Хозяин теней 4

Глава 12

Глава 12

Покупая иконы вне церковных лавок спрашивайте разрешительные бумаги за печатью Священного Синода. Помните, что поддельные иконы не обладают должным запасом святости, чтобы защитить ваш дом.

Святой вестникъ

А судьба любит шутки шутить.

Я ведь подумывал найти его. Примерялся и так, и этак. Пару раз даже бывал на Сенатской, полюбовался зданием Священного Синода. И охраной, вокруг выставленной.

Потом ещё почта была, правда, уже не на площади. Моя паранойя погнала на другой конец Петербурга, где в махоньком отделении всего за несколько копеек в моё распоряжение предоставили отдельный аппарат. Главное, никого-то моё желание не удивило. Напротив, Священный Синод отдельную линию выделил для тех, кто пообщаться желает. Только вот человек, на этой линии сидевший, не пожелал искать дознавателя, о котором я только имя и отчество знаю.

Ну и в целом, не положено.

Если у меня есть информация, представляющая интерес для Синода, то я могу её озвучить. Вот прямо по телефону и могу. А коль уж сочтут информацию важной, тогда и пригласят. Не на Сенатскую, само собою, но в одно из отделений, которых в Петербурге насчитывалась дюжина.

В общем, как-то вот не задалось оно с поисками.

Еремей, которого я привлечь пытался, вовсе плечами пожал и сказал, что бесполезно оно. Что не сидят дознаватели на местах, особенно если дело нижних чинов касается, каким и был Михаил Иванович. Это на местах он птица важная, а тут, в столице, иных хватает, посильнее да побойчее.

Так что не срослось с Синодом. Других знакомых у Еремея не было, равно как и у Мишки. Вот тема как-то сама собой и закрылась. А тут…

Здрасьте, как говорится.

Михаил Иванович изменился.

Хотя… я тогда-то видел его совсем иным взглядом. А теперь нормальными глазами смотрю. Высокий. Крепкий, но какой-то в конец замученный, что ли? Ощущение такого вот не то, чтобы нездоровья, скорее уж состояния на грани.

И сердце замирает.

Наверняка он слышал, что Громовых больше нет. И вот теперь… как…

— Добрый день, Михаил Иванович, — жандарм протянул руку, которую дознаватель пожал. — Уже вернулись?

— Утром.

— И сразу на выезд. Ну да, ну да, у вас там, как и у нас, не любят, когда подчинённые без работы маются. Что ж, к счастью, тут ситуация стабильна, а потому нужно будет лишь ваше разрешение на зачистку. Конечно, коль глянете, я только благодарен буду, но как я понял имеет место некоторое… счастливое стечение обстоятельств, но полагаю, об этом вам скорее свидетели расскажут…

Взгляд у Михаила Ивановича тяжёлый. И смотрит он долго. Так долго, что сердце обрывается. А если я в нём ошибся? Если… искушение ведь огромное. Громовых наверняка будут искать, и кто бы игру не затеял, у него и власть, и деньги.

И будет, что предложить человеку.

И может, предложение уже сделано, а теперь…

— Свидетели, — Михаил Иванович отмирает. — Свидетели — это хорошо… пускай посидят. А я пока и вправду гляну, чего там…

И рукой махнул.

Так… он узнал. Не мог не узнать. Но вида не подал. И о чём это говорит? Ни о чём. Официально нас никто не ищет, а потому орать «хватай их» смысла никакого.

Спокойно.

Дергаться сейчас и вправду нечего. И метаться. И бежать… куда, мать его, бежать?

— Открывайте, — Михаил Иванович встал перед дверью, которую успели перетянуть цепью, хотя кто и когда это сделал, я понятия не имею. И военные к этой двери подбегают, выстраиваясь двойным оцеплением.

Нас оттесняют в сторону.

— Савка, он же ж…

— Тихо, — шепчу Метельке. — Повезло, считай.

Надеюсь, что я всё-таки не ошибся. Потому что в этом деле без Синода не обошлось, а значит, и разбираться должен кто-то, кто знает эту кухню изнутри.

Двери отворяются с протяжным скрипом, а Михаил Иванович встаёт перед тёмным квадратом. Он начинает читать молитву, и с каждым произнесённым словом голос его набирает силу. Он гудит, что колокол.

Что все колокола в этом дерьмовом городе.

И меня накрывает.

