Хозяин теней 4

Глава 8

Глава 8

16 апреля проживающая в доме Кукуева, в Спасском тупике, мещ. Сусанна Верина обнаружила, что у нее из гардероба похитители унесли плюшевую ротонду, шинель и разное платье, а также золотые вещи, всего на 430 рублей, а вчера Верина по городской почте получила письмо, в котором оказались квитанции на заложенные в городском ломбарде вещи, которые у нее были похищены. [1]

Новости

— Ой, что это с ним? — голос Светланы слегка выбивает из равновесия. Кажется, я увлёкся.

— Ничего. Спит. Притомился крепко, — Метелька чуется рядом, что успокаивает. — Не трогай. Пускай отдохнёт. Знаешь, до чего это непросто, когда целый день мешки тягать. Он ещё и болел долго.

— Да?

Так и тянет ответить в рифму, но тут же на меня падает что-то тяжёлое и пахнущее дамскими духами.

— Так теплее… — вздыхает Светлана. — А ты не устал?

— Я покрепче буду.

— Вы разные.

Поэтому мы всё ж отбросили идею записаться родичами. Потому как и вправду разные. Во-первых, чем дальше, тем более заметным становится моё с Тимофеем сходство, спрятать которое не получится при всём желании. Во-вторых, так же заметна разница между мной и Метелькой.

— Ага. А ты тоже из благородных…

— Мы не выбираем, где рождаться! — а вот теперь Светлана недовольна. — И моей вины нет…

— Так кто ж виноватит, — Метелькин голос спокоен. — Сбежала из дому?

— С чего ты взял?

— Ну, вряд ли б тебя маменька с папенькою сами отпустили бы, — резонно заметил Метелька.

— Мама умерла. Отец снова женился. Нашёл себе молоденькую… такая дура!

Кто бы сомневался.

Ладно, пока не трогают, возвращаюсь, очень надеясь, что Еремея не подстрелили, а Светлого не сожрали. Не то, чтобы он мне сильно приятен, но как показал опыт, найти революционеров не так и просто.

— … вам нужны люди, нам — возможности, — голос Еремея звучит спокойно. А вот Светлов напряжён. Не верит? Правильно. Я бы на его месте тоже не поверил. — Можем объединиться ко взаимной выгоде.

— Зачем?

— Вам? Я боец и неплохой. Могу и участвовать. Могу и учить. К вам же приходят большею частью идейные, но безрукие. Так что грамотный наставник пригодится.

— А ты грамотный?

— Рекомендации предоставить? — теперь в голосе насмешка.

— Если есть, что ж с ними в приличный дом не устроишься?

— Так… не возьмут. Во-первых, старый я уже для приличных домов. Там предпочитают помоложе, позлее, поздоровей. И чтоб рожа была приятная глазу. Во-вторых… снова же старый я с мальцами возиться и капризы хозяйские терпеть. Там не сдержусь, тут отвечу. Так надо ли оно?

— Правдоподобно.

И на артефакт пялится.

А Еремею что. Он вообще у нас человек весьма себе правдивый.

— Да и проверять станут в приличном доме… на мне ж всякое есть. Случалось в жизни попадать в ситуации. Разные.

— Покойник числится?

— Покойник… это у тебя, может, покойник. У меня уж и кладбище наберется среднее руки, — прозвучало хвастливо. Еремей ещё улыбнулся так, от души. Чтоб проняло. Светлова проняло, хотя он старательно виду не показывал.

— С тобой понятно. А хозяин твой?

— А что хозяин? Думаешь, ему жить весело? Вон, имение продать пришлось, земли тоже. Долги едва-едва прикрыл и остался с голой жопой. Дворянским чином, чай, не прокормишься. На службу? Так на службу рекомендации надобны, людишки, которые за тебя похлопочут, если в приличное-то место. И с той службы ещё поди-ка прокормись. У него ж на руках двое, почитай, немощных. Один блажной, другая — девка. Так бы, может, на военную пошёл, да где ж их оставишь? Не гляди, Светлов, что дворянского роду. Парень хороший. Крепкий. И решительности хватит…

— Ты прям сватаешь.

