Хозяин теней 4

Глава 24

Глава 24

При естественном порядке вещей общество постоянно выводит из строя своих нездоровых, слабоумных, медленных, колеблющихся, неверных членов. Вмешательства же благонамеренных людей останавливают этот процесс очищения и даже увеличивает разложение, абсолютно поощряя умножение безрассудных и некомпетентных. [1]

«Социальная статистика». Запрещено цензурой.

— Ты им веришь? — Симеона хватила ненадолго. До поворота промолчал, который на дорогу выводит, а та уже и к воротам госпиталя.

Тьма трусила с одной стороны, Призрак, тоже пожелавший прогуляться, с другой. Он принюхивался к запаху Симеона, и я уж заодно.

В вязкое ароматное облако кёльнской воды, которую тут продавали в аптеках на разлив, вплетались знакомые лилейные ноты. Они почти истаяли уже, растворившись в какой-то химии, но я всё одно учуял.

Смерть.

И Симеон имел к ней непосредственное отношение.

Стало быть, мальчик как минимум рядом стоял. С кем? И где? Нет, может, кто-то там, из бедных, которых он навещал, и преставился во время визита, но что-то подсказывало, что всё немного сложнее.

— Ты о чём?

А вот от Светланы пахло солнцем. И главное, что запах этот манил теней. Вот раньше он не ощущался, то ли от усталости моей, то ли перебиваемый больничными, но теперь и Призрак, и Тьма оба стремились за ним. Они собирали, впитывали остатки этого запаха, а я не мешал.

— Строишь им глазки. Будто я не вижу, — злость из Симеона выплёскивается. И Тьма ворчит, потому что запах солнца становится слабее.

А кто сказал, что теням чуждо солнце?

— Я не очень тебя понимаю.

— Конечно, вы одной крови… встречаешься с этой… Татьяной, — сказал, как выплюнул.

— Да. Представляешь, она предлагает открыть школу! Настоящую! У них остались деньги от продажи поместья. И можно выкупить дом. Конечно, не в центре, но в центре нам зачем? А вот её кузен нашёл лавку, которая продаётся. Там хорошее место. И сегодня мы идём смотреть.

Молодец, Мишка. Быстро он.

— Там даже кое-что из мебели останется…

— А ты и рада?

Симеон резко обернулся. И Светочка остановилась.

— Сёма? Что с тобой?

Ревность. И злость. И дерьмо, которое есть в каждом человеке. Просто одни держат его в себе, понимая, что оно их, личное, для внутреннего пользования. А другие щедро выплёскивают на ближних своих.

— Ничего, — он, кажется, сообразил, что перебарщивает. — Просто вы… ты… она такая… такая… дворянка. Видно сразу.

— Я тоже, — Светочка пожала плечами.

— Нет. Ты другая. Ты добрая. И чистая. А она… смотрит на меня, как на дерьмо.

— Тебе показалось.

— Нет! — рявкнул он. — Я вижу. Знаю. Такие как она… только дразнятся. А потом смеются. Издеваются.

Ох, чудится, на Сёмкином жизненном пути не обошлось без прекрасной дамы. И дело закончилось хреновато. Во всяком случае для самого Симеона.

— Ты её совсем не знаешь. Это лишь маска. Воспитание. Мне тоже постоянно твердили, что нельзя проявлять эмоции, — Светочка сама взяла Симеона под руку, он и успокоился. — И что главное — сдержанность и вежливость, а иначе сочтут невоспитанной. Но у меня никогда не получалось сдержанной быть. Танечка — другое дело. И ты не справедлив к ней. На самом деле она очень добрая, если хочет потратить деньги на школу, а не на себя.

— Откупается. Знает, что заработала капиталы нечестным трудом. Её предки угнетали…

Скучно.

Впрочем, на этот раз Симеон сам затыкается. И доходят они почти до ограды, у которой дежурит сонный, разомлевший на солнышке, жандарм. На парочку он смотрит, но так, по-доброму, снисходительно, как люди пожилые и в целом довольные жизнью, смотрят на тех, у кого жизнь только начинается.

— Сёма, ты преувеличиваешь. Никого она не угнетала, а за предков, ты сам говорил, мы не отвечаем. И вообще, тебе просто нужно познакомиться с ней поближе. Хочешь? Мы встречаемся вечером и завтра тоже. Можешь с нами. Вот увидишь, она — чудо!

Причём это было сказано с абсолютной убеждённостью.

Вот реально же блаженная.

И в блаженности своей непробиваемая. А главное, я пытаюсь понять, хорошо это или нет, но не выходит. Наверное, если для нас, то хорошо, а вот для самой Светочки? Впрочем, когда святым было просто?

— А этот её брат? Он тебя не пугает?

— Тимофей? Он тоже славный…

А Симеона прямо передёрнуло.