Я сгибаюсь, затыкая уши руками, не желая слышать. А желудок сводит судорогой, рот наполняется кислой слюной, которую сплёвываю под ноги. Но её становится только больше и больше. Фигуру Михаила Ивановича окутывает сияние. Не знаю, видят ли другие этот белый свет, но меня он слепит. И я отворачиваюсь. Рядом Метелька бормочет молитву, а казак, приставленный к нам, широко крестится. Свет же устремляется внутрь цеха, и по ушам бьёт уже совокупный протяжный вопль тварей, что сгорают в нём. Их там прилично. И старые, и вырвавшиеся через разлом. Тени обожрались, а теперь, получается, и жрать будет нечего.

— Силён, — бормочет казак. — Свезло… самолично приехал.

Свезло.

Это уж точно.

— Так, — жандарм держится в стороне, и я вижу, что его тоже окутывает сила, то ли защищая от света, то ли отзываясь на него. — Петренко! Метнулся в ближайшую корчму… какая тут приличная?

— А вот тут сразу за воротами, — влезает Метелька, щурясь. — Которая с петухами намалёванными. Там даже господин управляющий столоваться не брезговал. И так-то… прежний управляющий.

Верно.

Новый вряд ли снизойдёт.

— Вот, слыхал? Бери, чего у них свежего. И молока обязательно! И мёду. И всего-то… Михаил Иванович, вы присядьте, наши там сами теперь… вот… Коновалов, тащи какого ящика… и помогите, не стойте… вот вечно вы себя не щадите, можно ж…

Ящик притаскивают к стене. И Михаила Ивановича выводят, усаживают и он садится, закрывая глаза, запрокидывая голову. Лицо его бледно, щёки ввалились и кажется, что за прошедшие минут десять он похудел на десяток килограмм. Выходит, эта светоносность тоже нелегко даётся.

А я сую руку под рубаху.

Крестик раскалённым угольком сам скачет в пальцы и я морщусь. Его носить приходится, потому как в здешних реалиях отсутствие крестика на груди вызывает слишком много вопросов. А вот пёрышко ангельское боль от ожога унимает. Честно говоря, сам не знаю, зачем его ношу. Так-то оно, если к голому телу, то неприятное, обжигать не обжигает, но постоянно царапается. И кожа потом красная. И по-хорошему бы его дома оставить, в шкатулке, куда я убрал комок и второе перо. А я вот… Еремей ладанку из холстины смастерил, и даже спрашивать не стал.

Надо — значит, надо. И выходит, что в самом деле вот надо.

— Вот, — я стягиваю шнурок через голову и сую ладанку в вялую холодноватую руку. И это тоже кажется правильным. Он сперва не понимает, а потом пальцы сжимаются.

И Михаил Иванович вздрагивает.

А взгляд какой…

— Потом, — шепчу одними губами. — Берите. Вам от него, чую, больше толку будет.

Ангельское пёрышко начинает светиться да так, что через холстину видать, и Михаил Иванович, резко выдохнув, обматывает веревку вокруг запястья, а само перо прячет в широком рукаве.

— Спасибо, — я тоже читаю это по губам.

И склоняю голову: не за что.

Так и сидим. Долго ли, коротко ли… сказки тут такие, что лучше бы без них. Но вот Михаил Иванович машет кому-то рукой и тут же рядом вырастает казак, который и помогает подняться.

— За мной, — это уже нам с Метелькою. Вставать страсть до чего не хочется, но по морде казака вижу, что лучше бы нам своими ногами воспоследовать.

Идём.

Идти недалеко. Здание конторы жмётся к забору. Первый этаж её сложен из камня, а вот второй и третий — деревянные. И само это здание несуразное, похожее на чрезмерно вытянутый скворечник. Здания-то надстраивались на скорую руку, вот и покосило его на один бок. Оконца узкие, за стёклами и не разглядеть, чего там, за ними, деется.

Внутри тоже пылью пахнет, но иною, бумажною.

— Свободен, — Михаил Иванович опирается на шкап. Вот только казак уходить не хочет. Стоит. Хмурится. Переминается с ноги на ногу. — Чего?

— Не велено.

И на нас глядит, прям с прищуром, точно видит больше, чем надобно.

— Эти… не тронут, — Михаил Иванович усмехается. — Ты лучше вот поесть принеси, а? И попить.

— Иди, — в контору заглядывает и давешний жандарм. — Как вы себя чувствуете?

— Неплохо.

— От и ладно. С едой, к сожалению, пока не выйдет. Слух пошёл, что тут прорыв, вот люд на всякий случай и убрался. Все ближайшие трактиры закрыты. Я-то послал человека в ресторацию, но пока ещё найдут, пока вернутся. Вы уж потерпите.

