Инженер 1: паровая империя

Глава 13 Будуар

Селеста повела меня к небольшой двери в дальнем углу зала, скрытой за бархатной портьерой. За дверью открылась узкая лестница с деревянными ступенями, скрипящими под ногами. Стены выкрашены в кремовый цвет, на площадках висели небольшие гравюры в рамках, изображавшие парижские виды.

— Осторожно, ступени крутые, — предупредила Селеста, поднимаясь впереди.

Я следовал за ней, невольно любуясь грацией ее движений. Даже в простом подъеме по лестнице чувствовалась выучка актрисы, привыкшей держать осанку и двигаться красиво.

На втором этаже мы остановились перед дверью из темного дерева, украшенной латунной табличкой с надписью «Mademoiselle S. Dubois». Селеста достала из маленькой сумочки изящный ключик и отперла замок.

— Добро пожаловать в мои скромные апартаменты, капитан.

Переступив порог, я очутился в мире, разительно отличающемся от всего, что видел в Севастополе. Если госпиталь пах карболкой и страданием, офицерский клуб табаком и мужским потом, то здесь царил аромат изысканности и женственности.

Небольшая прихожая встретила нас мягким светом настенного газового рожка. На вешалке висело несколько платьев, на полочке стояли изящные дамские сапожки и туфельки на каблучках. Справа зеркало в резной раме, перед которым на столике лежали гребни, шпильки и флаконы духов.

— Располагайтесь, не стесняйтесь, — Селеста сняла легкую шаль, которую накинула на плечи перед выходом из кафе, и повесила ее на крючок.

Я прошел за ней в гостиную, и здесь у меня перехватило дыхание.

Комната небольшая, не больше четырех сажен в длину и трех в ширину, но обставленная с таким вкусом, что казалась просторной. Стены обиты обоями цвета слоновой кости с едва заметным золотистым узором. Потолок белый, с лепными розетками, от которых спускались две изящные люстры из матового стекла.

У стены стоял диван на гнутых ножках, обитый розовым шелком, с множеством маленьких подушечек, расшитых золотыми нитями. Перед диваном низкий столик из красного дерева, на столешнице которого лежали книги в кожаных переплетах и номера французских журналов.

Справа возвышался книжный шкаф, также из красного дерева, со стеклянными дверцами. Книги стояли ровными рядами, корешки многих с золотым тиснением. Я различил несколько знакомых имен: Гюго, Бальзак, Жорж Санд, Мюссе…

У окна расположился туалетный столик с большим зеркалом в золоченой раме. На столике флаконы духов, коробочки с пудрой и румянами, щетки для волос с серебряными ручками, шкатулка для украшений, инкрустированная перламутром.

На стенах висели картины в рамах. Большинство изображали парижские сюжеты: Сена с мостами, собор Нотр-Дам, бульвары с гуляющей публикой, уличное кафе.

Одна картина привлекла особое внимание. Портрет молодой женщины в белом платье, сидящей у рояля. Черты лица показались знакомыми…

— Это вы? — спросил я, указывая на портрет.

— Я, — кивнула Селеста, проходя к небольшому буфету в углу. — Писал один художник в Париже, лет пять назад. Тогда я еще пела в театре, а не по кабакам…

В голосе ее снова послышалась горечь.

Пол застелен ковром с восточным орнаментом, ворс густой и мягкий, шаги почти не слышны. У камина, облицованного белым мрамором, стояли два кресла с высокими спинками, между ними маленький круглый столик на трех ножках.

Но более всего поражало обилие света. Газовые рожки на стенах давали ровное, мягкое освещение, а на столиках горели свечи в серебряных подсвечниках. Пламя отражалось в зеркалах, создавая иллюзию множества огоньков.

Воздух насыщен ароматами. Жасмин, которым пахла сама Селеста, смешивался с запахом розового масла, горевших свечей и еще чего-то неуловимого, возможно, саше с лавандой, спрятанного среди подушек.

— Присаживайтесь, капитан, — Селеста указала на диван. — Я сейчас приготовлю кофе. Надеюсь, вы не откажитесь подождать несколько минут?

