Инженер 1: паровая империя

Глава 12 Кафе

Переступив порог заведения, я словно очутился не в разрушенном Севастополе, а в одном из тех парижских салонов, о которых читал в романах. Впрочем, хозяева кафе приложили немалые усилия, дабы создать иллюзию французской столицы посреди крымских руин.

Просторный зал встретил нас мягким светом газовых рожков, заключенных в молочно-белые плафоны. Стены обтянуты шелковыми обоями нежно-золотистого оттенка, с изящным растительным орнаментом. Вдоль них расставлены высокие зеркала в резных рамах, отражавшие свет ламп и зрительно удваивавшие размер помещения.

Мебель подобрана с изысканным вкусом. Бархатные диваны глубокого бордового цвета располагались вдоль стен, а между ними теснились круглые столики, покрытые безукоризненно белыми скатертями. На каждом столике хрустальная ваза с живыми цветами, удивительная роскошь для города, где еще недавно грохотали пушки.

В дальнем углу зала возвышался концертный рояль из черного лакированного дерева, должно быть, привезенный из самого Парижа. Инструмент выглядел дорого и ухоженно, крышка его сияла, отражая огни светильников.

Воздух насыщен ароматами, незнакомыми большинству севастопольских обитателей. Запах свежесваренного кофе смешивался с благоуханием французских духов, табачным дымом из дорогих папирос и легким ароматом жареного миндаля.

За столиками расположились офицеры разных полков, большинство в парадных мундирах. Кое-где виднелись статские чиновники в сюртуках, а у окна сидела пара пожилых купцов, явно местных, судя по солидности манер и добротности одежды.

— Господа офицеры! — навстречу нам вышел человек средних лет в безукоризненном черном фраке. Лицо бритое, усики аккуратно подстрижены, волосы зачесаны назад и умащены помадой. — Какая честь видеть столь достойное общество в нашем скромном заведении!

Говорил он по-русски, хотя и с заметным французским акцентом, раскатывая «р» и смягчая согласные.

— Месье Гастон, — Мещерский пожал руку хозяину, — для моих друзей лучший столик и лучшие напитки! А мадам Розали у вас сегодня выступает?

— Разумеется, господин поручик! — Гастон расплылся в улыбке. — Мадам Розали уже готовится, а мадемуазель Селеста прибудет с минуты на минуту. Прошу, господа, располагайтесь вот за этим столиком у эстрады.

Он провел нас к большому овальному столу, расположенному в трех саженях от рояля. Официант в белоснежном фартуке поспешил подать стулья с мягкими спинками, обитыми тем же бордовым бархатом, что и диваны.

— Что прикажете подать, господа? — осведомился Гастон, доставая из кармана записную книжицу. — Имеем великолепный коньяк «Мартель», доставленный прямо из Франции. Шампанское «Вдова Клико», тоже подлинное. Из легких напитков могу предложить абсент…

— Абсент! — оживился Телегин. — Давно хотел попробовать эту «зеленую ведьму»!

— Не советую, — покачал головой Мещерский. — От абсента наутро голова раскалывается пуще пушечной канонады. К тому же, говорят, он отнимает мужские силы. Давайте лучше коньяк и шампанское. А к ним что-нибудь из закусок.

— Имеются устрицы, совершенно свежие, привезенные сегодня утром из бухты, — предложил хозяин. — Паштет из гусиной печени, французские сыры, миндаль в сахаре…

— Всего понемногу! — великодушно распорядился Мещерский, явно желавший произвести впечатление. — И счет мне.

Гастон удалился, а мы расселись поудобнее. Балонов достал портсигар из серебра с гравировкой и предложил папиросы. Я взял одну, больше для приличия, хотя курить в прошлой жизни не любил.

Официант принес высокие бокалы из тонкого хрусталя и бутылку коньяка в запыленной оболочке, свидетельствующей о долгом хранении в погребах. Этикетка гласила: «Martell V. S. O. P.», что означало выдержку не менее четырех лет.

