Хозяин теней 4

Глава 22

Глава 22

И как изо всех городов всего Росийскаго царствия власти и всякий ерейский чин соборне, и бояре, и околничие, и чашники, и столники, и дворяне, и всякие служилые, и посадцкие и уездные всяких чинов люди, для государского обиранья, в царствующий град к Москве на совет сьехалися, и всещедрый, в Троицы славимый Бог наш, по умолению пречистые Своея Богоматери и великих Московских чюдотворцов, не хотя видети всего православнаго хрестьянства в конечной погибели, а православной истинной хрестьянской вере греческого закона от латынь и от люторских и богомерских вер во обруганье, по Своему человеколюбию, послал Свой святый Дух в серца всех православных хрестьян всего великого Росийскаго царствия, от мала и до велика, не токмо в мужественном возрасте, и до ссущих младенец, единомышленной невозвратной совет.

Утвержденная грамота об избрании Государя [1]

А жандармов в госпитале едва ли не больше, чем пациентов. Стоило из палаты выглянуть и нос к носу столкнулся с дремлющим парнем, который от скрипа двери дремать перестал, встрепенулся и потянулся к револьверу.

— Мне наверх надо, — сказал я ему. — К Михаилу Ивановичу. Вот.

И бумаженцию протянул.

Парень сощурился и успокоился как-то сразу. Зря. Морда-то у меня замотанная, да и в коридоре темень. Если так-то, мало ли кто под бинтами прятаться может? А он руку убрал, кивнул и махнул:

— Пошли тогда. Долго спишь. Их благородие ещё когда приходили.

— Так… контузия.

— Ага, слыхал. Ничего. Николай Степаныч своё дело знает, — это было произнесено с изрядным уважением. — Так подлатает, что прям как новенький будешь. У меня братец в тым годе…

Стоял парень, надо полагать, давно, вот и притомился и от безделья, и от одиночества.

— … так прямо золотые руки…

Золотые.

И киваю, соглашаясь. Большего не требуется.

Проводили меня к чёрной лестнице, а там уже передали мрачному казаку, который вот и фонарём в меня посветил, и какой-то штукой помахал над головою, а бумагу разве что на зуб не попробовал.

В общем, серьёзный человек.

На втором этаже ещё троица.

И у палаты Алексея Михайловича стоят, прям на вытяжку, взглядом вперившись в икону, которую напротив палаты и пристроили. Мой провожатый тоже перекрестился. А икона сияла. Свет был не злым, скорее уж окутывал её золотым облаком. И казалось, что того и гляди печально улыбнётся мне Богоматерь. И руку поднимет выше, благословляя…

— Ишь, благостно, — пробормотал кто-то.

— А чего в коридоре? — я решился на вопрос.

— Так… велели. Там, вон, иные… носют и носют, сюда, а потом оттудова. Его благородие велели… а на ночь вон, в коридор. Но то мы с уважением. Ты чего не крестишься?

Перекрещусь. Мне не сложно.

— Вы… — глянул на казака. — Если ладанка есть какая, или крест, или ещё что, положите на неё.

— Зачем?

— Силы в ней много. И меньше не станет, а вам, глядишь, не будет лишним.

И вот этих людей он надеется заставить пойти против веры?

Дело не в том, кто есть Светозарный или Мара. Боги. Сущности высшего порядка. Иные формы разума. Дело в том, во что человек верит.

А этот, экспериментатор, собирается их веры лишить.

Я затряс головой. Надо его найти. И чем скорее, тем лучше. Если к революционным идеям добавятся религиозные, к которым накинут сверху всяко-разного, то… то будет хуже, чем у нас.

Много хуже.

У нас люди воевали с людьми. И та, новая страна, пусть и залитая кровью у корней своих, но была великой. А тут? Чем закончится схватка? Прорывами тварей? Полным столкновением миров?

Он ведь, тот, кто двигает идею, то ли не понимает до конца, то ли… в том и дело, что понимал. Должен был бы понимать. Он ведь умный.

Даже не в том дело, что учёных. Учёных дураков, которые ничего-то, помимо науки не видят, я повидал изрядно. А этот видел. И революционеров вот, которых пользовал и в хвост, и в гриву. И остальное. Тогда почему?

Или у него собственный план имеется?

— Доброй ночи, — говорю, заглядывая в палату. — Извините, что поздно. Надо было разбудить…

Я готов отступить, если они спят, но нет. Не спят. Чаи распивают.

Тут вам и столик на гнутых ножках. И самовар, пусть небольшой, но всамделишний. Стоит, сияет серебряным боком. Чашки с узкими донцами.

Тарелочки узорчатые.

— Проснулся, — Михаил Иванович поднялся. — Отлично. Проходи. Чай будешь?

Карп Евстратович только хмыкнул. Ныне он был в шелковом халате с драконами, наброшенном поверх полосатого домашнего костюма. Волосы снова под сеткой. Усы напомажены, загнуты кончиками вовнутрь. Прям не человек, а картинка для модного журнала.

Но мне кивнул.

И рученькой указал:

— Присаживайтесь, молодой человек. И да, чай ныне отменный.

— Тогда не откажусь.

Я бы и пожрал чего, но в такой компании признаваться неудобственно. А вот баранку возьму. Маковая, свежая. Прелесть, до чего хороша. Стульчик мне поставили. И чашечку выделили, тоже драконами расписанную. Никак из личного Карпа Евстратовича сервиза. Смотрю, тянет его на азиатщину.

Или это мода?

— Был рад повстречать вашу сестрицу сегодня, — чашечку Карп Евстратович держал аккуратно и мизинчик не оттопыривал.

И он?

— Конечно, жаль, что так вышло с братом, — Михаил Иванович налил заварки и воды горячей добавил. И чашку придвинул, а там ещё одну, с колотым сахаром.

— Знакомы?

— Нет. Не имел чести быть представленным…

— Он хороший.

Зачем я это говорю? Главное, слушает не только Михаил Иванович, но и этот… Карп. А у него взгляд внимательный-внимательный, и прям видится в этом взгляде желание побеседовать со мною.

Лучше всего наедине.

И в таком тихом закрытом месте, где нас не побеспокоят.

— Как Алексей Михайлович? — спрашиваю осторожно. — В себя приходил?

— Дважды, — это уже Карп Евстратович голос подал. И щипчиками подхватил кусочек сахару, который преаккуратнейшим образом утопил в кружке. — В первый раз утром. И вот во время молебна…

— И… как он?

— Физически состояние его значительно улучшилось. Даже говорить изволил. Вполне внятно. Имя помнит, да и не только имя. Ругается опять же с полным осознанием…

Интересно, это как-то влияет на святость? Может, градус понижает там? Или вовсе препятствует прорезанию крыл?

— Требовал докладов, порывался даже немедля к работе приступить, но уснул. Николя утверждает, что это аккурат нормально. Реакция организма. Тот был весьма ослаблен и восстанавливается. Точнее продолжает восстановление, а процесс сие весьма затратный. Потому в ближайшие несколько дней надобен покой и сон.

Хорошо. Рад слышать.

— Пару дней, конечно, вряд ли. Не выдержит, но до утра проспит точно. И уж беспокоить не станем. А так угрозы для жизни нет. К слову, Николя весьма желает познакомиться с этим чудесным артефактом.

— Не с чем знакомиться, — ворчу я.

Или они и вправду думают, что у меня запасы этой самой крови? Стоят под кроватью вёдра.

— Последнее отдал, — добавляю, чтоб совсем уж понятно.

— И это я не забуду, — сказал Карп Евстратович очень серьёзно. — Вам нечего опасаться. Более того, я готов оказать всякую помощь вам или вашим родным… возможно, имеются какие-то просьбы?

— Имеются, — стесняться я не привык, да и просьбы действительно были. — Во-первых, документы. Там вроде бланки оригинальные, но… чтоб специалист глянул. Мало ли.

— Заявлять свои права вы не хотите? — Карп Евстратович удивлённым не выглядел. Скорее просто уточнял.

— Покойником быть безопаснее.

— Пожалуй… в вашем случае… хотя… — он поглядел на Михаила Ивановича. — Вы несовершеннолетний, ваш брат… также не может быть главой рода. По состоянию здоровья. А ваша сестра — женщина.

— Я заметил.

— Я в том смысле, что женщина тоже не может быть главой рода. И если выяснится, что Громовы не прекратили своего существования…

— Опека, — перебил его Михаил Иванович. — Высочайшая.

— Именно.

— Спасибо, обойдусь.

— Подумайте, молодой человек, — Карп Евстратович размешивал чаёк, аккуратно так, что ни разу о стенку эта ложечка не ударила. — Слово Романовых ещё имеет вес. А рука их — власть. И под этой рукой будет куда безопаснее…

— Сомневаюсь.

Есть у меня подозрения, что без Романовых в этом деле не обошлось. Нет, если подумать, то у кого и власть, и возможности, и деньги? Эксперименты — хобби не из дешёвых, особенно когда для их проведения требуется девиц похищать.

А ещё Синодские дела.