— Нисколько, мадемуазель.

Я опустился на диван, и тот оказался удивительно мягким. Подушки приятно пружинили под спиной.

Взяв с низкого столика один из журналов, я принялся рассматривать иллюстрации. «Le Journal des Demoiselles», дамский журнал, посвященный моде, этикету и светской жизни.

Селеста тем временем исчезла за дверью, ведущей, судя по всему, в маленькую кухоньку. Слышалось звяканье посуды, шум льющейся воды, потом запах молотого кофе, такой насыщенный и ароматный, что я невольно вдохнул глубже.

Взгляд мой упал на книжный шкаф. Подойдя ближе, я изучил корешки. Селеста читала серьезную литературу. «Отверженные» Гюго, «Человеческая комедия» Бальзака, «Исповедь сына века» Мюссе, стихи Ламартина и Виньи, даже философские сочинения Вольтера и Руссо.

— Вы любите читать, мадемуазель? — окликнул я ее.

— Обожаю! — донесся ответ из кухни. — Книги мои лучшие друзья. Они не предают, не обманывают, не требуют ничего взамен…

Я вернулся к дивану и заметил на столике небольшой портрет в серебряной рамочке. На рисунке изображена пожилая супружеская пара.

Мужчина с седыми усами и бородой, в темном сюртуке, женщина в простом черном платье с белым воротничком. Лица серьезные, даже суровые, как принято на портретах того времени.

— Это мои родители, — Селеста вернулась в гостиную с подносом в руках. — Живут в Лионе. Отец владеет небольшой ткацкой мастерской.

— Они знают, чем вы занимаетесь?

— Знают. — Она поставила поднос на столик и села рядом на диван. — И не одобряют. Считают, что опозорила семью, выбрав карьеру актрисы. Но что поделать? Не все же женщины рождены для того, чтобы выйти замуж за лавочника и рожать детей до старости.

На подносе стояли две чашечки из тонкого фарфора с позолоченными краями, кофейник с длинным носиком, сахарница и молочник. Рядом лежало несколько миндальных печений на изящной тарелочке.

Селеста разлила кофе по чашкам. Аромат стоял необыкновенный, крепкий, бодрящий, совсем не похожий на тот суррогат, который подавали в госпитале.

— Сахар? Сливки? — спросила она.

— Только сахар, благодарю.

Она положила в мою чашку два кусочка сахара щипчиками и протянула мне. Пальцы наши соприкоснулись, и я снова почувствовал тепло ее кожи.

Кофе оказался восхитительным. Крепкий, но не горький, с легким ореховым привкусом. Я пригубил и почувствовал, как приятное тепло разливается по телу.

— Отличный кофе, мадемуазель. Где вы берете такие зерна?

— Месье Гастон заказывает из Марселя. Настоящий арабский кофе, привозят с Востока. — Селеста отпила из своей чашки и откинулась на подушки. — Что же мы, капитан, все обо мне. Вы уже начали рассказывать о себе внизу. Теперь расскажите больше. Откуда вы родом? Как стали инженером? И почему вместо того, чтобы строить карьеру в столице, торчите в разрушенном Севастополе?

Вопросы прямые, без светской обиняков. Это подкупало.

Я немного помедлил, обдумывая, что можно рассказать, а что следует утаить.

— Родился в Тульской губернии, в семье небогатого помещика. Отец хотел, чтобы я стал военным, отдал в кадетский корпус, потом в Николаевскую инженерную академию. Я учился хорошо, особенно давалась математика и физика…

— И попали на войну?

— Да. Служил в саперном батальоне, участвовал в обороне Севастополя. Получил ранение от взрыва французской мины, три недели был без сознания.

— Господи! — Селеста посмотрела на меня с искренним состраданием. — Это же чудо, что вы выжили!

— Чудо, — согласился я. — Но после этого… — Я запнулся, подбирая слова. — После этого многое изменилось. Словно заново родился. Стал замечать то, что раньше не видел. Думать о том, о чем не задумывался…

— Контузия меняет людей, — задумчиво произнесла она. — У меня был знакомый артиллерист, тоже пережил взрыв. После этого вернулся совсем другим человеком. Раньше кутила, в карты играл, за юбками бегал. А потом стал тихим, задумчивым, начал книги читать, в церковь ходить…

— Со мной несколько иначе, — усмехнулся я. — Книги я и раньше читал. А вот за юбками…

Я осекся, поняв, что сказал лишнее.