— Ничего страшного, — Михаил Иванович кивает, мол, случается и такое.

А выглядеть он стал получше. Пёрышко в руке прячет, а может, и нет его уже? Спросить? Но это потом, наверное.

— Савелий, садись куда… и ты… как тебя?

— Метелька.

— Что, так и кличут? Прям и крестили?

— Козьмою крещён, — сказал Метелька, косо на меня глянувши. — Но я так-то непривычный. Лучше Метелькою кличьте.

— И ты садись, отрок… а вы, Карп Евстратович, будьте любезны, озаботьтесь, чтоб нас тут никто не побеспокоил. Беседа будет долгою…

— Может, секретаря прислать? Чтоб сразу и записал?

— Не надобно. То дела синодские.

— Забираете?

— Как можно? Поделимся. Вот, скажем, чтоб почти по Писанию. Синоду — синодово, а террористы — это уже мирское. Вы там доследуйте, чего получится. А я помолюсь…

И морда лица прямо благою сделалась. Я сразу и поверил в силу этое молитвы.

— Да понимаю, Михаил Иванович. У вас свои инструкции, у нас — свои, — Карп Евстратович огляделся и щёлкнул пальцами. — Я ж вам не помешаю? Осмотреться бы надобно, а то мало ли… в Пензе вот так сперва устроили взрыв в цехах, а когда дознание началось, то точно так же следователь в конторе расположился. Хозяина вызвали, приказчиков. Опрос начали. Тогда-то в другой раз рвануло. И пострадали уже наши…

Я смотрел, как над пальцами Карпа Евстратовича появляется дымка, которая расползается по полу. И меня она обняла, скользнула по плечам, что покрывало. Пахло от него едва уловимо — ладаном и ещё железом.

— Совсем люди одичали… — покачал головой Михаил Иванович.

— Да нет. Иное тут. Не дикость, скорее уж наоборот. Дикарь в своей натуре прост и устремления его ясны, понятны. Здесь же лично я вижу изощрённое коварство, рождённое разумом. И разум этот весьма преуспел во многих науках…

Карп Евстратович удалялся, и сила с ним. А я подумал, что это и вправду логичный ход. Толку-то взрывать цех? Ну, машины там.

Рабочие.

Они-то в чём виноваты?

Да и припёрся Анчеев спозаранку, когда цех пустым был. Если уж хотелось шуму и жертв, логично было бы погодить с полчасика, когда на проходной народу соберется, а там и убиваться. Паника бы поднялась. Затор. Твари. Люди. Жертв была бы уйма.

А он в цех.

Правда, к конторе Анчеев доступа не имел. Сюда и мастеров-то пускали неохотно. Но…

— Я… — я глянул на дознавателя. — Тоже погляжу, если дозволите… он… этот ваш… Карп Евстратович?

— Хороший человек. Надёжный, — ответствовал Михаил Иванович шёпотом. — И погляди, коль получится. В последнее время они часто тьму используют.

Это правильно.

Я вот тоже её использую. И отозвалась она нехотя, но выползла, растеклась. А потом резко всколыхнулась и рванула наверх.

— Назад! — рявкнул я, вскакивая.

Чтоб вас…

Мата не хватает.

Тьма была. Точнее сила, которая свернулась клубком аккурат на втором этаже. И всё бы ничего, но от этого клубка по полу расползались тончайшие ниточки. Вот почти такие же, как те, в подвале. И над ними поднимались другие, которые тихонечко покачивались.

Влево-вправо.

Вправо-влево.

Как былинки на ветру. И почему-то показалось, что если этих былинок коснуться, не важно, ногой ли или силой…

К счастью, Карп Евстратович был человеком с явно военным прошлым. Или просто с опытом боевым. Он и застыл неподвижно, хотя, наверное, недоумевал, с чего бы.

— Там… там нельзя.

Нити заканчивались в полушаге от мерцающего лилово-синего поля. И дрожащие былинки, почуяв присутствие человека, к нему же потянулись.

— Назад!

— Карп Евстратович, давайте-ка и вправду назад, — Михаил Иванович прищурился.

— Я… проверю…

— Нет. Оно и на силу среагирует, — вот не хочу себя выдавать, но помирать ещё больше неохота. — И вы почти в поле действия. Только резких движений не делайте.

Второй этаж.

Плана здания у меня нет, но здесь, на первом, в крышу уходят деревянные столбы. Подпорки? И выдержат ли они взрыв? И если…

Тьма урчит и садится между человеком и этими нитями. Она принюхивается к ним.