— Скорее уж это… как там… обрисовываю точки соприкосновения и взаимного интересу! Во! — Еремей поднял палец. — Кстати, тоже дарник. Тебе ведь дарники нужны.

— Это как-то…

Нужны.

Вот только предложение больно неожиданное.

— Хорошо, — Светлов руку от револьвера чуть отодвигает. — И какая вам выгода? В революцию, как понимаю, ни ты, ни твой… хозяин, — он выделил это слово, показывая, что нисколько не верит, будто у Еремея хозяева могут быть, — не верите. Денег ради?

— Куда ж без них. Вот знающие люди бают, что намедни с купцом первой гильдии Весенниковым неприятность случилась. Вёз деньги с фабрики в банк, а нехорошие люди машину-то остановили. И деньги отняли, а самого Весенникова так побили, что целители не берутся предсказать, выживет ли.

— Полагаете, мы имеем какое-то отношение…

— А на той неделе банк ограбили, — перебил Еремей. — Главное, у всех, кто в зале был, изъяли и деньги, и драгоценности, а взамен роздали прокламации с уверениями, что всё-то изъятое пойдёт народу. Ещё можно несколько мелких налётов вспомнить. Или вот…

— Хватит. То есть вы хотите денег?

— Я — да. Точнее не просто денег, но постоянных. Так сказать, регулярного дохода, который позволит закрыть основные жизненные интересы. А вот хозяин полагает, что надобно искать не деньги, но возможности. И что в любом деле можно возвысится. Но в вашем как раз это сделать проще.

— С чего бы?

— С того, что грамотных и сильных среди вас мало. Это… как его… конкуренция невелика.

— Он самоуверен.

— Есть такое. Но скажи, что не прав?

— Надеюсь, он понимает, что обратной дороги…

— А давай ты вот встретишься и сам спросишь, чего он там понимает, а чего не понимает. Я что? Я человек простой. Чего сказали, то и делаю.

— И чего делаешь?

— За хозяйством приглядываю. За Татьяной Ивановной, чтоб никто не обидел. За Тимошкою нашим… за мальчишками вон. И за тобою буду, если финтить вздумаешь.

На револьвер Светлов посмотрел, но руки убрал под стол, а после поинтересовался:

— А что за дар у него?

— У кого?

— У твоего хозяина? Чтоб мне понимать… насколько мы можем соответствовать его чаяниям. Так сказать. Или тоже промолчишь?

— Отчего же. Тут тайны нет. Охотник он.

— Даже так? Из чьих?

— Из своих. Собственных. Чего? Бискуповский он.

— Не слыхал.

— А то ты обо всех слыхал, — фыркнул Еремей. — Это тут, в Петербурге, бояре сидят, важные да именитые. На границе ж народец попроще. И Охотников там есть.

Тонкое место.

Самое, пожалуй, шаткое в нашей такой чудесной и почти правдоподобной легенде.

— Из ляхов?

— Когда-то давно, если так-то. Уж не одну сотню лет тут живут. Имечко осталось. Родовые грамоты тоже… были.

— Были?

— Были, — подтвердил Еремей. — Сгинули. С поместьем.

— Как так?

— Обыкновенно. Охотники не только тебе нужны. И Мишкин род не сам собою измельчал.

И снова Светлов на артефакт косится, убеждаясь, что слышит он правду и только правду. А как уж эту правду истолкует, тут не наша головная боль.

— Большие бояре мелких не больно жалуют. Ныне и вовсе подминать стали. Особенно некоторые.

— Воротынцевы?

— Они… у старика руки были длинные. Всё гребли да гребли…

— Новый не лучше.

— Может, и так. Нам с того дела нет.

— Если охотник, что ж артель не собрал? Или не пошёл служить?

