Хозяин теней 4

Глава 34

Глава 34

— Когда-нибудь сяду за мемуары, — произнёс Карп Евстратович презадумчиво, мечтательно даже, будто заранее предвкушая сей момент. — Но вряд ли потомки мне поверят…

— Лучше за роман.

— Полагаете?

— Начните там с малого. С повести. Скажем, о храбром благородном следователе, который искал убийцу и был вынужден заглянуть на ту сторону. У вас получится.

— Не уверен… я, конечно, баловался сочинительством, но это когда ещё было. И сейчас хватает дел серьёзных, забот вон…

— Хватает, — согласился я. — И до конца жизни эти дела никуда не денутся. Их только прибавляться будет год от года.

— Это бы от стариков слышать, а не от недоросля.

Сам он… недоросль. Нормальный у меня рост. Среднестатистический, сколь понимаю.

— Отдушина нужна, — говорю ему то, что мне когда-то говорил умный человек, а я был дураком и решил, что говорит он это не мне, а так, в целом. — Иначе и разум устаёт, и душа черствеет.

— Может, и так.

— В конце концов, начните. А там понравится — продолжите. Нет… ну, значит, не судьба.

— И то верно.

А за ус себя он ущипнул. Усы вот уцелели. Подгорели чутка, но это же мелочь, если так-то.

— Людей вывели? — уточняю. — А то я там ещё… свет чересчур… светлый как для меня.

— Не только для вас. Но да. Вывели. Алексей Михайлович сказал, что в том исключительно ваша заслуга, Савелий. Что сила силой, но вот куда идти, он не ведал. Тот мир для него ещё более сумрачен, чем для обычного человека. И что вся суть его требовала изничтожить тьму. Но он держался.

— Хорошо, — говорю. И видя недоуменный взгляд, поясняю. — Хорошо, что держался.

И додержался до твари.

— И хорошо, что вывести успели. А то ведь…

Договаривать не пришлось.

И без того мы друг друга поняли.

Карп Евстратович тросточку к себе подвинул:

— Ваше участие спасло многие жизни. Полагаю, что в том числе мою. Вас бы наградить по заслугам, но Алексей Михайлович пока велел не распространяться о вашем участии. И решение это я всецело поддерживаю. Излишнее внимание вам ни к чему. Так что вы числитесь средь пострадавших при нападении на госпиталь. Надеюсь, вы не в обиде.

Вот и хорошо. Вот и чудесно.

— Нисколько. Мне с ними ещё работать. Ни к чему, чтоб кто-то знал больше, чем стоит.

Слишком много у них друзей, как выразился Ворон. И Карп Евстратович кивнул.

— Те, кто был на той стороне, умеют молчать.

Надеюсь на это.

С другой стороны, я ж клятву революционера не давал, верно? Всегда можно сказать, что тварей почуял, и что задача охотника — защищать людей от порождений тьмы. И как там? Вся моя суть требовала. Небось, против сути не попрёшь. Ну или что-то в этом духе…

В общем, вывернусь.

— Думаете, они выйдут на вас? — Карп Евстратович был настроен скептически.

— Выйдут. Не сразу, конечно, но всенепременно

И не потому, что я так уж сильно им необходим. Нет, дело не во мне. И не в Татьяне с Тимохой, и даже не в Мишке. Теперь я точно знал, что им нужна Светочка.

Так что объявятся.

— И чем планируете заняться? — поинтересовался Карп Евстратович.

— Честно говоря, не знаю.

На родину съездить, в дом, где Савка жил. Может, тот и сгорел, но… что-то подсказывает, что заглянуть туда всё-таки стоит.

— В таком случае Алексей Михайлович предлагает вам пойти учиться.

— Мне⁈

Вот чего не ожидал, так этакого… внезапного поворота.

— Аккурат вчера суд вынес решение, обязав Воротынцевых выплатить компенсацию вам и иным, пострадавшим при прорыве на фабрике. Вторую вы получите от жандармского управления. Не только вы, но и все, кто получил ранения. И да, газеты о том напишут. Возможно, поступят какие-то выплаты и от государя. Он часто оказывает помощь нуждающимся.