— Съесть? — она стала словно бы больше, явно успев переварить сожранную тварюку если не целиком, то частью.

— Сначала мы выйдем, — отвечаю шёпотом.

— Михаил Иванович? — Карп Евстратович явно не страдает избытком доверия. И в этом оклике мне слышится вопрос. Он отступил на два шага, но уходить вовсе не спешит. А Михаил Иванович подошёл к основанию лестницы и голову задрал, прищурился, пытаясь разглядеть хоть что-то.

— У меня нет оснований не верить сему юноше. Более того, я весьма рад нынешней встрече. Хотя просил бы вас о ней не распространяться. Так что, коль он говорит, что соваться не след, то и не след. Отходим.

— Медленно, — напоминаю я. — Потому что вы близко и не уверен, что эта погань не среагирует на какой-нибудь взмах руки. Или силу.

Потоки силы впитываются в тело, и Карп Евстратович неспешно пятится по коридорчику.

Нити слегка гаснут.

А вот когда жандарм вовсе спускается, то ловушка вовсе почти гаснет.

— Моя тень хочет сожрать это, но не уверен, что получится без взрыва.

— Лучше бы со взрывом, — Карп Евстратович смахивает пот рукой.

Ничего себе заявочки.

Жандарм же огляделся.

— Мы отойдём, скажем, ближе к выходу. Я поставлю щит. И пускай себе взрывается. Здание обрушит, но тут не камень, так что выдюжу. Пока будут разгребать, и газетчики подъедут. Если уже не подъехали. Организуем раненых из числа нижних чинов. Я вот тоже… пострадаю, — Карп Евстратович смахивает пот со лба. — Если можно так?

Можно.

Отчего ж нельзя. Не понимаю, на кой им оно надо, но да, лучше бы рвануть, а то ведь нехорошо получится. У гражданина Светлого определённо возникнут вопросы, как так, что продуманная акция дважды сорвалась. И оба раза при моём случайном присутствии.

— Идёт, — говорю.

— Возражений не имею, — соглашается Михаил Иванович. — Но лучше будет, если заденет и меня. Скажем, сильный удар по голове. Сотрясение… что? Давно хотел отдохнуть. А тут такой случай. В госпитале, чай, и поспать выйдет пару часов кряду.

И не поспоришь.

— Тогда сейчас… — Карп Евстратович открывает дверь. — Заболоцкий, давай сюда… кого-кого? Всех давай! Обыск будем, а то ишь, развели…

И матом добавил, так, от души. Главное, голос обрёл немалую громкость и потому слышал приказ не только Заболоцкий.

— Надеюсь, он нас не сдаст? — шепотом говорю Михаилу Ивановичу. Тот лишь вздыхает, разводя руками:

— Всё в руках Божьих… в больничку вместе отбудем.

Нет, я, конечно, не против отдохнуть, но… Танька волноваться станет. И Мишка. И…

— Дружка своего домой отправишь. Пусть успокоит.

Вот не люблю дознавателей. Всё-то они знают, всё-то…

А рвануло, что говорится, от души. Не знаю, чего там в эту бомбу напихали помимо тьмы, волна которой прокатилась сквозь тень и, ударившись о щит Михаила Ивановича, рассыпалась прахом, но здание содрогнулось. А потом, хрустнув как-то, взяло и сложилось внутрь.

Домиком.

И по щиту, уже водянисто-прозрачному загрохотали камни. А снаружи раздался скрежет, вопли, крики… и суета опять же.

— Заболоцкий — толковый унтер, — Карп Евстратович отёр лоб платочком. — Полчаса, ну час от силы и раскопают. Как подберутся поближе, я щит уберу, будто героически держал, но сил лишился. Вы, юноша, только вид сделайте такой, внушающий сочувствие. А лучше сразу в обморок.

— И пылью вымазаться, — встрял Метелька. — Если пылью вымазаться, то сразу на покойника похожим станет…

— Ну, для покойника он чересчур активен, — Карп Евстратович платочек сложил вдвое. — Громовых, помнится, ещё осенью всех похоронили, а вы вон, вполне себе неплохо выглядите.

Да чтоб…

— Спокойно. И без глупостей. Помнится, Алексей Михайлович отзывался о вас как о крайне разумном молодом человеке, которому, если вдруг случиться встреча, стоит оказывать всяческое содействие…

Нет, ну… ну говорили же мне, что ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным.