Икосаэдр 2.0

Паспорт

(дисклеймер! рассказ был написан на конкурс ККР-2008 на тему уравнения полов в европейской цивилизации.

Многое из описываемого в рассказе тогда воспринималось исключительно как гротеск и антиутопическая фантастика,

и, в то же время, многое воспринимается как ретрофантастика, потому вынужден упомянуть, что все совпадения с реальными социальными явлениями и прочими событиями случайны.

Несмотря на всё это, вполне подходит для выкладки в государственный праздник 12 июня.)

— Да, любимая… Уже подъезжаю… Что, заказала ужин, киска моя? — женщина лет сорока с короткой стрижкой вошла в речной трамвай. Увидев стоящего рядом Генриха, она с нескрываемой ненавистью посмотрела на него, продолжая разговаривать через гарнитуру. Генрих безразлично отвел глаза, потому что демонстрировать свою нелюбовь к лесбийскому движению уже давно считал бессмысленным. Ну есть оно, и есть, что он может с этим сделать? Что может изменить человек, когда он один в бетонных джунглях сошедшего с ума мегаполиса? К тому же, бросать взгляды на лиц противоположного пола считалось оскорбительным.

Речной трамвай отошел от станции и двинулся дальше по реке вдоль стеклянно-бетонных улиц столицы.

Генриху двадцать восемь лет. За три года до его рождения, как раз после распада Евросоюза и последовавшего политического кризиса, власть в республике попала в руки Национал-Феминистической Партии Европы (НФПЕ). Во главе партии в то время стояла Инесса Зайнер, известная феминистка и защитница прав секс-меньшинств, владелица крупнейшего в регионе медиа-холдинга. Позднее подразделения партии и партии-двойники появились во многих соседних странах центральной и западной Европы. Программа НФПЕ сначала носила социальный характер, что позволило партии быстро завладеть электоратом, однако через некоторое время стали проясняться истинные цели фанатиков из партийного руководства…

Огромные рекламные растяжки с лозунгами «Понимание», «Толерантность» и «Свобода» на улицах. Видеоизображения целующихся геев и лесбиянок на каждом углу. Детские передачи по телевидению, которые превращают подрастающее поколение в извращенцев. Информационная блокада страны, контроль Интернета и всех средств связи, уничтожение старой бумажной литературы. Закрытие учебных заведений, как оплота «шовинизма», и переход на индивидуальное обучение. Принудительные аборты и стерилизация «нетерпимых». Массовые отказы родителей от детей и уничтожение института семьи. Всё это вводилось постепенно и осторожно, так, что многие даже не заметили, насколько сильно изменилось общество за первые десяток лет. Иногда Генриху кажется, что это какой-то чудовищный заговор… Заговор против его страны и западноевропейской цивилизации в целом. А может, это все неизбежно? Ответ не известен…

В речном такси было человек пятнадцать, в основном средних лет. Двое мужчин, бородатых, одетых в жилетки с множеством карманов, активно обсуждали какую-то онлайн-игру. Антисексуалы. Генрих уважал подобных людей — все его приятели причисляли себя к этой субкультуре, и, по сути, он сам был таким же, только бороду не носил. Это намного лучше, чем… Каждый раз он с тихим ужасом слушал новости об обсуждении законопроекта, который запрещал антисексуализм и вводил службу обязательных гомосексуальных знакомств. К счастью, в парламенте антисексуалов пока тоже хватало, продавить этот чудовищный закон не получалось, и движение пока не запрещали.

Четверо китайцев сидели отдельно, как это обычно бывает. «Понимание» касалось и приезжих, которых пускали в страну на короткий период по трудовому найму, чтобы хоть как-то восполнить дефицит рабочих рук. Тем не менее, ассимиляцию пресекали, а всех забеременевших азиаток и негритянок ждала или высылка из страны, или, того хуже, принудительный аборт, поэтому среди трудовых мигрантов почти не встречалось женщин.

Генрих поймал себя на мысли, что на последнюю неделю не видел ни одного ребенка. Еще бы, ведь единственным «политкорректным» способом получить потомство, по сути, осталась «пробирка», поэтому большинство горожан предпочитало не заниматься лишними хлопотами. За последние двадцать лет коренное население страны, как и в большинстве соседних стран, сократилось на сорок с лишним процентов.

