидесятые годы.

Но можно ли ускорить эти процессы? Направить их в более разумное русло? Избежать тех ошибок, которые будут совершены в реальной истории?

Для начала следует завершить дела в госпитале. Система вентиляции — это лишь первый шаг, демонстрация возможностей. Если удастся добиться поддержки влиятельных лиц, можно будет перейти к более масштабным проектам.

Железные дороги — вот где можно применить современные знания с наибольшей пользой. Я помню принципы проектирования железнодорожных мостов, технологии укладки путей, конструкции паровозов. Если получить место в строительной комиссии…

Металлургия — еще одно перспективное направление. Бессемеровский процесс получения стали будет изобретен только через несколько лет, но основные принципы я знаю. А мартеновские печи… Химия чугуна и стали…

Мои мечтания прервал тихий стон с соседней койки. Я повернул голову и увидел того самого солдата, который еще неделю назад метался в горячке от заражения крови.