— За юбками не бегали? — Селеста рассмеялась. — Ну что же, это похвально для офицера. Хотя и удивительно. Неужели в вашей академии не было романов?

— Были, — уклончиво ответил я, вспоминая не академические романы капитана Воронцова, а свою прошлую жизнь в XXI веке. — Но ничего серьезного. Служба поглощала все время.

— А теперь? — Она придвинулась ближе, и запах жасмина снова кружил голову. — Теперь есть время?

Вопрос прозвучал двусмысленно. Я отставил чашку на столик и повернулся к ней:

— Мадемуазель Селеста, признаться, не понимаю, зачем вы пригласили меня сюда. Кофе прекрасный предлог, но вряд ли истинная причина.

Она некоторое время молчала, пронзая меня взглядом темных глаз. Потом тихо произнесла:

— А вы, капитан, человек прямой. Не любите недомолвок?

— Не люблю, — подтвердил я.

— Хорошо. Тогда скажу честно. — Она тоже отставила чашку. — Вы мне понравились. Не как офицер, не как потенциальный клиент. А как человек. Впервые за долгое время встретила мужчину, с которым можно говорить не о пустяках, а о серьезных вещах. Который смотрит мне в глаза, а не на декольте. Который думает о спасении людей, а не о картах и выпивке.

Слова ее прозвучали искренне. Я видел, что она не лукавит, не играет роль. Перед мной сидела не куртизанка, привыкшая обольщать мужчин за деньги, а просто одинокая женщина, соскучившаяся по нормальному человеческому общению.

— Благодарю за откровенность, мадемуазель, — произнес я. — Признаться, вы тоже мне понравились. Как человек, как собеседница… И как женщина, не стану лукавить.

— Значит, мы понравились друг другу, — улыбнулась она. — Это прекрасное начало, не правда ли?

Она поднялась с дивана и подошла к окну. Отдернув тяжелую портьеру из бордового бархата, распахнула створку. В комнату ворвался ночной воздух, свежий, пропитанный морской солью и запахом весны.

— Знаете, капитан, что я люблю больше всего в Севастополе? — спросила она, глядя на спящий город. — То, что здесь еще можно начать все заново. Город разрушен, но он восстанавливается. Люди потеряли многое, но не потеряли надежду. Здесь не важно, кем ты был вчера. Важно, кем станешь завтра.

Я подошел к ней и встал рядом. Город лежал внизу, погруженный в темноту. Лишь редкие огни фонарей мерцали, словно звезды, упавшие на землю. Где-то вдалеке ухал сторожевой колокол. В бухте покачивались на волнах темные силуэты кораблей.

— Красиво сказано, — заметил я. — Но разве в Париже тоже нельзя начать заново? Разве там не больше возможностей?

— В Париже все уже поделено, — вздохнула она. — Там я была никем. Дочь ткача, пытающаяся пробиться в театр. А здесь… здесь я Селеста Дюбуа, артистка. Пусть пою в кафе, а не в опере, но люди аплодируют, восхищаются, запоминают.

Она повернулась ко мне лицом. Глаза ее блестели в полумраке, полные какой-то затаенной печали.

— А вы, капитан, тоже начинаете все заново?

— Возможно, — честно ответил я. — Еще не решил, каким путем пойти. Остаться в армии или уйти в отставку. Продолжать борьбу за внедрение своих изобретений или махнуть рукой и заняться чем-то более спокойным…

— Не махайте, — тихо произнесла она, кладя руку мне на грудь. — Таких людей, как вы, слишком мало. Если все махнут рукой, кто будет спасать умирающих?

Сердце мое забилось сильнее. Она стояла так близко, что я чувствовал тепло ее тела, видел, как вздымается грудь под тонкой тканью платья. Запах жасмина окутывал, словно невидимое облако.