Сейчас проникнусь высочайшею добротой.

Ага.

— А по протекции одной весьма… достойной дамы из числа фрейлин Её Императорского Высочества, которая прониклась судьбой несчастных сирот, дважды пострадавших, вас обоих готовы принять в хорошую школу.

Я не хочу в школу!

Я её и в прошлой-то жизни не жаловал.

— Я…

— Ваша сестра уже согласилась.

Кто бы сомневался.

— Как и Михаил… Иванович, — а вот теперь он явно насмехается. — Он полагает, что учёба пойдёт вам на пользу.

— Я уже учёный!

— Вот, а то право слово, я начал уже сомневаться, ребенок ли вы… а теперь никаких сомнений.

Смех у него сипловатый, и вскоре переходит в кашель.

— И-извините, — Карп Евстратович отворачивается и вытирает губы платком. Зря. Запах крови не скрыть.

— Вам бы подлечиться.

— Я и лечусь. Рёбра повредили лёгкие. И пыль тамошняя. Николя говорит, что нужно время. Эти раны лечатся хуже, но в конце концов, если не смеяться и носить корсет, то оно и не чувствуется почти.

А я смотрю, выправка у него прям на зависть.

— И что за заведение? — отмазаться, чую, не выйдет. Не примет Татьяна аргументов, что революция на носу, а с нею и конец мира. Скажет, что сперва приличное образование, а потом уже всё остальное, включая героическое оного мира спасение.

— Чудесное. Выбрано с учётом особенностей вашего характера, — платочек Карп Евстратович сложил и убрал в нагрудный карман. — Мне показалось, что отдавать вас в казённое заведение смысла особого нет. И вам будет тяжко, и им. И пользы с такой учёбы немного. Но вот в гимназии Мая[1], пожалуй, вы имеете шанс прижиться. Там ещё помнят заветы Карла Ивановича. Так что, как минимум, отнесутся с пониманием к полному отсутствию у вас манер.

Да, блин.

Есть у меня манеры. Есть. Просто ситуации такие, что не до них.

— А в остальном всё зависит от вас… подумайте, если не за себя, то хотя бы за вашего друга. Приличное образование изрядно повысит его шансы устроиться в этой жизни.

Пожалуй что.

А главное, он прекрасно понимает, что это — манипуляция. И что я понимаю, что это манипуляция. И от того улыбка Карпа Евстратовича только шире становится.

— Чтоб… вас.

— Вот и мне кажется, что грешно не воспользоваться подобным шансом. К слову, через две недели вас ждут.

— Уже?

— На предварительную беседу, чтобы понять уровень вашего образования и определить класс.

Ненавижу школу.

Вот прям с той прошлой жизни и ненавижу.

А он смеется.

— Что ж, будем считать, что беседа с ещё одним ценным свидетелем завершена… — Карп Евстратович осторожно поклонился, причём почти и не поморщившись. А после тихо и серьёзно произнёс: — Если вам нужна будет помощь… любая… двери моего дома всегда открыты.

— Спасибо, — это я тоже вполне серьёзно.

Из госпиталя, уже не Святого Варфоломея, но Святой Екатерины, причём пребывающего под высочайшим патронажем Её императорского Величества, а потому куда более роскошного, нежели предыдущий, нас отпустили на третий день. И не Николай Степанович, который был занят восстановлением своего госпиталя, но молодой нервный парень с дворянским перстнем на пальчике. И на нас он поглядывал сверху вниз, кривясь и всем видом показывая, сколь тягостно ему возиться со всякими там оборванцами.

— Больше отдыхать. Хорошо питаться, — сказал он Еремею, который явился по наши души ближе к вечеру. — Беречься от сквозняков и не водиться с чахоточными!

Последнее было сказано грозно.

— Спасибо, ваше благородие, — Еремей согнулся. — Благодарствуем… за сироток.

И на нас глянул предвкушающе.