— К кому? К тем, кто род до краю довёл? Или к другому кому, кто тоже жилы вытянет, а потом выплюнет и забудет, как звали? Да и Охотник из него не то, чтоб сильный. Так… чует тварей. Видеть учится. На той стороне бывал пару раз, но по краюшку. А это не то, что надобно. Тем паче не та у него натура, чтоб там выжить. Он скорее делец. Или артефактор…

А вот последнее слово заставило Светлова вздрогнуть.

— Ну да об этом ты с ним потолкуй… если желание будет.

Еремей поднялся.

— Ну… спасибо за чай. Что-то засиделся я… мальчишки, если захотят, пусть остаются. Послушают. Глядишь, вправду проникнуться.

Взгляд Светлова сверлил спину.

Нехорошо.

Будто примеряясь.

И уверен, что Еремей тоже этот взгляд чуял, хотя и шёл будто бы расслабленно.

— Передай там, чтоб потом не шлялились, где попадя. И на фабрику, если что, могут не идти.

— Нет. На фабрику пусть пока ещё походят. Пару дней всего… для дела, — Светлов принял решение. — А как сделаем, так и поглядим, что дальше будет со всеми вами…

Дальше было, честно говоря, скучно.

Полутёмная комната, некогда бывшая библиотекой. От библиотеки сохранились книжные шкафы, плотни придвинутые один к другому, и запылённые книги в ближайшем. Ковёр тоже убрали, но светлое пятно паркета выдавало, что когда-то он был.

Зато появились лавки.

И стулья.

И даже кафедра, с которой гражданин Светлов ярко и эмоционально рассказывал о тяжёлой жизни рабочих. Рассказывал рабочим же, потому у некоторых нашёл живейший отклик. Пришли немногие. Несколько бледных женщин, державшихся вместе. И они-то, судя по перешёптываниям, явились не ради идей, а за вещами, которые Светлана обещала отдать после собрания. Пухлый пьяноватый мужчинка, явно не понимавший, где находится. Пара подростков нашего с Метелькой возраста. И к нашему удивлению — Анчеев. Его мы даже сперва не узнали. А он, глянув на нас с Метелькой, отвернулся и сплюнул под ноги. Сел в самом тёмном углу, себя обнявши, да и замер так.

Были ещё какие-то люди, незнакомые да и желания познакомиться не вызывающие. Кто-то тихо перешёптывался, но в целом хлебали чаёк, грызли розданные баранки и внимали лекторам. Те же, явно чуя настроение аудитории, с просвещением не затягивали, высказывались кратко и в целом по делу.

После всем предложили подписать воззвание к Думе от имени Союза Петербуржских рабочих с требованиями сократить трудовой день, отменить штрафы и запретить телесные наказания. Кто-то даже к бумаге подошёл.

Как ни странно, задерживать нас не стали, только у самого выхода поджидал Симеон.

— Как вам? — спросил он, подпрыгивая то ли от переполнявших его эмоций, то ли от холода. На ногах у Симеона были домашние тапочки, на плечах — пиджачишко, который, может, и смотрелся, но вряд ли грел. Тем паче, что ветер с реки поднялся холодный, пронизывающий. Меня и в тулупе пробирало.

— Любопытно, — ответил я. — Только смысла не понимаю.

— В чём?

— В воззваниях.

— Так… если многие люди подпишутся, то в Думе увидят, что народ требует перемен!

— А думаешь, они не в курсе? Про рабочий день, про штрафы… — я сунул руки в рукава и подавил зевок. А потом огляделся.

Так, поводок у меня, конечно, вырос, но не настолько, чтобы можно было отойти от дома. А послушать, чего говорить будут, надо бы. Пусть товарищ Светлов минутой прежде бодро вещал с трибуны о светлом будущем, которое мы всенепременно построим, совместными усилиями и трудовой крестьяно-рабочей коммуной. Но мне хотелось послушать, о чём он станет беседовать за закрытыми дверями.

А он станет.

— Слушай… а Светлана — она кто? Твоя сестра?

— По духу и партии!

Ага. Значит, не родная. И вон как смутился. Стало быть, и чувства к ней отнюдь не родственные испытывает. Не те, в которых признаться прилично.