— Селеста… — начал я, но она приложила палец к моим губам.

— Тише. Не надо слов.

Она поднялась на цыпочки и поцеловала меня. Губы ее мягкие, теплые, с привкусом кофе и сладости миндального печенья. Я обнял ее за талию, прижал к себе, и она откликнулась, обвив руками мою шею.

Поцелуй длился долго, страстно. Когда мы наконец оторвались друг от друга, оба тяжело дышали.

— Пойдемте, — шепнула она, беря меня за руку. — Здесь неуютно. В будуаре теплее.

Она повела меня через гостиную к двери, завешенной той же бархатной портьерой, что висела у окна. Отдернув ее, мы оказались на пороге еще одной комнаты, погруженной в полумрак.

Селеста зажгла свечу на комоде у входа, и будуар предстал передо мной во всей своей интимной прелести.

Комната совсем маленькая, не больше двух сажен в каждую сторону. Но от этого она казалась еще более уютной, почти кукольной. Стены обиты розовым шелком, собранным в мягкие складки. На потолке лепные амуры и гирлянды, выкрашенные в белый и золотой цвета.

В центре стояла широкая кровать под балдахином из того же розового шелка. Покрывало атласное, кремового оттенка, расшитое серебряными нитями. Подушек множество, больших и маленьких, в кружевных наволочках. По краям кровати висели занавески из тончайшего газа, почти прозрачные.

Справа от кровати комод из светлого дерева, на нем фарфоровая статуэтка пастушки, еще несколько свечей в серебряных подсвечниках и шкатулка для драгоценностей. Слева ширма китайской работы, расписанная золотыми драконами и цветами сакуры.

На полу ковер, еще более мягкий и пушистый, чем в гостиной. На нем лежала шкура белого медведя, видимо, трофей какого-то офицера-поклонника.

Но более всего поражал запах. Здесь он был еще более густым, чем в гостиной. Розовое масло, жасмин, ваниль, мускус… Аромат будуара действовал опьяняюще, затуманивая рассудок и пробуждая инстинкты.

Селеста закрыла за нами дверь и прислонилась к ней спиной, глядя на меня в мерцающем свете свечи.

— Ну вот, капитан, — произнесла она тихо, — мы наконец остались вдвоем. И никто нам не помешает…

Я стоял посреди комнаты, чувствуя, как сердце колотится в груди с такой силой, словно готово выскочить. Руки слегка дрожали, что обычно мне совершенно несвойственно. Но Селеста действовала на меня как наваждение, лишая способности мыслить трезво.

— Вы нервничаете, капитан? — усмехнулась она, медленно отходя от двери. — Странно видеть взволнованным человека, который не дрогнул перед снарядами и минами.

— Снаряды и мины предсказуемы, мадемуазель, — ответил я, находя в себе силы для иронии. — Они подчиняются законам физики. Летят по определенной траектории А вы… вашу траекторию предсказать невозможно.

Она рассмеялась, низким, грудным смехом, от которого по спине побежали мурашки.

— Как галантно сказано! Но я уже убедилась, что русские офицеры умеют не только воевать, но и говорить комплименты.

Селеста подошла к комоду и начала вынимать из волос длинные шпильки. Одна за другой они падали на деревянную поверхность с тихим звоном. Черные локоны, освобожденные от плена, рассыпались по плечам волной, доходя почти до талии.

— Помогите мне, капитан, — попросила она, поворачиваясь спиной. — Одной трудно справиться с крючками.

Я подошел и увидел длинный ряд маленьких крючочков, которыми застегивалось платье на спине. Пальцы мои, привычные к черчению и работе с инструментами, вдруг стали непослушными. Первый крючок поддался с трудом, второй легче, третий…

— Вы впервые расстегиваете дамское платье? — поинтересовалась Селеста, и в голосе ее слышалась насмешка.

— Признаться… да, — честно ответил я, борясь с очередным крючком.

— Как трогательно! — Она оглянулась через плечо. — Значит, господин капитан не такой уж опытный сердцеед, как могло показаться.

— Никогда и не считал себя им.

— Тем лучше. Мне надоели самоуверенные кавалеры, полагающие, что все женщины должны падать к их ногам.