— Славный? Он… он же… ненормальный! — Симеон больше не пытался сдержать отвращение. — Он сумасшедший, он…

— И снова ты не прав. Тимофей болен и только. Это как контузия. И поправится он обязательно.

Я в это тоже верю. А тени подбираются ближе.

Так, стоять.

Мне этого типа тоже прибить хочется, но не надо моё желание принимать за инструкцию к действию. Во всяком случае, пока.

— Ты серьёзно?

Заладил, попугай.

— Конечно. Мы с Танечкой долго говорили…

Когда успели только?

— Когда вы успели? — удивился Симеон.

— Так вчера же. Вечером. Когда ты ушёл. Мне стало так одиноко в доме. Так пусто… я и решила позвонить. Номер Танечка оставила. Мы и встретились.

— Тебе нельзя выходить из дому!

— Почему?

Вот именно. Хороший вопрос.

— Это… это не безопасно! Ты хотя бы сопровождение взяла?

Точнее охрану.

— Зачем? — Светочка моргнула. — Недалеко ведь. Мы в кофейню зашли. Там так уютно… я целую вечность не бывала в кофейнях…

— Жалеешь?

— Что? Нет, конечно. Татьяна пригласила, а я… я подумала, что почему бы и нет. Ты всё равно на всю ночь ушёл. Светлый с тобой…

— Я работал!

— Понимаю, — кротко ответила Светлана. — Я и подумала, что почему бы не встретиться. Вот мы и говорили… и Тимофей тоже был. Татьяна всегда его с собой берет. Тем более, что её кузен тоже работал, и оставить было не с кем.

— И в школу вашу тоже потянет?

— Конечно. Он тихий. И забавный. Он мне рисунок нарисовал. Красивый, кстати… только не очень понятный. Там колонны, и чаша треснутая, из которой чёрная вода течёт. И всё такое… словами не рассказать. Я подумала, что нужно купить ему краски. Как считаешь? Масляные, наверное, нет. Их оттирать тяжело. И растворители опять же. Вдруг да выпьет? А вот акварель — в самый раз…

— Свет, ты себя слышишь? — Симеон не выдержал и развернулся, навис над хрупкою фигуркой.

Э нет, дело там, конспирация или ещё что, но если он девчонку хоть пальцем тронет, то… Тьма подобралась, готовая броситься.

— Ты реально готова возиться с этим… ненормальным? Может, ещё замуж за него выйдешь? А что? Он благородный, пусть без мозгов, но…

— Хватит, — голос Светланы стал жёстким. — Я тебя не узнаю. Зачем ты так говоришь?

— Как так?

— С отвращением. Как будто тебе противно.

— А тебе не противно? Смотреть на него? Говорить с ним. Нянчится… а когда начнёт слюни пускать, вытирать станешь?

— Если понадобится, — и вновь же спокойно. — Это просто человек. Он болен. И заболел не по своей вине.

Светлана отцепила руки Симеона от своего пальтеца.

— Тебя ведь не пугают другие больные?

— Я не боюсь!

— С той же чахоткой, хотя она довольно заразна. С ожогами. Со шрамами. Я видела, ты с ними говоришь спокойно, а тут…

И взгляд у неё выжидающий. Симеон под этим взглядом теряется.

— Просто… просто… я боюсь ненормальных, понимаешь? От них никогда не знаешь, чего ожидать. Вот он спокойный вроде, а потом возьмёт топор и всё…

— Ты преувеличиваешь, — она взяла Симеона под руку и потянула к выходу. — Это предрассудки и только.

— Не скажи… таких людей надо содержать отдельно.

— Некоторых и держат.

— Всех. В обязательном порядке. Она ведь ничего не сможет сделать, если её братец бросится, скажем, на тебя. Сил не хватит.

— Он не…

— Может, не бросится. А может… нет, ненормальные представляют опасность для общества. Поэтому должны быть изолированы. И более того… ты никогда не думала, что такие люди — это своего рода паразиты?

Вот точно скормлю этого угрёбка Тьме.

И та ответила радостным согласием.

Не сейчас.

— Тихо. Раз и всё, — уточнила она. — Внутри. Ран нет.

Ага, то есть следов повреждения на теле не останется? Это хорошо, это правильно… в смысле, лучше, когда нет. На инфаркт списать можно. Или на инсульт. Тут же вон, с экологией проблемы, дымы, смоги и обстановка нервическая.

— Вот смотри, — Симеон окончательно успокоился. — Они ведь существуют по сути за чужой счёт, не принося никакой пользы.

— А какую ты от них хочешь пользу?

— Не знаю… слышал, что некоторых умалишённых можно обучить простой работе. Но как по мне, куда гуманнее будет избавлять их и общество друг от друга.

Вот тебе и… приплыли.

Фашизма этот мир не знал. Да и я темой не особо интересовался, а тут прям шкурой почуял, как повеяло таким, родным и ненавистным. Может, и вправду это в крови у нас или в душе отпечаталось? Но я аж зубы стиснул, чтоб не ответить.