Семейка-то одна… нет, государя я не подозреваю. Не потому, что верю в его честность и непоколебимость духа. Заколебать любой дух при умении можно. Скорее уж фигура эта при всей своей важности слишком статична. Нет у него возможности престол бросать да разъезжать по сёлам и весям, революцию курируя. Да и зачем? Тут, если уж восхочется основы потрясти, логичнее будет озадачить учёных мужей, выстроить какую-нибудь закрытую лабораторию с полигоном и вперёд. Но вот Романовы одним государем не ограничиваются. Семейка большая, а стало быть, найдутся те, кому недодали каши или киселя не так сварили.

— Не верите, — Карп Евстратович сделал свой вывод.

— Не верю, — не стал спорить я, раздумывая, стоит ли свои подозрения вслух озвучивать.

А ведь сходится.

Профессор же говорил, что, когда революция началась, никто не собирался свергать Романовых. Так, подвинуть слегка, чтоб властью поделились. И государя сменить.

Почему бы и нет?

— Скажите… — сахар я тоже в чашку бросил. — А вот сугубо теоретически если…

— Совсем теоретически? — Карп Евстратович усик-то подкрутил. Левый. Отчего гармония нарушилась. У правого кончик вовнутрь загибается, а у левого теперь ввысь торчит.

— Абсолютно. Совершенно теоретически. Вот если вдруг нынешний государь решит от трона отказаться…

— С чего бы?

— В теории, — напоминаю.

— В теории… очень сложно такую теорию представить.

— А вы попытайтесь.

Михаил Иванович и себе чайку налил, а так-то в разговор не лезет, ногу за ногу закинул. Тоже в халате, но стёганом, тёплом.

Слушает.

— Тут… всё зависит от того, сколь… глубоко теоретизировать, — а вот Карп Евстратович говорит медленно, тщательно подбирая каждое слово. Оттого и паузы меж ними возникают. — У государя есть наследник. Цесаревичу тринадцать…

— Он болен? — я вклиниваюсь с вопросом.

— С чего вы взяли? Нет. Цесаревич вполне здоров. И за здоровьем его следят лучшие целители. Он, конечно, чересчур молод, чтобы править, однако даже если государь по какой-то надобности своей… решит отказаться от престола, — Карп Евстратович морщится. Ему категорически не хочется произносить подобное вслух. — Или же скоропостижно скончается, то за спиной цесаревича встанет Тайный Совет. Он сформирован давно. И возглавляет его младший брат государя. Ещё туда входит государыня, женщина, поверьте, немалых достоинств. Да и прочие члены заслужили доверие.

— То есть, если вдруг…

— Именно. Там, — Карп Евстратович поднял очи к потолку, намекая отнюдь не на власть небесную, — осознают риски. И стараются предупредить даже такие… неприятные ситуации.

И это хорошо.

Для страны.

— А если вдруг и наследник…

— У цесаревича есть и младший брат. Ему девять. И тоже весьма достойный юноша. Если позволите…

Как будто ему позволение моё надобно.

— … оба цесаревича — истинные Романовы. Они унаследовали лучшее, что было в родителях. Включая дар. Но помимо его они обладают живостью мышления, разумом и многими иными способностями. Знаю, что Александр весьма увлечён экономикой. Он участвует почти во всех заседаниях Совета, да и проекты реформ, которые предлагают государю, изучает превнимательно, составляя к ним записки с комментариями и вопросами. Говорят, что и собственные прожекты имеет, но тут уж сложно судить, сколь они его, а сколь — учителей…

То есть, убирать надо не только государя.

— А вот, — кажется, сходная мысль приходит не только в мою голову. Карп Евстратович привстаёт. И садится.

— Нет, — говорит он и головой трясёт. — Это… это…

— Но если вдруг?

В моём мире помимо взрыва в Зимнем, было и крушение поезда, в котором ехал Государь со всею семьёй. А тут…

— Если… вдруг… — он всё-таки вскочил. — Вы понимаете, что об этом и думать… тошно.

Я чаёк отхлёбываю.

Тошно.

Ему да. Наверное. У него мир свой. Устоявшийся. Стабильный. Пусть с террористами. Стачками. Недовольством народным. Тварями и прорывами. Но этот мир всё равно стабилен. А я тут в теории предлагаю одну из опор стабильности вышибить.

— Романовы, Савелий, это не просто имя, — Михаил Иванович глядит на метания жандарма с сочувствием. Кажется, понимает. Ему, небось, тоже было сложно сомневаться в своём настоятеле. — Романовы — это… залог. Залог крови.

— Именно, — Карп Евстратович остановился у двери и дверь приоткрыл, выглянул и запер. Потом подошёл к столу и сел на стул.

И щит развернул.

— Люди надёжные, но… о таком… не знаю. Чувствую себя, право слово, заговорщиком, — он себя за ус дёрнул. И теперь правый оттопырился в сторону — Не поверите. Прям кровь кипит.

Верю.

Очень даже верю.

— Кровь Романовых и есть свет, — произносит Михаил Иванович.

— То есть, они святые? — уточняю на всякий случай.

А вот с ответом Михаил Иванович не спешит. То ли задумался, что именно можно рассказать, то ли сам не очень понимает, что рассказывать.

— Не совсем. Это немного иное. Святость идёт от души. Так мне кажется. А здесь… согласно преданию, первый из рода Романовых был тем, кто сумел вместить в душу свою часть божественной силы. И что важнее, божественной сути.

А разница?

И вопрос мой на физии виден.

— Силу может принять любой, вставший на путь служения. В теории. Однако суть — это иное… это часть Его, — Михаил Иванович произнёс слово так, чтобы стало ясно, кого именно он имеет в виду. — И этот великий дар и позволил Романовым отодвинуть границу тьмы, освободить земли от тварей, ибо нет такой, которая могла бы противиться истинному свету… так нас учат.

На деле со светом и тьмой всё куда сложнее, но сложностей нам и без того довольно.

— Сила передаётся с кровью, — Михаил Иванович повернул блюдце. — По мужской линии. Женщины тоже несут свет, но в детях их он слабеет, а во втором поколении вовсе гаснет. Тогда как для мужчины не важно, кого он возьмёт в жёны. Дети его будут озарены сиянием.

— А суть?

Не зря он одно от другого отделил. Сила ладно, там, предрасположенность, гены и прочие штуки. А божественная суть? Она ж вряд ли половым путём передаётся?

— При рождении наследника проводят обряд, — вот теперь голос Михаила Ивановича звучит тихо. — Младенца относят в святилище, где отец наделяет его вторым именем. И частью божественной сути. С рождением сыновей сила Государя ослабевает. Это не то, что должен знать простой инквизитор.

Но Михаил Иванович знает.

— В последнее время многие мои… братья… начинают сомневаться.

Он вздохнул, поскольку это признание далось едва ли не тяжелее, чем рассказ о тайнах двора, и продолжил:

— Взрослея, наследник входит в силу. Знаю, что и над вторым, как и над всеми иными мальчиками, если появляются таковые в семье, проводятся сходные обряды.

— Сходные? — уточняю я.

— Да. Они получают малую толику сути, каковая приживается в теле и меняет его, чтобы… в случае возникновения нужды тело выдержало, ведь та, иная сила, она не так легка.

Ну да.

Крылья.

Перья. Или что там ещё? Как по мне, выходит, что Романовы не совсем и люди? Империя под божественным управлением. Только, судя по творящемуся вокруг, божественность не делает управляющего хорошим.

— Метка, — мысли складываются. — Своего рода. Если государь гибнет, то суть переходит к наследнику. Если гибнет и он, то ко второму… или третьему… по очереди?

— Пожалуй… я действительно не знаю. Иные тайны род Романовых хранит свято. Но знаю, что есть Покон. В случае, когда нет ни государя, ни прямых наследников его, то опустевший престол запирается словом Патриарха…

…который сам традиционно происходит из рода Романовых, о чём вряд ли забыл.

— … и сзывается Земский Собор, дабы избрать нового государя из тех, кто способен принять в себя суть и кровь.

Карп Евстратович, что характерно, слушает со всем вниманием.

— И как этот собор… происходит?

— А вот тут не скажу. Последний был более трёхсот лет тому, незадолго после восшествия Романовых на престол. Боюсь, в архивах… в тех, в которые есть доступ у моих братьев, всё весьма смутно.

Карп Евстратович крутит ус, то один, то другой.

В остальном спокоен, но это маска.

— Если вкратце, то собрались со всех земель люди лучшие, и обратились с молитвой к Господу, дабы указал тот преемника. И вышли пред людьми пятеро из рода Романовых, чей свет был ярок, — Михаил Иванович чашку повернул в другую сторону. — И к каждому подошёл Патриарх, поднёс чашу с молитвой и чела коснулся. И первый пал замертво, второй с криком оземь ударился. Душа третьего разверзлась, тьму выпуская, а свет исходящий испепелил четвёртого…

Да уж, это вам не президентская гонка. Тут будут ставки повыше.

— И лишь последний, который был юношей пятнадцати лет от роду, выпил кровь Господню, и принял благословение. Тело его воссияло светом Божественным. И всем стало видно, что вот он, природный Государь.

Михаил Иванович замолчал.

А вот Капр Евстратович ус свой отпустил и нарочито спокойным голосом произнёс:

— То есть… выборы проводит Патриарх?

[1] Утвержденная грамота об избрании на Московское государство Михаила Федоровича Романова