Наконец последний крючок поддался, и платье распахнулось, обнажив спину. Кожа белая, гладкая, с едва заметной россыпью родинок у левой лопатки. Позвоночник изящной дугой тянулся вниз, теряясь под кружевом нижней сорочки.

Селеста пожала плечами, и платье соскользнуло вниз, образовав лужицу темно-синего шелка у ее ног. Она осталась в белой батистовой сорочке на тонких бретелях, едва прикрывавшей бедра, и шелковых чулках, подвязанных лентами выше колен.

Обернувшись ко мне, она посмотрела прямо в глаза:

— Теперь ваша очередь, капитан. Или вы намерены оставаться в мундире всю ночь?

Я начал расстегивать пуговицы мундира, и она подошла помочь. Пальцы ее работали ловко, умело. Мундир упал на спинку стула рядом с ширмой. Следом полетели эполеты, галстук, рубаха…

— У вас шрамы, — заметила она, проводя пальцем по груди, где виднелось несколько розовых отметин. — Следы осколков?

— Да. После взрыва мины.

— Бедный… — Она наклонилась и поцеловала один из шрамов. — Вам было больно?

— Не помню. Сознание потерял почти сразу.

Ее губы скользили по моей коже, оставляя горячий след. Я обнял ее, прижал к себе, чувствуя сквозь тонкую ткань сорочки тепло ее тела, упругость груди, изгиб бедер. Руки мои, словно сами собой, скользнули вниз, по спине, по талии…

— Постойте, — шепнула она, отстраняясь. — Не торопитесь так. Разве вас не учили, что все прекрасное требует времени?

Она отошла к кровати и присела на край, поджав под себя одну ногу. В мерцающем свете свечей ее фигура казалась почти нереальной, как видение из сна.

— Подойдите, — позвала она, похлопывая рукой по покрывалу рядом с собой.

Я сел рядом, и она положила голову мне на плечо.

— Знаете, капитан, что мне нравится в вас? То, что вы не пытаетесь казаться кем-то другим. Большинство мужчин, попав в будуар к женщине, начинают изображать из себя то страстных любовников, то опытных соблазнителей. А вы просто честны. Даже в смущении своем.

— Я действительно смущен, — признался я. — Не думал, что вечер закончится так.

— А как вы думали?

— Полагал, что вернусь в госпиталь и лягу спать на своей жесткой койке, размышляя о способах обойти Беляева и Клейнмихеля.

Она рассмеялась и повернула мое лицо к себе:

— Забудьте о них хотя бы на одну ночь. Забудьте о госпитале, о службе, о своих проектах. Сейчас есть только мы двое, эта комната и несколько часов до рассвета.

Она поцеловала меня снова, и на этот раз поцелуй оказался долгим, глубоким. Язык ее скользнул между моими губами, играя, дразня, требуя ответа. Я откликнулся, притянул ее ближе, и мы опрокинулись на мягкие подушки.

Селеста оказалась сверху, волосы ее рассыпались, окутывая нас черным шелковым пологом. Глаза горели в полутьме, полные желания и какой-то затаенной грусти.

— Вы красивый мужчина, капитан, — прошептала она, целуя мою шею, ключицы, грудь. — Жаль, что таких, как вы, я встречаю так редко…

Руки мои скользнули по ее спине, нащупали тонкие бретели сорочки. Селеста приподнялась, позволяя стянуть ткань вниз, и предстала передо мной почти обнаженная, лишь в шелковых чулках.

Тело ее было совершенным. Небольшая, высокая грудь с темными сосками, плоский живот с едва заметной ямочкой пупка, округлые бедра, длинные ноги… Каждая линия, каждый изгиб словно созданы художником, влюбленным в женскую красоту.

— Нравится? — спросила она с лукавой улыбкой, замечая мой восхищенный взгляд.

— Вы прекрасны, — выдохнул я.

— Тогда не просто смотрите… прикоснитесь.

Я притянул ее к себе, и наши тела слились. Кожа к коже, дыхание к дыханию. Руки мои исследовали каждый изгиб, каждую впадинку, запоминая прикосновением то, что видели глаза. Она отвечала на каждое движение, направляя, подсказывая, обучая языку, понятному без слов.