Он начал понимать, что все вокруг не так, еще в лет пятнадцать — шестнадцать. В то время его знакомые одноклассники, как того велела государственная пропаганда, стали строить друг другу глазки и расходиться по парам. Генриху это почему-то казалось противоестественным и неприятным, и на знаки внимания друзей он никогда не обращал внимания. Ещё в школе-интернате ему нравилось украдкой смотреть на женщин, а те немногие изображения обнажённого женского тела, что он видел в юности, вызывали у него странную и нелепую реакцию. Генрих одно время жутко комплексовал из-за этого, считал себя неправильным. Позднее он узнает, что подобных ему называют «устойчивым гетеросексуалом», и что инстинкт отторжения со временем все равно сработал бы, вне зависимости от школьного воспитания и телевизионного внушения.

Окончательно все встало на свои места через несколько лет, когда ему в почтовый ящик закинули рекламную листовку клуба «Восточный взгляд». Ни телефона, ни электронных координат — только адрес и фраза «мы расскажем всё о том, как было и должно быть». Удивило то, что ни одному из соседей, судя по содержимому прозрачных ящиков, такой листовки не пришло, и Генрих рискнул.

Он нашёл этот клуб. Это полуподвальное помещения находилось на окраине столицы, в китайском квартале. Дверь оказалась закрыта, Генрих нажал кнопку звонка, и через минуту изнутри послышался голос:

— Пароль?

— Какой пароль?

— До свидания, — ответил голос.

Генрих в недоумении стоял несколько минут, затем достал из сумки скомканную листовку и ещё раз позвонил.

— Пароль? — снова спросили изнутри.

— Послушайте, мне пришла листовка с вашим адресом, — Генрих показал её в дверной глазок. — Тут написано, что вы можете рассказать о том, как было и должно быть.

— Листовка? Назови своё имя.

— Генрих Хартманн.

— Адрес?

— Квартал сорок три, дом семь, квартира пятнадцать.

— Так… Возраст?

— Восемнадцать лет.

— А чего пришёл? Чего тебе интересно?

Генрих замялся, потом сказал, покраснев:

— Мне кажется… Я гетеросексуал.

— Приходи завтра, мы проверим данные о тебе, и присылалась ли листовка. Сегодня всё закрыто.

Парень рискнул и вернулся на следующий день, прогуляв занятия в университете.

Говоривший с ним днём ранее оказался пятидесятилетним бородатым мужиком в кожаной куртке. Генрих немного напрягся — внешностью мужик напоминал матёрого БДСМ-щика, но смотрел на юношу совсем по-другому. Не так, как обычно смотрят одинокие старшие.

— Пошли, — сказал он и повёл по тёмному коридору. — Вроде бы, всё чисто, хвостов полиции за тобой не замечено.

Они прошли в зал. Внутри играла рок-музыка — запрещённая, шовинистическая и страстная. В углу находился небольшой бар, где Генрих с удивлением увидел спиртные напитки. Вдоль стены виднелось несколько дверей с табличками «занято» и «свободно», а в центре, в полумраке, за старыми ноутбуками сидели три девушки и пара парней. По напряжённым и покрасневшим лицам Генрих понял, что они смотрят что-то странное.

— Меня зовут Роберт, — сказал мужчина, остановив юношу у комнатки. — Собственно, особенно рассказывать тут нечего. Даёшь шесть евро за час. Любой компьютер. В твоём распоряжении двадцать терабайт старой, доброй гетеросексуальной порнухи и нефильтрованный выход в Интернет. Есть старые книжки по половому воспитанию и настоящие фильмы о любви. Аренда комнатки — ещё три доллара в час. Выпивка, закуски, презервативы — ко мне.

Генрих заплатил за один час, сел за ноут и запустил список видеоплеера. В кадре были он и она, на огромной постели, абсолютно голые. Через пару минут Генрих, испугавшись, закрыл окно. То, что он увидел на экране, было одновременно жутко непривычным, неправильным по сравнению с тем, что он видел до этого, но в то же время бессознательно казалось естественным и настоящим.

— Извините, — его тронули за плечо.

Рядом стояла худая брюнетка — чуть постарше его, испуганная и раскрасневшаяся. Она смотрела ему в глаза.

— Да, — сказал он неожиданно хриплым голосом.

Взгляд Генриха жадно скользнул по фигуре девушки. Несколько секунд он смотрел на неё. Смотрел самым запретным, неприличным и попирающим гражданские права взглядом, пытаясь представить, как она выглядит без одежды.

— Вы… не хотели бы попробовать? Я уже заплатила на комнатку, — девушка показала ключик в руке.

У Генриха пересохло в горле.

— Я…

— Что? — она нахмурилась.