— Господа, — торжественно произнес Орлов, когда всем разлили янтарную жидкость, — за приятный вечер и прекрасных дам!

Мы чокнулись, и я пригубил коньяк. Вкус оказался удивительно мягким, бархатистым, с нотками ванили и дубовой коры. Ничего общего с суррогатами, которыми в XXI веке торговали в магазинах у дома.

— Недурно, — одобрил Фролов, причмокивая. — Правда, дороговато небось?

— Рубль за рюмку, — шепнул Мещерский. — Но оно того стоит.

Официант принес на подносе устрицы, разложенные на колотом льду. Моллюски лежали в створках раковин, политые лимонным соком. Рядом стояли щипчики и маленькие вилочки с двумя зубцами.

— Кто не пробовал устриц, смотрите на меня, — взял инициативу Балонов. Он подцепил щипчиками раковину, отделил вилочкой моллюска от створки и одним движением отправил его в рот. — Главное, не жевать, а сразу глотать.

Я последовал его примеру. Вкус оказался странным, соленым, с привкусом моря и легкой горчинкой. Не сказать, чтобы деликатес пришелся мне по душе, но отказываться было неудобно.

Внезапно в зале зазвучали первые аккорды рояля. Все разговоры стихли, все посетители повернулись к инструменту.

За роялем сидела женщина лет тридцати, в темно-зеленом платье с открытыми плечами. Волосы ее, огненно-рыжие, с медным отливом, уложены высокой прической, из которой выбивались несколько игривых локонов. Кожа молочно-белая, почти прозрачная, какая бывает у природных рыжеволосых особ. Лицо правильное, с тонкими чертами, небольшим прямым носом и полными губами, накрашенными алой помадой.

Но более всего поражали глаза. Большие, миндалевидные, зеленого цвета, подведенные темными тенями. Взгляд умный, слегка насмешливый, изучающий публику с высоты своего артистического превосходства.

Руки у нее длинные, с изящными пальцами, которые порхали над клавишами, извлекая мелодию такой красоты, что у меня перехватило дыхание.

— Шопен, — шепнул Телегин. — Ноктюрн ми-бемоль мажор.

Музыка лилась плавно, задумчиво, наполняя зал какой-то особенной грустью. Мадам Розали играла с закрытыми глазами, словно погрузившись в иной мир, где не существовало ни войны, ни разрушений, ни человеческих страданий.

Когда последний аккорд замер в воздухе, зал взорвался аплодисментами. Розали встала, изящно поклонилась и произнесла по-французски нечто, чего я не расслышал из-за шума.

— Она говорит, что следующим номером будет романс в исполнении мадемуазель Селесты, — перевел Телегин, который, судя по всему, обладал чутким слухом и превосходно владел языком.

В зале появилась вторая дама, и я невольно выпрямился в кресле.

Селеста оказалась полной противоположностью рыжеволосой пианистке. Невысокая, изящная, почти хрупкая, она двигалась с той особенной грацией, которая отличает профессиональных актрис.

Платье из темно-синего шелка облегало фигуру, подчеркивая тонкую талию и округлость бедер. Декольте, хотя и не вызывающе глубокое, открывало точеные плечи и ключицы.

Волосы черные, как вороново крыло, уложены низким пучком на затылке, из которого выбивались две изящные пряди, обрамляющие лицо. Кожа смуглая, должно быть, в жилах текла кровь южанки, возможно, испанки или итальянки. Черты лица правильные, но свилетельствующие о недюжинном характере: высокие скулы, прямой нос с легкой горбинкой, упрямый подбородок.

А глаза… Господи, такие глаза я видел разве что на древних фресках. Огромные, темно-карие, почти черные, с длинными ресницами, смотревшие прямо в душу. Брови густые, изогнутые дугами, придавали лицу выражение гордости и независимости.

Губы полные, чувственные, накрашенные темно-красной помадой. На шее тонкая золотая цепочка с маленьким крестиком, единственное украшение, намекающее на то, что дама не совсем утратила связь с приличным обществом.