Я вот прямо ощутил себя не до конца поправившимся, но…

— Дома всё хорошо? — спросил я, спускаясь по мраморным ступеням. Чувствовал я себя вполне вменяемо, но на руку Еремея опирался. Слева ступени охранял мраморный же лев, справа — слегка запылённый ангел.

— Всё. Татьянка со Светочкой встречу готовят. А Мишка за воротами ждёт.

— Чего так?

— Говорит, место больно примечательное. Не для простых людей. И лечат тут, если не высший свет, то около того. Легко столкнуться с кем-нибудь. А у него рожа запоминающаяся.

Ясно.

Тогда да, правильно.

Я зажмурился и распахнул пальтецо. Весна наступила как-то сразу и вдруг, и ощущение, что я проспал её. Вот так просто взял и… и солнце вон шпарит. Жара. А говорили, что в Питере всегда туманно.

Воздух сырой. И запах идёт характерный, застоявшейся воды, которая того и гляди зацветёт.

— Хорошо-то как… — сказал я.

— А то, — не стал спорить Еремей и, вытащив портсигар, задымил. — Выдрать бы вас, оглоедов…

— За что?

— Ни за что. Так, для порядку. Танечка вся изволновалась. И Светланка… девок убирать надо, — он сказал это тихо и очень серьёзно.

— Так пока тихо вроде.

— Приглядывают. За домом. И школой. Четверых я срисовал. Близко не подходят, но рожи примелькались…

Чтоб вас.

А я только подумал, что у нас передышка есть.

— Тогда нельзя, — я сунул руки в карманы. Вот ведь, взяли и испоганили такой чудесный день. Еремей нахмурился. — Нельзя. Сам понимаешь. Мы тоже приглядываем, а если отошлём куда, как знать. Скорее всего выяснят, куда и как. Нет, наставник, тут надо иначе. Надо добраться до того, кто это затеял…

— И башку ему свернуть, — вот за что люблю Еремея, так за глубокое понимание ситуации.

Мишка и вправду отыскался за оградой, близ побитого жизнью автомобиля. И нас он обоих сгрёб в охапку, сдавил, а после подтолкнул к покрытому пятнами ржавчины чудовищу.

— Наш, — с гордостью сказал он. — Сам собрал!

Изнутри машина была ещё более печальной, чем снаружи: обивка облезла и местами продралась, воняло бензином, маслом.

— Конечно, ещё восстанавливать и восстанавливать, но так-то на ходу.

С другой стороны машина — это круто.

И Мишка — это тоже круто… и жить, просто вот жить, круче некуда.

А дома пахло пирогами.

И ещё весной. Распахнутые окна. И зелень. Молоденькие листики дрожат на сквозняке. Ваза. В вазе какие-то цветы, названия которых не знаю, да и знать не хочется. Откуда-то доносится музыка, такая, с сипением и шумом, но сейчас она вписывается в настроение, как нельзя лучше.

— … а представляете, он мне… — Светочкин голос звенит. И Тимоха, забравшийся на подоконник, каким-то чудом устроившийся на нём, щурится, подставляя солнцу лицо. Пусть взгляд его по-прежнему туманен, но на одном колене лежит альбом, а из-за уха выглядывает карандаш.

И туман в глазах — он другой.

Да и поза Тимохина, его движения стали иными, будто тело вспоминало, каким оно было когда-то.

— … и я говорю, что пожалуйста, приводите детей, но…

Белый фарфор на столе.

Татьяна по-прежнему прячет руки в перчатках, но и она изменилась. Пальцы её то сгибаются, то разгибаются, то перебирают крупные бусины чёток.

Кто их подарил?

Не знаю.

Спрошу. Потом. Сейчас вот задавать вопросы желания нет. И я просто берусь помогать.

Салфетки.

И солонка серебряная. И ещё какие-то блюдца, подставки. Обычная домашняя суета, от которой почему-то болезненно схватывает сердце. Будто мне показали вдруг какую-то совсем другую жизнь, которая могла бы быть тогда, в прошлом мире.