— Я новичок… первый раз тут…

— И что страшного? Я всего лишь второй раз тут, и тоже ни разу не пробовала, — она потупила взгляд.

— Я не могу, — сказал Генрих. — Я не умею.

Девушка раздражённо фыркнула и вернулась обратно на место за ноутбуком.

Он жалел о своей трусости все последующие годы. В следующий раз, через неделю, той брюнетки в клубе не оказалось, а подойти самому к любой другой девушке ему не хватило смелости и желания. Но и этот раз не прошёл даром — в этот раз Генрих читал статьи, много запрещённых статей о том, какой должна быть идеальная семья, что такое любовь между мужчиной и женщиной, как люди жили раньше.

От прочитанного стало страшно. Именно тогда Генриху стало совершенно ясно, что тот путь, которым ведут его народ последние десятилетия — это вовсе не прогрессивный путь. Это путь в никуда, и он идёт по этому пути вместе со всеми.

Ещё страшнее оказались мысли о том, что его родители — не преступники, как ему внушали до этого.

Когда их лишили родительских прав, Генриху было пять лет. Как и большинство других семей в начале правления НФПЕ, мать с отцом, потеряв надежду, переехали в другую страну. След их затерялся. Генрих тогда не сразу осознал весь ужас произошедшего — ведь его мозги были промыты телевидением и психологами — воспитателями. Что и говорить, одно время даже сами слова «папа» и «мама» были запрещены, как неполиткорректные и ущемляющие права гомосексуальных пар.

Тогда в клубе Генрих впервые захотел найти своих родителей — но как? Где их искать в восьми миллиардах мирового населения? Юноша сидел несколько часов, пытаясь найти по медленному каналу в мировой сети хоть какие-то следы, но тщетно. Фамилия оказалась столь распространённой, что объём информации в социальных сетях, который предстояло перелопатить, был огромен.

В конце концов, Генрих плюнул и снова открыл видеоплеер. Ему не терпелось ещё раз посмотреть, как выглядит женское тело.

Облава случилась в третий раз. Спецназ ворвался в зал, повалил на пол всех посетителей.

— Попался, сладенький, — слащаво сказал Генриху спецназовец, защёлкнув на его запястье браслет наручников и хлопнув ладонью по ягодицам.

— Выродки! — кричал Роберт. — Ошибки природы! Грёбаный режим!

Именно тогда Генрих сделал свой выбор.

Роберта посадили в тюрьму, подвергли химической стерилизации и принудительному приёму гормонов. Генриха же, как новичка, оправдали, одели электронный «браслет шовиниста», через который фиксировалось каждое передвижение субъекта. Свободу — если жизнь в этом обществе можно называть свободой — он обрел через четыре года, в полной мере осознавая, что надо что-то менять в своей жизни. Хладнокровно, расчетливо Генрих двигался к цели, и похоже, что именно сегодня это «что-то» может поменяться.

По радио в речном трамвае передавали выпуск новостей. Толерантность в обществе оставалась в норме, как уже много лет. Бегуны взяли золото на европейских соревнованиях. В мире ураганы, тайфуны, наводнения и другие последствия глобального изменения климата. К лунной базе отправился космический грузовик с научным модулем, который был разработан совместно со столичном научным центром. Генрих усмехнулся — он читал про эту установку, которая была целиком китайской разработки. Наука в стране давно находилась в упадке, оставалось только догадываться, как местным учёным удалось пробить мировую изоляцию и принять участие в международном проекте.

В последнем сообщении говорилось о закрытии очередного клуба шовинистических «маньяков». Каждый год одно и то же. В памяти Генриха снова всплыли стены того подвала, лицо брюнетки… «Я не могу. Я не умею». В тысячный раз он нахмурился, мысленно ругая себя, и попытался переключить мысли. В конце концов, скоро он будет счастлив, и сегодня особенный день, очень важный шажок на пути к этому счастью.

Предпоследняя станция, надо выходить. Вслед за Генрихом из речного трамвая вышла молодая девушка в серой куртке. Сначала он не обратил на нее внимания, но внезапно заметил странный взгляд из-под длинных ресниц.

Генрих помнил этот взгляд. Десять лет назад та девушка из клуба смотрела на него похожим взглядом. Первые несколько лет после снятия «браслета шовиниста» он мысленно искал ту девушку в городских улицах, но вскоре понял, что это бесполезно. Тогда он стал искать такой же взгляд. Но когда на него так смотрели, Генрих всегда терялся и не знал, что делать. Точнее, он знал, как делали раньше — подходили, знакомились, встречались, но ведь это все — раньше, а сейчас за такое могут и посадить. Он пошел, не оглядываясь, по проспекту Равенства в сторону дипломатического квартала.