Розали взяла несколько вступительных аккордов, и Селеста запела.

Голос у нее оказался низким, бархатистым, с той особенной хрипотцой, которая опьяняюще действует на мужчин. Она пела романс на французском языке, слов я не понимал, но музыка говорила сама за себя. Тоска, страсть, неразделенная любовь, все это слышалось в каждой ноте.

— Что она поет? — шепнул я Телегину.

— Песню об офицере, который уехал на войну и не вернулся, — так же тихо ответил тот. — А возлюбленная его ждет до сих пор у окна…

Мелодия закончилась, и снова грянули аплодисменты. Селеста поклонилась, улыбнулась и вдруг бросила взгляд на наш столик. На мгновение наши глаза встретились, и я почувствовал странное волнение.

— Видели? — толкнул меня в бок Мещерский. — Она на тебя смотрела!

— Показалось, — отмахнулся я, хотя сердце забилось чаще.

Розали и Селеста спустились с эстрады и направились к нашему столику. Офицеры вскочили, приветствуя дам.

— Господа, — произнесла Розали по-русски, хотя акцент выдавал француженку, — месье Гастон сказал, что вы желаете составить нам компанию?

— Будем счастливы! — воскликнул Мещерский, подавая ей стул. — Мадам Розали, ваша игра просто божественна!

— Вы слишком добры, господин поручик, — улыбнулась она, садясь. — А это ваши друзья?

Мещерский принялся представлять нас по очереди. Когда очередь дошла до меня, Селеста внимательно посмотрела в глаза:

— Капитан Воронцов? Приятно познакомиться. Я Селеста Дюбуа.

Голос ее звучал мягко, но в нем слышалась нотка насмешки, словно она разгадала во мне нечто забавное.

— Честь имею, мадемуазель, — поклонился я, целуя протянутую руку.

Кожа у нее теплая, с легким ароматом жасмина.

Официант принес еще два бокала и разлил шампанское. «Вдова Клико» оказалась восхитительной, игристое вино щекотало язык мелкими пузырьками.

— Итак, господа, — обратилась Розали ко всем, — расскажите, как вы оказались в нашем скромном заведении? Обычно офицеры предпочитают клубы, где можно в карты сыграть и перемолвиться крепким словцом.

— Мы как раз из такого клуба, — признался Орлов. — Резались там в карты, в бильярд. А теперь решили культурно отдохнуть.

— Культурно! — рассмеялась Селеста, и смех ее прозвучал как серебряный колокольчик. — Вы, господа офицеры, что разумеете под культурным отдыхом?

— Музыку послушать, с образованными дамами побеседовать, — ответил Балонов.

— А вот это уже похвально, — одобрила Розали. — Знаете, в Париже офицеры непременно посещают салоны, где обсуждают искусство, литературу… А у вас в России как?

— У нас по-разному, — вмешался Телегин. — В Петербурге и Москве есть салоны, где собирается интеллигенция. А в провинции, увы, развлечения попроще.

— А вы, капитан, — Селеста повернулась ко мне, — что предпочитаете? Карты или искусство?

Вопрос застал меня врасплох. Я на мгновение задумался, подбирая слова:

— Признаться, мадемуазель, я больше предпочитаю дела, которые приносят пользу людям. Инженерные проекты, технические усовершенствования… Но это не означает, что красота музыки оставляет меня равнодушным.

— Инженер? — заинтересованно подняла брови Селеста. — Как необычно! Расскажите, чем занимаетесь?

И я рассказал. О системе вентиляции в госпитале, о снижении смертности, о борьбе с консервативным начальством. Говорил просто, без лишних технических подробностей, но Селеста слушала внимательно, изредка задавая вопросы.

— Удивительно, — произнесла она, когда я закончил. — Значит, вы спасаете людей, применяя научные знания?

— Пытаюсь, — скромно ответил я. — Правда, не всегда получается.

— А откуда такие познания? — вмешалась Розали. — Неужели в вашей академии преподают медицину?