Свечи на комоде догорали, отбрасывая на стены причудливые тени. За окном кричала ночная птица, где-то вдалеке лаяла собака. Но мы не слышали ничего, кроме собственного дыхания и биения двух сердец, слившихся в один ритм.

— Александр, — прошептала она, впервые назвав меня по имени. — Не останавливайтесь…

И я не остановился.

Страсть, разгоревшаяся между нами, оказалась неожиданно сильной. Селеста отдавалась ей без остатка, забыв о своей профессиональной отстраненности, превратившись из опытной куртизанки в просто женщину, жаждущую близости и нежности.

Мы сливались и расставались, целовали друг друга и шептали бессвязные слова, теряли себя и находили снова. Время остановилось, растворилось в этой маленькой розовой комнате, где не существовало ничего, кроме двух тел, двух душ, двух одиночеств, на несколько часов нашедших утешение друг в друге.

Когда все закончилось, мы лежали рядом, переплетя руки и ноги, укрывшись легким одеялом. Селеста положила голову мне на грудь, и я слышал ее ровное дыхание.

— Это было… необычно, — тихо произнесла она через некоторое время.

— Что именно?

— То, что я чувствовала. Обычно с мужчинами у меня просто работа. Притвориться, изобразить страсть, вздохнуть в нужный момент… А сейчас… сейчас я нисколько не притворялась.

Я погладил ее по волосам:

— Рад, что смог подарить вам настоящие чувства, а не игру.

— Вы странный человек, капитан. Застенчивый и неопытный, но при этом… — она замолчала, подбирая слова. — При этом в вас есть какая-то сила, уверенность. Словно вы знаете нечто важное, недоступное другим.

Она поразила своей проницательностью. Селеста интуитивно почувствовала то, что я тщательно скрывал. Знание будущего, опыт иной жизни, понимание того, как устроен мир, все это действительно делало меня не похожим на обычных людей XIX века.

— Возможно, вы правы, — уклончиво ответил я. — Контузия изменила меня. Словно открыла доступ к знаниям, которых раньше не было.

— Мистика какая-то, — пробормотала она. — Но мне нравится. Вы не скучный, как большинство офицеров.

Она потянулась, как кошка, и прижалась ближе:

— Останетесь до утра?

— Хотел бы, но не могу. Нужно вернуться в госпиталь до рассвета, иначе дежурный врач хватится.

— Жаль… — Она провела пальцем по моей груди. — Я редко приглашаю мужчин остаться до утра. Но вы особенный.

— Благодарю за комплимент, мадемуазель.

— Селеста. Просто Селеста. — Она приподнялась на локте и посмотрела мне в глаза. — После того, что между нами было, можно без церемоний, не правда ли?

— Селеста, — повторил я, и имя это показалось сладким на вкус.

Она наклонилась и поцеловала меня, легко, почти целомудренно:

— Придете еще?

— Если позволите…

— Позволю. — Она улыбнулась. — Приходите, когда захотите. Я здесь каждый вечер, кроме воскресенья. Месье Гастон дает мне выходной.

Я осторожно высвободился из ее объятий и начал одеваться. Селеста лежала на кровати, укрывшись одеялом до подбородка, и наблюдала за мной с ленивой улыбкой.

— Знаете, что мне еще нравится в вас? — спросила она, когда я застегивал последнюю пуговицу мундира. — То, что вы не пытаетесь сразу убежать, едва закончив. И не засыпаете, захрапев, как многие мужчины.

— Я воспитанный человек, мадемуазель… то есть, Селеста.

Она рассмеялась:

— Вот видите, все равно скатываетесь на церемонии! Ничего, отучу со временем.

Я подошел к кровати, наклонился и поцеловал ее в лоб:

— Спасибо за этот вечер. Вы подарили мне нечто большее, чем просто удовольствие.

— Что же?

— Ощущение того, что я все еще живой человек, а не просто инженер, одержимый своими проектами.

Глаза ее стали влажными:

— Идите уже, капитан. А то еще разревусь, как сентиментальная дурочка.