Поток машин — бензиновых, водородных и электромобилей лился по проспекту, сотни безликих менеджеров, консультантов, юристов ехали по своим делам, каждый по одному, в своей машине. Удивительное дело, в сотый раз подумал Генрих, — мест в автомобиле четыре, а ездят все по одному. Ведь было же время, когда люди объединялись с соседями, ездили на работу вместе, чтобы не создавать пробок. Хотя, что удивительного — посадишь сейчас в машину друзей, коллег — намек на домогательство или ущемление «свободы». Вот и получается, что машина — маленький домик на колесах, ракушка для одинокой улитки. И если раньше люди стремились завести друзей, найти любовь и создать семью, то сейчас большинство стремится накопить денег побольше и купить автомобиль красивее и современней…

Генрих отвлекся от мрачных мыслей, когда заметил, что та девушка из речного трамвая идет следом за ним. Вот было бы здорово, если она идет туда же, куда и он, промелькнула мысль, но такие совпадения случаются редко. А вот и то самое кирпичное здание с флагом. «Надо зайти так, чтобы никто не заметил», — почему-то подумал Генрих и резко свернул с проспекта, почти бегом направляясь к воротам.

Внутри, у приёмной, оказалась небольшая очередь.

— Извините, вы за паспортом? — спросил Генрих у высокого мужчины лет сорока из очереди.

— Привет, — дружелюбно ответил тот и протянул руку. Генрих удивленно взглянул на него, но руку все же пожал. — Если тебе получить — то сюда, а если сдавать документы — то это в сто пятнадцатую комнату. — Мужчина добавил: — И не смотри так странно, туда, куда мы все собираемся, так принято здороваться, и в тюрьму за такое не посадят.

— Мне получить, — Генрих кивнул и тоже улыбнулся.

— Это хорошо. Билеты купил?

— Сегодня поеду за ними.

Мужчина усмехнулся.

— Тоже не терпится? Смотри, там ведь свои трудности, Церковь, к примеру. Климат хуже. Хотя… это все мелочи, по сравнению с тем, что здесь.

— По крайней мере, там здоровых людей не стерилизуют и принудительных абортов не делают, — послышался голос из очереди.

Первый собеседник кивнул, соглашаясь, и добавил:

— Вот ведь, интересное дело — еще полвека назад все переезжали оттуда — сюда, а сейчас, вот уже лет десять — наоборот. Да, не представился — меня зовут Ханс.

— Режим, — вздохнул Генрих и пожал Хансу руку.

— Но почему именно к ним? Ведь есть же еще и Корея, Латинская Америка, там тоже не все так плохо, как у нас.

Генрих пожал плечами.

— Я почти сразу решил ехать туда, сейчас даже и не помню почему.

— У меня сын там уже семью завел, — подключилась к разговору пожилая дама из очереди. На глазах у нее виднелись слезы радости. — Наконец-то мы сможем с ними общаться, ходить друг к другу в гости. Я двадцать лет, целых двадцать лет могла разговаривать с родными только раз в неделю.

Генрих погрустнел, вспомнив о своих родителях. Через восемь лет после клуба желание увидеть родных разгорелось с новой силой, и сейчас он знал, что после переезда обязательно найдет родителей, в какой бы точке свободного мира они не жили. Лишь бы живы были…

— Извините, вы последний за паспортами? — спросил звонкий женский голос за спиной, и Генрих, обернувшись, с удивлением обнаружил там девушку в серой куртке. Она улыбалась.

— Да. А как вас зовут?

— Рады? — спросила женщина, вручавшая паспорт. Ей было за сорок, но её прическа, одежда и макияж явно служили для того, чтобы привлечь внимание мужчин, а платье ярко контрастировало с безликими серо-деловыми костюмами горожанок. На территории посольства каждый чувствовал себя в безопасности. Будет ли так же в стране, куда он собирается уехать?

— Конечно рад! — воскликнул Генрих. Язык за последние три года он выучил почти в совершенстве. — Не представляете, как я вам благодарен.

— Вы не одни такие. Да, последний вопрос, господин Хартманн — вы ходили в «Восточный взгляд»?

— Да. Так это вы были организаторами? — догадался Генрих.

— Ну… разумеется, не совсем мы, иначе бы не миновать мирового скандала. Это была первая попытка организовать подобный клуб. По большому счёту, нам уже давно плевать на вашу страну. Все квалифицированные кадры мигрировали к нам ещё в первые годы после прихода к власти партии Зайнер. Единственное, что нам не хватает — это людей европеоидного типа.

