Инженер 1: паровая империя

Глава 20 Проверка

На следующее утро я проснулся рано, еще до побудки, хотя спать лег далеко за полночь, слишком много мыслей теснилось в голове после вчерашней баталии у Энгельгардта.

Серый рассветный свет пробивался сквозь узкое окошко моей каморки, расположенной в служебном крыле госпиталя, и падал на побеленную известью стену, отчего та казалась еще более унылой. Я переселился сюда на время ремонта палат во время установки вентиляции, да так и остался.

Поднялся, умылся студеной водой из медного кувшина, отличное средство прогнать остатки дремоты. Надел свежую полотняную рубаху, застегнул китель инженерных войск с его медными пуговицами, на каждой из которых красовалось изображение скрещенных топоров и якоря.

Погладил рукой темно-зеленое сукно, мундир сидел безукоризненно, словно влитой, хотя и потерся уже на локтях от долгой носки. Сапоги начистил до блеска еще с вечера, сегодня предстояло важнейшее испытание, и я желал выглядеть не просителем, но офицером, знающим себе цену.

Комиссия должна прибыть к семи часам утра. Время выбрано не случайно, Пален, как истинный служака николаевской выучки, полагал, что ранний час застанет противника врасплох, неготовым. Однако я не дал себе такой роскоши, как быть застигнутым врасплох.

Спустился в подвальные помещения еще затемно. Дежурный кочегар, бородатый солдат-ветеран с изуродованной гангреной правой кистью (трех пальцев не хватало), доложил, что печи топятся исправно, дрова подготовлены на целые сутки вперед, тяга в дымоходах отличная.

Я лично проверил каждую из четырех печей, установленных в подвале. Чугунные дверцы раскалены докрасна, жар бьет в лицо, когда открываешь заслонку. Дрова березовые, сухие, горят ровно, без копоти.

Вентиляционные трубы, а их насчитывалось более сорока, каждая диаметром вершка четыре, сколоченные из досок и обитые изнутри жестью, тянулись от печей под потолком подвала, уходя затем вверх, в палаты. Я прислушался.

Ровный шум движущегося воздуха, никаких посторонних стуков и скрежета. Система действовала безотказно.

Это давало уверенность, но не позволяло расслабиться, знал я нрав Палена и Клейнмихеля, эти господа способны придраться и к пылинке.

Поднявшись обратно наверх, я обошел палаты. Больные еще спали, лишь дежурный младший лекарь Зотов, рыжеватый, с веснушками на переносице, сидел за столиком у входа в первую палату и записывал что-то в толстую амбарную книгу. Заметив меня, вскочил, отдал честь.

— Ваше благородие, все в порядке. Температура в палатах держится на уровне пятнадцати градусов по Реомюру, больные спят спокойно, жалоб на духоту не поступало. Доктор Струве велел передать, что он будет здесь к половине седьмого.

Я кивнул ему и прошел дальше. В самом деле, воздух в помещениях заметно отличался от того тяжелого, пропитанного миазмами смрада, что стоял здесь еще месяц назад.

Теперь пахло лишь карболкой, которой обрабатывали полы, да легким запахом древесного дыма от топившихся в подвале печей. Можно дышать полной грудью, не опасаясь, что в легкие попадет какая-нибудь гнилостная зараза.

Вернулся к парадному подъезду ровно без четверти семь. Энгельгардт уже ожидал там, опираясь на неизменную трость с набалдашником в виде львиной головы.

Одет полковник парадно, черный сюртук, белоснежный воротничок, орден Святого Владимира четвертой степени на шее. Седые бакенбарды его аккуратно подстрижены, взгляд из-под густых бровей спокоен и внимателен.

Рядом с ним стоял доктор Струве в своем неизменном черном докторском сюртуке, с тонкими немецкими усиками и внимательными серыми глазами за круглыми очками. Беляев чувствовал себя неважно и обещал присоединиться позднее.

— Готовы, Александр Дмитриевич? — спросил Энгельгардт негромко.

— Готов, ваше превосходительство, — отозвался я так же тихо.

Он одобрительно кивнул и похлопал меня по плечу.

— Держитесь достойно, но без заносчивости. Паки и паки повторю: Пален и Клейнмихель ищут повода придраться. Не давайте им такого повода. Отвечайте четко, по существу, без лишних слов. Цифры должны быть точны до последнего гроша и последнего пуда.

— Помню, ваше превосходительство.

Струве добавил вполголоса:

— Александр Дмитриевич, я подготовил все журналы наблюдений за последние шесть недель. Температура в палатах, число заболевших, смертность, все задокументировано. Цифры на нашей стороне.