— Не медицину, а физику, механику… Законы природы одинаковы что для пушек, что для вентиляционных систем.

Селеста задумчиво крутила в пальцах бокал с шампанским:

— Знаете, капитан, мне всегда нравились люди, которые мыслят нестандартно. Большинство офицеров говорят только о службе, наградах, повышениях… А вы совсем иной.

— Благодарю за комплимент, мадемуазель.

Разговор между тем перешел на другие темы. Мещерский расспрашивал Розали о Париже, Орлов делился воспоминаниями о Крымской войне, Фролов травил анекдоты из армейской жизни.

Я же больше молчал, наблюдая за Селестой. Она сидела рядом, изредка прикасаясь рукой к моему плечу, когда хотела что-то сказать. Запах жасмина кружил голову сильнее шампанского.

— А вы бывали в Париже, капитан? — спросила она вдруг.

— Нет, не доводилось, — солгал я, прекрасно помня Париж будущего с его Эйфелевой башней и туристами.

— Жаль. Это чудесный город. Широкие бульвары, кафе на каждом углу, Лувр, Нотр-Дам… — В голосе ее послышалась тоска. — Иногда так хочется вернуться…

— А что вас сюда привело?

— Война, капитан. — Селеста грустно улыбнулась. — Я приехала с французскими войсками, пела для офицеров. А когда подписали мир, решила остаться. В Париже меня никто не ждет, а здесь хоть работа есть.

В ее словах слышалась такая печаль, что мне захотелось утешить эту женщину, сказать что-то ободряющее. Но Мещерский опередил меня:

— Мадемуазель Селеста, а не споете ли что-нибудь веселое? А то романс был слишком грустный.

— С удовольствием! — Она поднялась из-за стола. — Розали, сыграешь канкан?

Рыжеволосая пианистка рассмеялась:

— О, ты хочешь шокировать почтенную публику?

— Почему бы и нет? — подмигнула Селеста.

Розали снова села за рояль, и через мгновение зазвучала бойкая, зажигательная мелодия. Селеста поднялась на эстраду и закружилась в танце, высоко вскидывая ноги и демонстрируя кружевные панталоны.

Зал взревел от восторга. Офицеры свистели, хлопали в ладоши, кричали «браво!». Даже степенные купцы у окна улыбались, забыв о своей чопорности.

Танец закончился, и Селеста, раскрасневшаяся и слегка запыхавшаяся, вернулась к нашему столику.

— Ну как? — спросила она, хватая бокал с водой. — Развеселились?

— Мадемуазель, вы восхитительны! — воскликнул Мещерский.

Она села рядом со мной, и я почувствовал жар ее тела. Запах жасмина смешался с легким ароматом пота, что отчего-то показалось еще более возбуждающим.

— А вы, капитан, что думаете о канкане? — спросила она, глядя в глаза.

— Думаю, что это смелый танец для смелой дамы, — осторожно ответил я.

— Смелой? — Она рассмеялась. — Или бесстыдной?

— Отнюдь. Просто свободной от предрассудков.

— Вы правы, капитан. Я действительно свободна. — В голосе ее прозвучала горечь. — Слишком свободна, как говорят ханжи.

Вечер близился к концу. Часы на стене показывали половину первого ночи. Некоторые офицеры уже начали расходиться, прощаясь с дамами и договариваясь о следующей встрече.

— Господа, — объявил Мещерский, расплачиваясь со счетом, — пора и нам. Завтра служба, не дай бог проспим утренний развод.

Все стали подниматься, но Селеста тихо произнесла, наклонившись к моему уху:

— Капитан, не желаете ли выпить чашечку настоящего французского кофе? У меня есть апартаменты наверху, я живу прямо над кафе…

Сердце екнуло. Предложение прозвучало недвусмысленно.

Я мог отказаться, сославшись на усталость или необходимость вернуться в госпиталь. Мог поступить как порядочный офицер и удалиться вместе с товарищами.

Но почему-то не захотелось.

— С удовольствием, мадемуазель, — ответил я. — Обожаю хороший кофе.