Генрих кивнул:

— Я читал, что после объединения у вас какие-то демографические проблемы?

— Это не проблемы. А лишь дисбаланс по национальному признаку. Проблемы за океаном, у мирового правительства, устроившего тридцать лет назад в Центральной Европе весь этот эксперимент. После развала Евросоюза и появления нашего государства ей пришлось нелегко.

— Эксперимент? — переспросил Генрих.

— Это же очевидно, — улыбнулась сотрудница посольства. — Если вы хорошо знакомы с историей, — в чём я сомневаюсь, тут таких большинство — то можете знать, что в Америке и Канаде через десять лет после укрепления режима были запрещены однополые браки, ужесточено преследование педофилов, и так далее. Догадаться, почему это произошло, проследить связь сможет любой… Ладно, давайте не будем задерживать очередь, пусть заходит следующий.

Счастливый и немного ошарашенный Генрих вышел в коридор, подмигнув входящей девушке, и намеревался идти к выходу, но его остановил Ханс. Похоже, он дожидался Генриха.

— Погоди… Ты когда собираешься уезжать, не на этой неделе?

— Как только будут билеты, так сразу, а что?

— Просто послезавтра ежемесячный гей-парад, и у меня есть одна идея… Не новая и рискованная, конечно, два года назад за такое даже арестовывали парочку. Но мы же теперь с двойным гражданством, да тем более, такой страны. Нам почти ничего не угрожает… О, и вы, Катарина, подождите. — Ханс остановил девушку, выходящую из кабинета с паспортом. — Вы как раз сможете составить ему пару.

На бульваре Зайнер шел праздник. Колонны раскрашенных и переодетых в пышные платья юношей проходили мимо зрителей, наблюдавших за шествием. Подобные обязательные праздники надоели многим — и «правильным», и антисексуалам. Генрих вгляделся в зрителей — многие с кислыми лицами смотрели на однообразное, из года в год повторяющееся торжество.

«Лица мужского биологического пола» стояли на правой стороне, а «лица женского» на левой. Посещать подобные праздники часто обязывала корпоративная этика предприятий, а большинство антисексуалов ходили из-за боязни, что его посчитают «нетерпимым». Были известны случаи, когда по доносу за непосещение гей-парадов привлекали к ответственности. Однако в толпе находились и те, кто наблюдал за происходящим с явным удовольствием — и, к сожалению, их было большинство.

— Этот Мюль такой милашка, — сказал Генриху стоящий рядом «парень», показывая на кого-то с очередной платформы. — Такой симпатичный.

Нормы хорошего тона обязывали согласиться, но Генрих усмехнулся и сказал:

— А по-моему, он просто придурок, — и подмигнул Катарине, стоящей на противоположной, женской стороне бульвара.

Она смотрела на него. Место и время было заранее оговорено еще в посольстве, Генрих волновался, что она не придет, но все же они оба пришли, как и договаривались. Мимиходом он заметил еще двух девушек с противоположной стороны, которые не глядели на платформы, а высматривали кого-то среди мужчин. Генрих знал, что они с Катариной сегодня не одни — немного наклонившись назад, он заметил стоявшего в метрах пятнадцати Ханса, высматривающего кого-то в толпе напротив.

Сверху пролетел боевой вертолёт спецназа, покрашенный в розово-голубой цвет. Главная колонна с «Королем праздника» приближалась, все камеры репортеров, ведущих прямую трансляцию, нацелились на платформу, и Генрих поднял руку — условный знак.

Парень с девушкой синхронно перелезли через полоску ограждения и выбежали на середину бульвара. Генрих крепко обнял Катарину и, на глазах у изумленной толпы, под прицелом десятка камер, поцеловал в губы…

Одновременное еще две таких же пары перешли через ограждение и повторили их преступление против толерантности. Платформа резко остановилась, наклонившись набок, комментатор испуганно замолк, полицейские подскочили к целующимся и растащили их в разные стороны.

На них попытаются надеть наручники, отвести в участок, возможно, будет допрос и даже суд. Но Генрих знал, что с принятием гражданства Евразийской Федерации их будущему вряд ли что-либо угрожает. Страна, занимающая одну пятую часть суши, сможет защитить своих новых граждан. И он был рад тому, что отомстил этим фанатикам, был счастлив, что они с Катариной скоро покинут этот сошедший с ума город и начнут строить новую жизнь.