— Ты… предлагаешь их… убивать? — тихо и как-то очень жутко спросила Светлана, отступая на шаг.

— Утилизировать. Да ты оглянись! Они в большинстве своём в тягость! Вон, бродят по улицам дурачки, цепляются к приличным людям. Мычат, брызжут слюной. Нищие, голодные. Влачат жалкое существование. Или камнем висят на шеях своих семей. И жизнь их тяжела. Их гоняют, бьют, в них кидают камни… так не гуманней было бы подарить им тихую смерть?

Светочка отступила ещё на шаг.

И пальцы соскользнули с рукава.

— Ты… ты…

Она и головой мотнула.

— Это… ужасно. То, что ты говоришь!

А то.

И Симеон, наконец, сообразил, что явно перебарщивает. И тут же изобразил виноватую улыбку.

— Да ладно. Я ж так… теореотизирую. Мы вчера засиделись немного. Обсуждали устройство нового мира. И Светлый сказал, что все общественные блага должны будут разделяться по справедливости. И мы заспорили, как справедливей, чтобы на всех и поровну, или чтобы каждому по пользе? Скажем, это ведь не честно, когда один работает меньше, другой больше, а получают одинаково?

— Не справедливо, — кивнула Светочка и снова взяла его под руку, но как-то так, словно не до конца веря. — Но…

— Вот… но и когда у одних ничего, а у других всё тоже несправедливо. Поэтому нужен ясный механизм регулирования, — голос его звучал ровно, даже как-то леновато, а в движениях появилась некоторая вальяжность.

И явно, что тему эту они обсуждали. Со светлым ли, с другим кем.

— Уйти, — вздохнула Тьма и во вздохе этом мне слышался вопрос. Или намёк?

— Пускай. Вернётся.

— К примеру, логично будет ввести коэффициент социальной полезности. Он будет учитывать личный вклад гражданина в построение справедливого общества. И обеспечивать ему получение тех или иных благ. Допустим, у ценный специалистов он будет удвоенным или даже утроенным, в зависимости от важности конкретного человека. А вот у иждивенцев — меньше единицы, что подтолкнёт их и их семьи иждивенцев не плодить. Заодно и поможет избавить общество от личностей ничтожных, вредоносных. Сумасшедших, бродяг или тех же цыган. Или вот аристократов, которые тянут силы из народа… мы должны сделать так…

До ворот мы их проводили.

Я бы и дальше, но поводок натянулся, а выстраивать цепочку смысла не было. Симеон, если с кем и станет встречаться, то не здесь.

— Вот сволочь, — сказал Метелька, когда я пересказал ему услышанное. — Сам он… паразит. Это ж… он, что, всерьёз? Взять и… вот так?

Метелька аж споткнулся от избытка эмоций, благо, опирался на кресло и потому не упал.

— Ну, думаю, что не сразу «вот так». Помнишь, мы про эксперименты обсуждали? Их же на ком-то ставить надо. И ставят…

А в том, что ставят, я был полностью уверен. Не зря от Симеона лилиями тянуло. Да и в целом очевидно, что там уж давно всё за пределы теории вышло.

— На сумасшедших, думаешь?

— На сумасшедших. Или на бродягах. Алкоголиках. Проститутках. На всех тех, про кого легко сказать, что они недолюди. Ты к больничке кати. Нагулялись…

— Вообще и сам можешь, — буркнул Метелька не без труда разворачивая кресло. То поскрипывало и раскачивалось, намекая, что само по себе не ново и вообще хрупкой конструкции. А стало быть, в обращении следует проявить осторожность.

— Могу. Но на кой, чтоб это кто-то видел? Я вчера вон помирал ещё…

А что источники информации у них имеются, тут и гадать нечего.

— Так, значит, эксперименты? — Метелька, пыхтя, навалился на ручки. Колёса продавливали землю, и кресло слегка застревало.

— Скорее всего… тут как бы… нельзя взять человека с улицы и дать ему в руки нож, сказав, мол, вон, ставь эксперимент. Люди, они ж не все готовы убивать других людей, чтоб прямо так и сходу. Тем более когда для них самих нет прямой угрозы. А если внушить ему, что он за идею, за благо общее. И что польза от всех опытов будет огроменная, а ставят их как раз на людях бесполезных. И что он не людей убивает, а выполняет свою миссию или даже две, ищет всеобщее счастье и избавляет общество от мусора…

— Всё равно дерьмо, — сказал Метелька.

— Ещё какое. И надо искать того, кто это дерьмо в головы вкладывает.

Потому что от идеолога избавиться всяко проще, чем от идеи.

Метелька даже отвечать не стал.

[1] Цитаты из книг Спенсера, весьма своеобразного деятеля, труды которого и по сей день вызывают споры.