Я вышел из будуара, пересек гостиную и спустился по узкой лестнице. Кафе внизу пустовало, месье Гастон давно закрыл заведение. Только у стойки дремал ночной сторож, старик в потертом сюртуке.

Выйдя на улицу, я вдохнул ночной воздух полной грудью. Холодок отрезвил, прояснил мысли. Звезды над головой сияли так ярко, что казалось, до них можно дотянуться рукой.

Извозчик дремал на козлах своей коляски, укутавшись в тулуп. Я окликнул его, и он встрепенулся:

— А, ваше благородие! Куда везти прикажете?

— В госпиталь. И поторапливайся, рассвет скоро.

Коляска покатила по пустынным улицам. Город спал, лишь кое-где в окнах мерцали огоньки, да редкие ночные сторожа постукивали колотушками, возвещая, что все спокойно.

Я откинулся на скрипучее сиденье и закрыл глаза. В голове роились мысли, одна противоречивее другой.

Что я наделал? Провел ночь с женщиной легкого поведения, пусть даже и не совсем обычной. Изменил своим принципам, поддался минутной слабости…

Но почему же тогда не чувствую угрызений совести? Напротив, на душе легко, почти радостно. Словно груз какой-то свалился с плеч.

Селеста… Странная, противоречивая женщина. Куртизанка с душой романтика, циничная и сентиментальная одновременно. Она подарила мне не просто плотское удовольствие, а нечто большее. Ощущение живой связи с другим человеком, понимание, близость.

А еще она права насчет того, что я изменился. Контузия действительно сделала меня другим.

И что теперь делать с этим знанием? Продолжать борьбу за внедрение медицинских новшеств? Или махнуть рукой и переключиться на что-то более благодарное, на технические проекты, где меньше интриг и больше простора для творчества?

Коляска остановилась у ворот госпиталя. Небо на востоке начало светлеть, предвещая скорый рассвет.

— Приехали, ваше благородие, — доложил извозчик. — Два рубля с вас.

Расценки, конечно, немалые. Но я расплатился, не торгуясь, да еще и щедро добавил на водку. Сразу направился к главному корпусу.

Ночной сторож, дремавший в будке, даже не поднял головы. Очевидно, привык к тому, что офицеры возвращаются в госпиталь в самое разное время.

Поднявшись по скрипучим ступеням на второй этаж, я прошел по коридору к своей палате. Все спали. Слышались храп, стоны, кашель больных. Пахло карболкой, йодом, застоявшимся воздухом.

Какой контраст с будуаром Селесты! Там запах жасмина и роз, здесь вонь нечистот и лекарств. Там мягкие перины и шелковые простыни, здесь жесткие койки и грубые одеяла. Там жизнь, здесь страдание и смерть.

Я тихо разделся, повесил мундир на спинку стула и лег на свою койку. Пружины противно заскрипели, но никто не проснулся.

Закрыв глаза, я попытался уснуть. Но сон не шел. Перед внутренним взором вставали картины прошедшей ночи. Темные глаза Селесты, ее улыбка, прикосновения…

А еще всплывали слова Телегина о статс-секретаре, который хочет познакомиться с проектом. Это шанс! Если удастся заинтересовать высокопоставленного чиновника из столицы, можно обойти местных противников.

Значит, утром нужно привести в порядок все чертежи, подготовить расчеты, продумать речь. Показать, что система вентиляции это не просто инженерная забава, а реальный способ спасать жизни.

И еще подумать о том, что делать дальше. Остаться в Севастополе и продолжать борьбу? Или податься в Петербург, Москву, где больше возможностей для применения знаний?

А может, вообще попытаться устроиться на железную дорогу, где технические новшества встретят с большим энтузиазмом, чем в консервативной медицине?

Вопросы роились в голове, не давая покоя. Но постепенно усталость взяла свое. Веки стали тяжелыми, мысли замедлились, поплыли…

Последнее, что я почувствовал перед тем, как провалиться в сон, было ощущение легкого прикосновения губ Селесты к моим. И тихий шепот:

«Приходите еще, капитан… приходите…»