— А она где?

— Сейчас женщинам раздаст вещи, которые удалось собрать. И присоединится.

— Вы не тут живёте?

— Не совсем… во флигеле. Там, — он махнул куда-то в сторону сада, на который уже опускались сумерки. — А вы… уходите, да?

— Может, поужинаем? Нормально. А то я проголодался, пока эту нудятину слушал. Метелька, а ты?

— Не откажусь. Я тут корчму видел недалече. Сёмка, как тут, дают на вынос?

— Можно даже заказать доставку. В доме телефон имеется, — это Симеон произнёс важно, глянув на нас сверху вниз. Мол, небось нам о таком и не мыслилось.

Правда, сдулся тотчас.

— Но там недёшево, а я…

— Поиздержался?

— Вроде того.

— Угощаю, — я вытащил из кармана деньги. — Раз уж мне за сидение тут обещано было, так грех на сидение и не потратить…

Он моргнул светлыми ресничками.

— Звони, — повторил я. — В корчму свою… или иди. Только нормальной еды пусть снесут. А мы пока воздухом подышим. Сад поглядим… можно?

— Отчего ж нельзя?

Наивный какой.

Но раз можно, то воспользуемся.

И неспешно ступаем по заросшей тропе, делая вид, что интересен нам не столько дом, сколько эти вот голые палки, прихваченные свежим ледком. Он же хрустит и блестит в космах травы. А дом мрачен и тёмен. Окна забраны ставнями и сходу он кажется нежилым. Но это обманчивое впечатление и как минимум дворник должен знать, что дом — очень даже жилой.

А значит, и городовой знает.

И про дом, и про хозяйку его, которая даже мне кажется подозрительной. И про других личностей. И о чём это говорит? А о том, что у этих самых личностей крыша отменного качества, коль уж до сих пор это гнездо народных вольностей не разорили.

Вот и думай. То ли сам гражданин Светлый на полицию работает, то ли…

— Не нравятся мне они, — Метелька по-прежнему прячет руки в подмышки.

— А то мне, можно сказать, нравятся… Кстати, мы им тоже не особо симпатичны.

— Не всем.

— Ты про что?

— Про девицу эту. Она аж прям распереживалась, когда ты того… ты в следующий раз аккуратней, Сав. Эта-то дура, но мало ли, кто и чего подумает.

Его правда.

Мало ли.

Далеко нам уйти не позволяют. Из чёрноты на дорожку шагает фигура:

— Стоять! Кто такие?

Окрик резкий.

Тип высокий. И что куда важнее, с револьверами в руках. И в левой, и в правой. От так прям по-ковбойски.

— Гости, — говорю. — Заблудились малёха. Сёмка велел во флигель идти.

— А сам где?

— Так, пошёл ужин вызванивать. Посидеть думали. Покумекать… газеты почитать. Так а где флигель-то? Тут у вас темень, прям страх. У нас на фабрике и то посветлее будет.

Чистая правда, между прочим.

— Там, — револьверы опускаются. — Вон, прямо, видите?

— Не-а…

— Я вижу, Савка, ты чего? Вона, тот? — Метелька руку вытягивает и тычет. — Такой, кривой? И ещё дерево подле?

— Где?

— Да там!

— Пойдём, — тип засовывает револьверы за пояс. — Провожу, раз вы Сёмкины друзья… тоже студенты?

— Мы? — Метелька расхохотался во весь голос. — Эк придумал ты, дядька! Поглянь, ну какие из нас студенты. Скажешь тоже. Работаем мы. На фабрике. Воротынцевской. А сюда от нас позвали послухать.

— И как?

— Послухали.

— И?

— Чего? Смешно бають. А Сёмка, он ничего, весёлый. И сестрица его хороша…

— Губу-то не раскатывай, — произнёс тип, не скрывая раздражения. — Не про тебя девка…

— Я ж так, просто…

— Иди, просто он…

[1] Реальная заметка, 1904 г