Могла, но не случилась.

— Савка, ты чего замер? — Мишка лохматит волосы. — Нормально всё?

— Замечательно.

— Тогда завтра едем по лавкам…

Он явно гордился своей колымагой, и радовался ей, похоже, больше, чем роскошным машинам, принадлежавшим роду Воротынцевых.

— На кой по лавкам? — я успеваю увернуться от дружеского тычка и перехватить руку.

— Так, одежду нормальную прикупить надо бы. Ты ж не можешь пойти собеседоваться в этом рванье, — Мишка пожимает плечами. — Тань, скажи ему?

— Скажу. Его сначала отмыть надо. И постричь. Господи, они оба выглядят сущими дикарями!

— Ага, — Метелька стащил со стола крохотную булочку и сунул в рот.

Татьяна картинно вздохнула, а Светочка пальцем погрозила.

— Надо бы и жильё другое подыскать, а то тут тесновато, — я не стал сопротивляться, когда меня обняли.

Обе.

Блин… этак и к Светочке привяжусь. А она ж дура. И наживка, что гораздо важнее. Но теперь мягкий невидимый свет её обнял и успокоил, будто обещая, что всё-то будет хорошо.

Замечательно просто.

И откликаясь на него встрепенулись, пробуждаясь, тени.

— Ой, Сав, я совсем забыла! Тебе ж письмо пришло! — Светочка всплеснула руками. — Сейчас… в школу принесли.

— Кто?

Из паутины благости тяжело выбираться.

— Не знаю. Мальчики передали. Ты представляешь, к нам уже записываются, хотя все документы ещё не выправлены, но обещают, что одноклассную школу нашу зарегистрируют. Как частную пока, но с казёнными сейчас всё сложно. Даже удивительно, что на частную жандармерия разрешение выдала… где же оно…

В Светочкиной сумке могла уместиться, похоже, и сама Светочка.

И место бы ещё осталось.

— Ага… вот, — белый конверт с загнутым уголком. — Ой, помялся… извини, оно между тетрадями.

Стопки тетрадей теперь занимали стол в углу.

— Ничего страшного, — я взял конверт.

Вот предчувствие у меня так себе. И в голове крутится там разное-всякое. Про сибирскую язву. Или вот просто отраву. Или…

Стоило подумать и пальцы кольнуло изнутри. Сила сама устремилась в конверт, ощупывая бумагу, и схлынула, оставив ощущение, что ничего опасного внутри нет.

Будем надеяться.

Я присел на стул. Вскрывать не хотелось. Не из-за страха, а из-за ощущения, что если вскрою, то испорчу вечер. Только Татьяна уже уловила неладное и слегка нахмурилась.

И Тимоха повернулся от окна.

— Бу, — сказал он, вытащив карандаш. — Ага…

— Два раза, — я изобразил улыбку. И разорвал конверт.

Открытка.

Здесь открытки любят. В каждом почтовом отделении их великое множество. На этой — милая девушка улыбается.

На обратной стороне округлым почерком выведено: «С выздоровлением!»

И чуть ниже, парой штрихов, птичка нарисована.

Я даже знаю, какая, хоть и нарисовано криво.

— И кто послал? — Светлана сунулась было, но я успел перевернуть открытку.

— Да знакомый один. Рад, что я пошёл на поправку. Так, а пироги-то где? Я, между прочим, голодный…

Ну их всех.

Правительство, революцию, народ и капиталистов. У меня в кои-то веки, похоже, появилась семья. А значит… значит, я перегрызу глотку любому, кто попытается её отнять.

Конец 4 части

И часть 5 начинается тут https://author.today/work/459542

[1] Реальное училище на степени гимназии, частное учебное заведение, основанное Карлом Ивановичем Маем. Школа считалась очень прогрессивной. В ней не действовали общеустановленные антисемитские квоты. Наказания были куда мягче общепринятых (никакой порки, реальных карцеров или лишения ученика еды), ученики имели возможность выбора направления, а также в целом атмосфера сильно отличалась в сторону свободы.