Мещерский, заметив наш негромкий обмен репликами, расплылся в понимающей улыбке:

— Так, так, так… Александр Дмитриевич, кажется, решил остаться для дегустации французских напитков?

— Кофе, Павел Иванович, всего лишь кофе, — невозмутимо ответил я, чувствуя, как краска заливает щеки.

— Ну да, ну да, — хихикнул Фролов, подмигивая здоровым глазом. — Кофе он называет. А мы-то, братцы, знаем, каков этот французский кофеек!

— Господа, — вступилась за меня Селеста, хотя в голосе ее слышалась насмешка, — капитан просто интересуется европейскими обычаями. Разве образованному человеку не пристало расширять кругозор?

— Кругозор! — прыснул Орлов, едва сдерживая смех. — Ох, Воронцов, смотри не расширь его чрезмерно, а то наутро голова болеть станет!

— Завидуете, господа? — Селеста поднялась из-за стола, демонстрируя всю грацию своей точеной фигуры. — Не каждому выпадает честь беседовать с французской дамой о высоких материях.

— О высоких ли? — протянул Балонов, и офицеры снова рассмеялись.

Телегин, единственный сохранивший благородную сдержанность, подошел и хлопнул меня по плечу:

— Александр Дмитриевич, желаю приятного вечера. Только не забывайте, что утром в десять часов у нас назначена встреча с интендантом по поводу материалов.

— Какая встреча? — не понял я.

— Ах да, вы же еще не в курсе, — Телегин понизил голос. — Статс-секретарь, с которым мы прибыли, выразил желание ознакомиться с вашим проектом вентиляции. Мещерский рассказал ему за ужином, господин заинтересовался. Так что готовьтесь представить чертежи и расчеты.

Эта новость отрезвила меня лучше ведра холодной воды. Статс-секретарь! Если столичный чиновник такого ранга обратит внимание на проект, появится шанс обойти местных ретроградов.

— Непременно буду, — заверил я. — Благодарю за предупреждение, Андрей Николаевич.

— Вот видите, — Селеста взяла меня под руку, — господин капитан человек деловой. Даже в минуты отдыха помнит о службе.

— А я бы на его месте о другом помнил! — выкрикнул кто-то из офицеров, и снова раздался хохот.

Мещерский обнял меня за плечи и прошептал на ухо так, чтобы Селеста не слышала:

— Счастливец ты, Александр! Такую красотку подцепил… Только смотри, французы хитрые, не позволь обобрать себя до нитки. И главное, до полудня вернись в госпиталь, а то Беляев хватится и доложит куда следует.

— Не беспокойся, Павел, голова на плечах, — отозвался я.

— Голова-то на плечах, а вот что еще на месте останется, большой вопрос! — Фролов снова прыснул, но Орлов дернул его за рукав:

— Полно тебе, Иван Петрович. Дай человеку спокойно уйти.

Офицеры наконец направились к выходу, оборачиваясь и перешептываясь. Мещерский напоследок показал мне кулак с оттопыренным большим пальцем, жест, означавший одобрение и пожелание удачи.

Розали, наблюдавшая за сценой с едва скрываемой усмешкой, подошла к Селесте:

— Ну что, chérie, еще один сердцеед пал жертвой твоих чар?

— Перестань, Розали, — поморщилась Селеста. — Господин капитан просто культурный человек, с которым можно побеседовать о серьезных вещах.

— О серьезных вещах! — Рыжеволосая пианистка рассмеялась. — Ну-ну, не буду мешать вашей беседе. Только не засиживайтесь до рассвета, завтра вечером снова выступать.

Она направилась к стойке, где месье Гастон подсчитывал выручку вечера.

Мы с Селестой остались почти одни. В зале еще сидели двое-трое посетителей, допивавшие последние рюмки, но они не обращали на нас внимания.

— Итак, капитан, — произнесла Селеста, не отпуская моей руки, — готовы познакомиться с французским кофе?

— Готов, мадемуазель.

— Тогда прошу следовать за мной.