В эту минуту у ворот показалась карета, черная, добротная, запряженная парой гнедых. Следом еще одна, попроще.

Из первой степенно выбрался Пален. Высокий, с прямой спиной и суровым, немного надменным лицом, он окинул взглядом фасад госпиталя так, словно видел перед собой не лечебное заведение, а крепость неприятеля, которую предстоит взять приступом.

Лицо его было цвета старого пергамента, с седыми бакенбардами и тщательно выбритым подбородком. Мундир статского советника сидел безукоризненно, орденские звезды поблескивали на груди.

За ним вылез Клейнмихель, человек совсем иного склада. Приземистый, грузный, с массивной челюстью и маленькими глазками, почти утопающими в складках полного лица.

Генеральский мундир туго обтягивал тучное тело, придавая фигуре некоторую комичность. Но смеяться над ним не хотелось, в этих глазках читалось нечто злобное и мстительное.

Из второй кареты высыпали младшие чиновники и инженеры, человека четыре, не более. Все в вицмундирах соответствующих ведомств, все с портфелями и папками под мышкой. Один из них нес деревянный ящичек с измерительными приборами.

Струве сделал шаг вперед.

— Милости просим, господа. Госпиталь готов к вашему визиту.

Пален чуть склонил голову, этот жест трудно назвать поклоном, скорее снисходительным кивком.

— Благодарю. Надеемся, что время наше не окажется потраченным впустую.

Взгляд его скользнул по мне, холодный, оценивающий, безо всякого дружелюбия.

— Посмотрим, посмотрим, что вы там понастроили, — буркнул Клейнмихель, вытирая платком вспотевший лоб, хотя утро стояло прохладное, почти холодное.

Я промолчал, не находя нужным отвечать на столь двусмысленное замечание. Энгельгардт бросил на меня быстрый одобряющий взгляд, верно, сдержанность моя понравилась ему.

— Прошу следовать за мной, господа, — произнес он вслух. — Начнем осмотр с подвальных помещений, где размещено отопительное оборудование и откуда начинается система воздуховодов.

Процессия двинулась внутрь госпиталя. Я шел чуть позади, справа от Энгельгардта, Струве слева. Пален и Клейнмихель двигались рядом, обмениваясь короткими репликами. Младшие чины семенили сзади, шурша бумагами.

Во дворе мы миновали хозяйственные постройки: прачечную, кухню, дровяной склад. Клейнмихель зачем-то заглянул в последний, пересчитал штабеля дров, что-то записал в бумагу.

— Расход топлива весьма солидный, — заметил он с нажимом.

— Зато люди не мерзнут, — спокойно ответил Струве. — И не умирают от воспаления легких.

Спустились по каменной лестнице в подвал. Здесь, в просторном сводчатом помещении, освещенном несколькими десятками сальных свечей в жестяных подсвечниках, размещались четыре большие кирпичные печи. Жар стоял изрядный, кочегары работали полуобнаженные, с засученными рукавами, подбрасывая в топки поленья.

— Система проста, — начал я, указывая на конструкцию. — Горячий воздух от печей поднимается в деревянные короба, обшитые изнутри жестью для защиты от огня. Короба эти тянутся под потолком и разводятся по всем палатам. В каждой палате установлены приточные решетки на высоте трех аршин от пола, через которые теплый воздух поступает внутрь помещения.

Один из младших инженеров, тот самый молодой человек, достал из ящичка термометр и приложил его к одному из воздуховодов.

— Температура воздуха на выходе из печи тридцать градусов по Реомюру, — доложил он.

— А в палатах? — спросил Пален.

— Пятнадцать градусов, ваше превосходительство, — ответил Струве. — Оптимальная температура для выздоровления. Не слишком жарко, не слишком холодно.

Клейнмихель ткнул пальцем в один из воздуховодов:

— А если эта штука загорится? Дерево, жесть… Госпиталь сгорит дотла!

— Затем и обшивка жестью, полковник, — ответил я терпеливо. — Дерево не соприкасается с горячим воздухом напрямую. К тому же, температура в воздуховодах недостаточна для воспламенения. Проверено опытным путем.

— Опытным путем! — фыркнул Клейнмихель. — А если опыт ошибочен?

— Тогда за шесть недель работы системы пожар уже случился бы, — вмешался Энгельгардт с холодком в голосе. — Между тем, как вы видите, все стоит целехонько.

Пален оглядел подвал, заглянул в топку одной из печей, осмотрел кладку кирпичей.

— Работа добротная, — признал он нехотя. — Но расход дров все-таки велик. Сколько поленниц в неделю уходит?

— Двенадцать поленниц березовых дров, ваше превосходительство, — ответил я. — Плюс три пуда угля для поддержания жара в ночное время. В деньгах это составляет три рубля пятьдесят копеек в неделю.

— Три пятьдесят…— Пален нахмурился. — Немалая сумма.

— Зато смертность снизилась на семьдесят процентов, — сказал Струве твердо. — Каждая спасенная жизнь стоит казне гораздо дороже.

Клейнмихель открыл было рот, но Энгельгардт его опередил:

— Господа, предлагаю подняться в палаты. Там вы увидите результаты воочию.

Мы двинулись обратно к лестнице. Поднимаясь, я чувствовал, как напряжение нарастает с каждой ступенькой.

Подвал это лишь механика, техника. А вот палаты это люди, живые доказательства того, что система работает.

Или не работает.

На первом этаже нас уже ожидал Беляев. Лицо его носило следы недавних переживаний, осунувшееся, с глубокими морщинами, прорезавшими лоб и щеки. Одет в черный докторский сюртук, на груди орден Святой Анны третьей степени.

— Господа, — произнес он, кланяясь, — имею честь приветствовать высокую комиссию. Готов провести осмотр палат и предоставить всю необходимую документацию.

Голос его звучал ровно, но я заметил, как дрогнули пальцы, когда он поправлял очки. Беляев нервничал.

Еще бы, ведь именно он принял решение о демонтаже системы, а затем, после вспышки госпитальной лихорадки, вынужден восстанавливать ее. Сейчас от результатов проверки зависела не только моя судьба, но и его карьера.

— Благодарю, Василий Порфирьевич, — кивнул Энгельгардт. — Начнем с первой палаты. Той самой, где две недели назад случилась вспышка лихорадки.

Мы прошли по длинному коридору, выложенному каменными плитами. Стены побелены известкой, под потолком тянулись мои воздуховоды, деревянные короба, уходящие в каждую палату. Беляев шагал впереди, изредка оглядываясь на комиссию.

Дверь первой палаты распахнулась.

Длинное помещение аршин в пятьдесят длиной и аршин в двадцать шириной встретило нас тишиной. Не гнетущей, мертвой тишиной, которая стояла здесь две недели назад, когда люди умирали один за другим, а живой, спокойной тишиной выздоравливающих.

Вдоль стен тянулись два ряда железных коек, по пятнадцать с каждой стороны. Больные лежали спокойно, некоторые читали книги, другие беседовали вполголоса с соседями. Один рядовой, с перевязанной рукой, даже играл в шахматы с ефрейтором.

Воздух в палате чистый. Пахло карболкой и свежевыстиранным бельем, совсем не тот удушливый смрад, что стоял прежде.

У окна, на высоте трех аршин от пола, виднелась приточная решетка. Я подошел, приложил ладонь, струя теплого воздуха мягко обдувала руку. Под потолком, в противоположном углу, находилась вытяжная решетка, через которую затхлый воздух выходил наружу.

Пален обошел палату, разглядывая больных. Один из чиновников комиссии, тот, что помоложе, остановился у койки рядового с забинтованной ногой.

— Как самочувствие, браток? — спросил он.

— Слава богу, ваше высокоблагородие, — ответил солдат, приподнимаясь. — Нога заживает, жару нет. Дышать легче стало, не то что раньше.

— А раньше как?

— Раньше, ваше высокоблагородие, духотища стояла страшная. Задыхались, потели. Говорили, что это нормально, мол, в госпитале всегда так. А потом вот эту штуковину поставили, — он кивнул на приточную решетку, — сразу легче сделалось.

Клейнмихель подошел к другой койке, где лежал ефрейтор с перевязанным плечом.

— А ты что скажешь?

— То же самое, ваше высокородие. Когда решетки убрали, опять душно стало. Товарищи начали болеть, горячка, жар, бред. А когда вернули назад, все прошло.

Пален обернулся к Беляеву:

— Василий Порфирьевич, каковы показатели смертности в этой палате за последние две недели?

Главный лекарь достал из кармана бумаги, развернул листы, пробежал глазами по страницам:

— За две недели после восстановления системы, ни одного летального исхода, ваше превосходительство. Тридцать больных, все на поправку идут. Температура держится в норме, нагноения прекратились.

— А до восстановления?

Беляев помолчал, потом произнес глухо:

— За трое суток, с восьмого по одиннадцатое апреля, в этой палате скончались восемь человек от госпитальной лихорадки. Еще одиннадцать заболели, но удалось спасти после того, как система восстановлена.

Повисла тишина. Цифры говорили сами за себя.

Струве добавил тихо, но внятно:

— Господа, позволю себе пояснить медицинскую сторону. Застойный воздух в палатах способствует распространению миазмов, болезнетворных испарений. Когда воздух постоянно обновляется, миазмы выводятся наружу, не успевая заразить больных. Система капитана Воронцова решает именно эту задачу.

— А температурный режим? — спросил один из инженеров комиссии, доставая термометр. — Проверим.

Он прошел по палате, измеряя температуру в разных углах.

— У входа четырнадцать градусов. В центре пятнадцать. У дальней стены четырнадцать с половиной. Разница незначительная, в пределах одного градуса.

— А раньше? — поинтересовался Пален.

Беляев снова заглянул в бумаги:

— До установки системы разница достигала пяти-шести градусов. У печи жарко, в дальних углах холодно. Больные у печки страдали от жары, в углах мерзли.

Пален кивнул, его помощник что-то записал на бумаге. Лицо его оставалось непроницаемым, но я заметил, как дрогнул уголок губ, признак того, что аргументы действуют.

— Вторая палата, — распорядился он.

Мы перешли в соседнее помещение. Картина та же: спокойные больные, чистый воздух, работающая вентиляция.

Клейнмихель попытался найти изъяны, заглядывал в углы, стучал по воздуховодам, но безуспешно. Все работало исправно.

В третьей палате, той самой, где система не демонтировалась полностью и которая осталась единственным островком здоровья во время вспышки лихорадки, мы задержались дольше. Пален расспрашивал больных, как они перенесли те страшные дни.

— Страшно было, ваше высокоблагородие, — рассказывал унтер-офицер Ковалев, сидя на постели. — Слышали, как в других палатах люди умирают, стонут. А у нас тихо. Доктор Струве приходил, говорил, держитесь, братцы, у вас система работает, вам ничего не грозит. И правда, никто не заболел.

— Вот видите, господа, — не удержался Струве. — Разница очевидна даже для самих больных.

Клейнмихель поморщился, но возразить нечего.

Четвертая и пятая палаты показали те же результаты. Везде чистота, порядок, спокойные лица выздоравливающих. Температура ровная, воздух свежий.

Мы вернулись в коридор. Пален остановился, оглядываясь на палаты.

— Капитан Воронцов, — произнес он наконец, — имею несколько вопросов прикладного характера.

— Слушаю, ваше превосходительство.

— Расход дров вы назвали. А обслуживание системы? Сколько человек требуется?

— Четыре кочегара посменно, ваше превосходительство. Двое днем, двое ночью. Плюс один плотник для текущего ремонта воздуховодов. Всего пять человек.

— Стоимость работ по установке?

— В одной палате десять рублей. На весь госпиталь ушло порядка восемьдесяти пяти рублей серебром. Это включая материалы и оплату труда мастеров.

— Срок службы конструкции?

— При должном уходе не менее десяти лет. Жесть защищает дерево от гниения, регулярная проверка стыков предотвращает разрушение.

Пален кивнул, записывая ответы. Клейнмихель молчал, глядя в окно с кислым выражением лица.

Энгельгардт обратился к Беляеву:

— Василий Порфирьевич, подготовьте, пожалуйста, сводные цифры по госпиталю за последние два месяца. Число поступивших, выздоровевших, умерших. С разделением по палатам и периодам.

— Слушаюсь, ваше превосходительство. Все документы готовы, — главный лекарь достал из-под мышки толстую папку. — Вот книги наблюдений, подписанные мною и доктором Струве. Здесь по дням расписано состояние каждого больного.

Пален взял папку, раскрыл, пробежал глазами несколько страниц. Брови его поползли вверх.

— Смертность до установки системы восемнадцать процентов. После установки всего три процента. После уборки решеток резкий скачок до двадцати шести процентов. После восстановления снова падение до двух процентов. — Он поднял глаза. — Цифры впечатляют.

— Это не просто цифры, ваше превосходительство, — тихо произнес Струве. — Это жизни. Каждый процент это человек, солдат, защитник отечества.

Пален захлопнул папку.

— Господа, полагаю, осмотр можно считать завершенным. Предлагаю вернуться в кабинет главного лекаря для составления протокола проверки.

Мы двинулись обратно по коридору. Я шел позади всех, стараясь сохранять спокойное выражение лица, но внутри ликовал.

Все прошло отлично. Система работает безукоризненно, результаты налицо, даже Пален не смог найти серьезных недостатков.

Победа. Наконец-то.

Вот только Клейнмихель поглядывает недобро, неужели что-то задумал?